Пахнет сеном

— Юр… — чья-то рука потрогала голый участок кожи колена, как раз там, где были рваные дырки с торчащими нитками. — Юр, ты будешь пирожок с рисом и яйцом или нет? — это был Отабек. А Юра уснул, как и всё так же лежащая на его коленях Сонька. Оправдывает имя, которым её Юра с дедушкой некогда нарекли — как корабль назовёшь, так он и… — Ну так что? — Юра продрал глаза, проморгался. Плечи, как и всё тело, немного затекли, а жарища только к одному сну и располагала. Юра кивнул, а потом добавил голосом уже, что, да, будет, спросил, мол, а что, других нет? С капустой там, или с ещё чем-то… С картошкой, во! Картошка — вообще самая отличная вещь. А ещё отличнее эти все вещи становятся тогда, когда хотя бы на несколько дней стаёшь свободным от ежедневных постулатов жизни того, кто днюет и ночует на льду. — Нет, — ответил Отабек, — я услышал, как женщина сказала, что с рисом и яйцом только и остались. Не будешь? — Буду. — Хорошо, я тогда пойду возьму, пока все не разобрали. — Ага… — сонно заключил Юра, взглянул на потягивающийся комок шерсти у себя на коленях, придержал обеими ладонями, чтоб не упала, а то вполне могла это сделать, потому что своими телесами была по размеру едва ли не больше, чем Юрины обе ноги вместе взяты. Вот же ж откормили хряка за пазухой! — На, — Отабек протянул Юре солнечно-яичный, жёлтый и аппетитный пирожок, который был завёрнут в лучших традициях пригородных электричек: два целлофановых кулька, да ещё и салфеток так по-щедрому — целых три! — Спасибо, — кивнул Юра в ответ, а потом откусил. — Деда, а ты разве не будешь? — Николай Владимирович сидел рядом. На его старческом картошкоподобном носу ютились профессорские очки, те самые, у которых линзы толщиной в большой палец. Сам он был занят кроссвордом. — Нет, Юра, уже приедем да поедим нормально, а то в этих пирожках чего только не водится, — сказал, не отрывая любопытствующий взгляд от клеток кроссворда. — Так, это тут у нас… столица, ага… А-нка-ра… Ты кушай, кушай, Юрочка! Юра пожал плечами. Зря, мол, ты, дедушка, вот так. Это же если едешь куда-то в пригородной электричке, на огород — тем более, и не попробовал пирожка одной из колоритных тёток, что их продают, то считай зря мучился тут в духоте. Да и вообще, жизнь зря прожил! Подумать только: отъехали на каких-то несколько десятков километров, а уже никаких тебе Ашанов, а вместо них вот по электричке ходит женщина, приговаривая: «Девочки! Закрылась фабрика, колготки капроновые за полцены, носочки! Разбираем, красавицы!». Ага, подумал Юра. Помню я вас, ходили вы тут и в прошлом году, что же это у вас за фабрика такая громадная была, что теперь можно будет колготками обеспечивать весь нуждающийся народ несколько лет? Вот фабрика, может быть, и была в прошлом году, а Отабека — не было. А теперь есть. — Я тебе всё покажу, — сказал Юра, придерживая уголком салфетки собравшиеся вывалиться из его рта рисинки, — и лес, и речку, много чего. Там, правда, может скучно показаться, ни торговых центров, нихрена… Но зато есть лисья нора, если она ещё там, то можем посмотреть! — Я тоже не всё время в городе рос, Юр, — пожевав кусок своего пирожка и проглотив, ответил ему Отабек. — Ну, у вас там, наверное, круче! Душа прерий, вот это вот всё, — Юрино лицо приняло восторженный оттенок, — «Спирита» смотрел? Вот у вас там тоже, наверное, кони везде! А вместо краснокожих ваши, то есть, твои, в юртах или как, — он задумался, а правда интересно: как? У Бектаева же только одни слова, ничего не пишется про колорит, да и на сайте тоже: одни «беру», «бару», «кітапхана»… И картинки везде с современностью! Сказки тоже, кажется, обычные: Юра читал как-то раз одну про ворону и ежа, которые решили поменяться перьями и колючками. А кони-то где, где кони? Непорядок! Нужно будет у Отабека срочно выпытать. Как-нибудь потом. Когда подвернётся удобный случай. Всё нужно, когда подвернётся удобный случай. Отабек легко улыбнулся от Юриных слов про «Спирита» и краснокожих. — Ну, почти так, как ты сказал… — с неизменной улыбкой произнес он, а потом чуть прищурился, сжал свободную руку в кулак и зевнул. Все утомились. И дедушка тоже вот, наверное, ему с его давлением вообще по электричкам в жару ездить нежелательно, но разве ж ты его остановишь? Почва для агронома — святое, хоть за тридесять земель тащиться, а всё равно. Да и овощи будут свеженькие тебе, Юрочка, для здоровья полезно. А тебе, деда, для здоровья полезно вот сидеть дома, смотреть кулинарную передачу по «Домашнему» и решать кроссворды, судоку… а не вот это вот всё. Ладно, подумал Юра. — Ах ты ж свинища прожорливая! — недовольно завопил Юра, подняв руки вверх в тот момент, когда Сонька встала передними лапами на Юрину грудь, чтобы дотянуться до его рта и, конечно!, прям оттуда вытянуть пирожок! — Не прокормишь тебя, ты и так уже похожа на кнура… Или на вот ту самую животину, которая спит и жрёт, спит и жрёт, спит и жрёт! К-к… На «к», в общем, что-то было! — Ну, правильно, кнуряка, — добавил утвердительно Николай Владимирович и кивнул то ли Юре, то ли сам себе, то ли тому, что отгадал ещё одну ячейку в кроссворде, записал фамилию какого-то советского актёра. — Капибара, — отозвался Отабек, с улыбкой наблюдая за тем, как у Юры отбирают последнюю провизию. — Да хоть кто! Вот в конце сороковых с тобой бы не сюськались, чик! — и пошла бы на пирожки, шерсть — на муфту, — уже с толикой наигранности и такого же недовольства сказал Юра, а потом всё-таки отломал кусочек пирожка и дал Соньке. — Ешь, морда, — проговорил угрюмо, а потом погладил её между ушей по голове. Сонька сразу же принялась наминать пирожок, да так, что аж за ушами лящало и потрескивало. Прям как в той самой сказке про охренеть какого наглого кота, которую дедушка Юре в детстве рассказывал. — Вроде, карьер уже проехали, значит, через пару станций уже будем выходить, — сказал Николай Владимирович, сложил вчетверо газету со своим кроссвордом, сложил очки аккуратно. Достал из нагрудного кармана травяного цвета полосатой рубашки носовой платок, снял картуз, вытер пот с морщинистого лба. — Это ж ни продовольствия там, ни искупаться, ничего, — обречённо казал Юра, — а вот после такой консервной банки искупаться — самое то, — Отабек согласно кивнул, мол, не помешало бы. — Ну, ничего, молодёжь, сейчас приедем, быстренько воды наносите в бочку, а потом в бане и искупаетесь. Солнце-то вон как жарит, быстро нагреется. — Это ж ещё и генералить! — Ну так… Втроём-то быстрее, правда? — засмеялся хрипло Николай Владимирович. — Вот спасибо тебе, Отабек, что с нами поехал, втроём-то веселее и рук больше. А у меня же там и картошка не прополота, и морковь заросла, бурьян нужно истребить. Работы — пятилетка за три дня, как говорится. Ни встать, ни вверх посмотреть! — Деда, вот гость на отдых приехал, а ты его того-этого… Сразу на отработки! И тебе нужно отдыхать самому, ну, так не делается… — Эт, — привычным своим жестом отмахнулся шутливо Николай Владимирович, — то-то вы, молодёжь, уж больно нежными стали! А мы вот двести соток в молодости на бураках пололи… Вот это я понимаю зарядка для хвоста! — и засмеялся. — Деда, ну, — возмутился Юра. — Николай Владимирович, мы сами основное делать будем, вы только говорите. Деревня — дело такое, тут со спущенными рукавами не посидишь. — Да я-то и сам не против, ну, но меру-то знать нужно, — сказал Юра, поглядывая то на Отабека, то на дедушку. Особенно если мера-то уже не та, что в молодости на бураках. Но нужно было к Николаю Владимировичу подходить тут осторожно, вроде, и не хочется, чтобы человек считал, что ему по возрасту уже положено на диване отлёживаться и стаканы с водой ожидать, но с другой стороны — хочется уберечь, чтобы деда подольше, чтобы полегче… И чего он сам не понимает… Или понимает? Просто Юра слишком сильно беспокоится, только и всего. Да, наверное, так и есть. Нужно меньше беспокоиться. — Юра прав, — кратко заключил Отабек, словно и мысли Юрины тоже прочёл. То-то же, деда, вот послушай умного человека! — Ну не попрёшь же против молодёжи! — Николай Владимирович, кажется, сдался, но улыбался всё равно. Наверное, думал Юра, если даже силы не для двух соток, то приятно, если семья помогает. Вот как они с Отабеком. Отабек, конечно, не семья, но всё-таки… Приятно, что он так. — Так, Сонька, давай просыпайся, пора выходить, — Юра намотал шлейку на кулак, сжал, поддержал кошку под филейные телеса одной рукой, вторую положил на лохматую спину и прижал к плечу. Сонька сонно щурилась, совсем разморило, видать, животину, раз она даже глаза не открывает, когда движение активизировалось. — Юр, может, помочь? Давай я её, а сумку одну — тебе, хоть свободной одна рука станет, — Отабек шёл рядом, обе руки у него были заняты: в одной был пакет с дедушкиной рассадой и всеми принадлежностями, во второй — вещи вроде постельного белья, всякие штуки для гигиены. Да ещё и рюкзак за спиной. Вот ещё тебе не хватало сюда Соньки шерстяной. Сумка-то хоть не ворочается и не хочет скормить тебе все свои запасы меховые. Ну уж нет! — Ну уж нет! — продублировал голосом свои мысли Юра. — Мой это крест, я его и понесу, нечего тут. Деда, давай мне вот лучше корзину, — и он взял с рук Николая Владимировича плетёную корзинку, которую они приготовили для того, чтобы набрать клубники в Москву с собой при отъезде, но сейчас в ней были кульки с семенами и ампулами всяких ядов от вредителей. Не сильно тяжёлая, но руки занимает. — Тьфу ты, крест! Юра, ты как скажешь… — Николай Владимирович посмеялся кратко. Они все втроём вышли в тамбур, людей было — не протолкнуться. Все такие же огородники, видать, как и мы. Или к родственникам вот кто приехал… Подумать только, вот стоим мы тут, а у каждого из людей своя жизнь, свои заботы, своя семья все они чем-то живут и всё вот это самое. И мы тоже. И, может, мы находимся тут в этом столпотворении, а кто-то ещё думает так же точно и о нас. И думают, наверное, что мы тоже семья. По крайней мере, ощущение было в этот момент приближенное к тому, когда всей семьёй. — Ну наконец-то свежий воздух! — радостно провозгласил Юра. Справа была лесная посадка, слева — домики, а чуть дальше, за посадкой — тоже дома. Было слышно по запаху, что где-то за соснами была речка. Такой запах ни с чем не спутаешь и нигде больше не почуешь, поэтому Юра тут же набрал воздуха во все ноздри, лёгкие и вообще через всё, через что только можно было. Тут же слегка закружилась голова и начала покалывать кожа губ, но только на секунду — сразу же прошло. Бывает так, когда после городов на природу возвращаешься и дышишь здешним. — Ну, как тебе? — поинтересовался Юра у Отабека, когда они шли по присыпанной песком дорожке мимо других домов. Где-то ходили и рокотали куры, гуси стаями со своим неизменным «га-га-га», у кого-то — индюки, которые вот те ещё дьяволы! Самые худшие птицы, а ещё похожи частично на динозавров. А если быть более точным, то это всамделишняя уменьшенная копия ти-рекса! Всё те же воспоминания из Юриного детства. С индюками ему почему-то особенно не везло. — Хорошо, — ответил Отабек. — Спокойно. — Вот щас как придём, сначала посидим хоть чуток, а потом будем генералить, дедушка был там в конце мая в последний раз, они ещё с Василием Гаврилычем картошку садили, правда, деда? — Правда-правда, вот как раз, может, пара молодых картошин будет, отварим — с масленком самое то будет. Я ещё Нине звонил, говорил, что приедем, она обещала нам и масленка, и молока, и творога, и сметаны. Вот надеюсь, что она услышала всё по трубке, а то глушь её иногда переклинивает! Говорит постоянно «ага-ага, Коля», а я-то слышу, что она как не со мной, говорю, мол, Нинка! Что ж ты агакаешь-то постоянно? Ты ж не слышишь ни черта! — и смеётся. Баба Нина, она же Нина Орестовна, — хорошая дедушкина подруга. Она и с Василием Гаврилычем знакома, но по какой-то причине, которая Юре неизвестна, общаются исключительно через дедушку. Добрая женщина, всю жизнь проработала дояркой в колхозе, много рассказывала, как и на работу в другое село пешком ходили, приходилось и в дождь, и в град, и в метель. У них-то деревушка небольшая, а сельсовет в соседней находился, к которому колхоз был приписан, поэтому и приходилось ходить. Встаёшь вот так часа в три-четыре утра, а ещё же нужно и своё хозяйство порать. Так и жили. Сейчас-то Нина Орестовна хоть более-менее спокойно живёт: хозяйство есть, но и руки есть — внук у неё, Олегом звать. Старше от Юры лет на шесть, раньше постоянно возился со своими мотоциклетными делами, сельский байкер, так сказать! На самом деле, ничего не байкер, а мотоцикл у него был в основном для того, чтобы бабе Нине сено в сеновал свозить. Но в свободное время, конечно, да, свой старющий «Юпитер» что-то там постоянно рихтовал… а сейчас вот, вроде, в ментовском доучивается где-то. Но Нине Орестовне регулярно помогает, приезжает почти что каждые выходные. А щас, наверное, постоянно здесь, да ещё и по локоть в мазуте! Не выбьешь с человека мотоциклетные задатки никакой ментурой. Жажда ветра, наверное, она как для агронома чувство родства с почвой, думал Юра. — Вот и пришли, — кивнул Николай Владимирович на дом, который ютился почти в самом конце улицы. Рядом — гараж небесно-потрескавшегося цвета, а на нём такие же потрескавшиеся от дней лебеди, лилии, ещё и зелёным внизу поцвакано неаккуратно на первый взгляд, а потом понимаешь, что так и нужно было. Ряску, что ли, кто-то пытался изобразить? — Коля, Юрочка! — позвал радостно-встревоженный немолодой голос из-за спин. — А я-то сижу на крыльце с самого утра, вот вас выглядываю! Я же и всего наготовила, и пирожков ещё с яблоками, и вареников с черешней… И чего ещё сготовить — вы говорите, а то вот Олежка сидит себе в своём гараже целыми днями, спрашиваешь его, спрашиваешь, что ему приготовить, а он говорит, мол, что ты, бабушка, себя утруждаешь?.. Я же и вчерашнее могу, говорит. А тут гости приехали — событие какое! — Здравствуйте, бабушка Нина, — улыбнулся Юра. Вот так болтушка-стрекотушка! Не успели ещё того-этого, а она уже тут как тут. Это не плохо, конечно. Наоборот. — А у нас тут и Юрин друг на гостины приехал. Вот Юра решил пригласить, отдохнут ребята. — Вот и хорошо, чем больше народу — тем веселее! — Бабушка Нина, это Отабек, — Юра, похоже, уже принял на себя роль того самого человека, который всех со всеми знакомит. — Рад знакомству, — кивнул дружелюбно Отабек, — У вас тут хорошо. — Конечно, хорошо, не то что в вашей этой Москве! И воздух, и речка, и свежее всё, домашнее, без химии, главное. — Ох, Нина, утомила ты ребят своими разговорами, ох и утомила… Языкатая Хвеська, — Николай Владимирович вздохнул, но не укорительно, а так. Как он любит это делать иногда. — А Вася-то мне всегда говорил… — А что там Вася?.. — её глаза сменились, перестали быть задорно-нетерпеливыми, внимательно уставились на дедушку. И не шелохнётся, и дыхание словно поменялось. — А что Вася… Вася — шахматист! — махнул рукой Николай Степанович. — Привет тебе передавал. — Вот и хорошо… Вот и славно, в общем. И ты ему передай обязательно. Я и узелочек ему приготовлю, как будете ехать обратно, передашь. — Передам, Нина, — у Николая Владимировича взгляд по-настоящему тяжкий стал. — Мы разберёмся тут с дороги, а я к тебе зайду минут через пятнадцать, ладно? Баба Нина только и успела ответить, что «хорошо», а потом ушла. Да ещё и сказала так тихо, мерно, совсем не похоже на то, как она начинала говорить, когда их встретила, а для бабы Нины такая резкая смена погоды — дело дивное. Юра даже и вспомнить не мог, когда видел подобное в последний раз. — Деда, а давай мы сами? — Так чего ж вы сами-то будете, когда я есть… — А ты к бабе Нине вот сходи, пусть не ждёт. Как раз и гостинцев захватишь, чтоб не стыли, а то нехорошо! Баба Нина так старалась. — Юра… — Николай Владимирович, правда. Мы с рассадой аккуратно, никто не пострадает. — Ну, смотрите мне, молодёжь! — отдал вещи и пошёл в сторону баб Нининого двора. Юра взял пожитки, но перед этим высвободил Сонькины телеса из-под шлейки, а она тут же взбодрилась, струснула телом, вытянулась дугой, а потом как начала по земле кататься! Вот в чём кошачье счастье, оказывается, заключается. — Ты не устал? — открывая калитку, поинтересовался Юра у Отабека, придержал, когда тот с занятыми руками входил во двор. — Тут и Василий Гаврилыч, и баба Нина… И дедушка ещё. Много всего и делать, и вообще, вот, — поднял одной рукой сумку с вещами, потряс туда-сюда в воздухе, — таскаться. — Нет, Юр. Всё хорошо. Спасибо, что пригласил, правда. — Ну и охуенно, — кивнул Юра, достал из заднего кармана джинсов связку ключей, открыл железную дверь дома. Ступил на порог, осмотрелся. Пахло именно как в месте, где никто не живёт, хотя и пыли было не так много, дедушка-то тут чаще бывает. И прямо дух старины! Не такой, как в средневековье, конечно, а именно старины предыдущего поколения: и дорожки на полу, ковёр сразу в прихожей на стене, в зале — ещё. И чехословацкая стенка с сервантом, и старый комод, и, самое главное, плёночный проигрыватель, такой же в точности, как был у Ивана Васильевича, который профессию менял. Дедушкина гордость, он этот проигрыватель очень любит. — Фух, — выдохнул Юра тяжко и длинно, — дорога — пиздец. — Ага, — согласился Отабек. — Что мы, сперва будем отдыхать, потом – остальное? Ты устал. — Да устал, но щас дедушкину рассаду нужно сбрызнуть, а то совсем завянет. А он-то нам потом уши открутит… — сказал Юра и ушёл в другую комнату, видимо, кухню. Набрал воды в стакан, потом — в рот, сбрызнул чуть поникшие растения. — Так вода есть, а ты говорил, что отшиб цивилизации. — Так скважина же, вот и есть, — утерев ладонью рот, ответил Юра, — а горячая — только если на плите в вёдрах нагреть или в бак на улице наносить, чтобы от солнца нагрелась. Прям все стандарты экологии какие-то! — Ага, прям как солнечные батареи. — Дедушка с бабой Ниной надолго, — неожиданно проговорил Юра. — М-м… Это? — Отабек клацнул пальцами у шеи неловко. — Да нет-нет, ты чего, деда не пьет, баба Нина — только «Кагор» и только в положенные для этого дни, — объяснил Юра. — Они всегда так. Говорят долго о своём, о молодости, фотокарточки пересматривают, всё такое… Дедушка лично мне специально не рассказывал много подробностей, зато часто вспоминал вскользь, мол, «а мы вот с Ниной и Васей то-то делали…», «а мы вот ездили по молодости»… — Интересно, наверное. — Да, тут ты охренеть как прав! У дедушки историй — слушать и слушать, ты ещё узнаешь, — Юра мягко улыбнулся. Было тихо и спокойно, совсем не такое «тихо», как в городе. В Москве никогда не бывает тихо. А тут — спокойствие, никаких тебе соседей ни сверху, ни снизу, ни с боку, ни с другого. Такое ощущение, словно тебя никто не может достать и можно делать всё, что тебе только заблагорассудится. Только вот что делать — не понятно, если нет тут того, чего тебе хотелось бы. Вот баба Нина, казалось бы, взрослая женщина, а чего она к Василию Гаврилычу так, словно между ними не несколько десятков станций на электричке, а целая Берлинская стена в годы активного её пользования. И Василий Гаврилыч туда же. Юра давно замечал, но дедушка никогда не рассказывал. И о бабушке тоже — почти никогда. О матери Юриной и рассказывать нечего. Он всё сам знает, всё видел, может быть, слышал даже, но не помнит. Только отрывками, расплывчатыми чернилами, как в колодце воспоминаний. — Очень хочу услышать, Юр. И от тебя тоже. — А что я-то? У нас главный Мюнхгаузен в семье — деда! Вот ты ещё историю про автобус не слышал! Но услышишь, он её всем своим новым знакомым рассказывает, — Юра устало и по-доброму изогнул рот в полуулыбке. — Нет, я не об этом. О местах, что тут. Ты обещал, помнишь? — Конечно, блин, помню! Лес тут у нас — то ещё место, вот сходим не сегодня — завтра, может, повезёт! Я когда-то там гулял и увидел двух косуль. Вернее, бля, это они меня первого заметили, а когда я их, то они упрыгали сразу, — Юра взял стакан с водой, плюхнулся устало в кресло, сделал большой глоток, сказал Отабеку, мол, будешь? Он кивнул, взял в руки стакан, немного отпил после Юры. — Сходим обязательно.