Трудное время 9: Новый мир

Этой ночью я так и не смог заснуть. Я лежал лицом к стене, а сзади тускло горела настольная лампа: Рэй, которому тоже не спалось, пытался восстановить утерянные материалы. Мне с трудом удавалось сдерживать слезы, ведь я понимал, что претензии Учёного абсолютно справедливы: недели изнурительной и напряжённой работы пошли прахом из-за меня. Из-за того, что я позволил себе сомневаться и мешкать. В самом деле, уж лучше бы я поднял ложную тревогу и выставил себя паникёром, чем такое. — Прости, — надломленным голосом произнёс я, даже не повернувшись к мужчине лицом. — Ты тоже, — вполголоса отозвался Рэй, потушив свет. Не прошло и пятнадцати минут, как непроглядный мрак понемногу начал рассеиваться: освещение на Церере было настроено таким образом, что по утрам всегда светлело постепенно — автоматика имитировала восход солнца, чтобы условия жизни на станции были максимально приближены к планетарным. Я поймал себя на мысли, что все эти хитрости, в сущности, ничего не меняют. Как ни изощряйся, а станцию планетой не сделаешь. Это поначалу величественные металлические конструкции пленяют и завораживают, но проходит немного времени, и глаз устаёт от этого холодного однообразия, а сердце зовёт домой. Жаль только, что домой я, по-видимому, попаду ещё не скоро, и долгое время мне предстоит довольствоваться искусственными рассветами и прочим безжизненным суррогатом. Когда электронные часы показали семь ноль-ноль, Рэй, накинув пиджак, отправился в свою лабораторию. Я хотел последовать за ним, но вовремя остановил себя и остался в каюте. Учёный ведь просил, чтобы я не таскался за ним по пятам, и я был намерен выполнить его просьбу. «Дался он мне!» — сказал я себе, взявшись за ту самую книгу, которую так и не прочитал вечером. — «Пусть знает, что я давно уже не ребёнок, и никто мне не нужен!» «И кого ты обманываешь, Локи?» — устало спросил внутренний голос. — «Ты можешь лгать окружающим, но быть честным с самим собой — это твой долг и залог успеха. Ведь всё, что говорил Рэй, всё правда, от первого до последнего слова. Ты ощущаешь себя беззащитным, одиноким и брошенным. Тебе нужна поддержка кого-то, кто тебя мудрее и опытнее. На этом и поймал тебя Компьютер, втеревшись к тебе в доверие». Мой взгляд скользил по буквам, но сути написанного я уловить не мог, даже перечитывая одно и то же предложение по нескольку раз. Нет, текст оказался совсем не сложен для понимания — рассказ относился к категории книг для отдыха; беда была в том, что все мои мысли были заняты другим, и я никак не мог заставить себя абстрагироваться от пугающей действительности. И даже когда мне это ненадолго удавалось, и я начинал вникать в содержание книги, какие-то случайные и, казалось бы, совсем безобидные фразы заставляли меня вздрагивать и возвращаться к своим мрачным мыслям. «Моему сыну тогда было всего тринадцать», — писал рассказчик, не подозревая о том, что одного из читателей эта самая банальная и обыденная строчка доведет до слёз. Перед моим мысленным взором стояло озлобленное лицо Ричарда, а в голове будто бы из динамиков звучал его голос: «Ненавижу тебя! Ненавижу!». Я пытался избавиться от навязчивого видения, но тщетно — образ подростка, ставшего нашим врагом, прочно засел у меня в голове. Ладно, он ненавидел меня, с этим ещё можно хоть как-то смириться, но гнев мальчика пошёл дальше, и теперь он ополчился на весь мир, а это уже по-настоящему страшно… Как ни странно, ответной ненависти по отношению к Ричарду я почему-то не ощущал. Если я на кого-то и злился, то только на себя самого. За то, что не смог уберечь ребёнка от душевной травмы, которая и толкнула его на путь зла. А к Ричарду я проникся глубокой и искренней жалостью, ведь сам имел несчастье побывать на его месте и потому понимал, каково это — чувствовать, что тебя окружают одни враги. Главный парадокс заключался в том, что Ричард, по своей сути, вовсе не был злодеем. Его не прельщало мировое господство, он не хотел зарабатывать миллиарды, идя по головам других, не хотел убивать. Совсем наоборот, малыш всем сердцем желал, чтобы война прекратилась, чтобы люди не убивали друг друга и сосуществовали мирно. Рич искренне желал нашей галактике добра, вот только не понимал, что то добро, которое предлагает Компьютер, ужаснее любого зла. Подростку казалось, что он борется за правое дело, казалось, что в этом фильме он положительный персонаж, и оттого его боль становилась ещё сильнее и немыслимее. Рич чувствовал себя глубоко одиноким и всеми покинутым, и потому нет ничего удивительного в том, что он прекрасно поладил с Компьютером, который великолепно умеет изображать доброго и понимающего друга. А вина лежала, в первую очередь, на мне. Я не должен был лгать ребёнку, не должен был психовать и запирать его на замок… Но почему осознание ошибок приходит только тогда, когда уже ничего не изменишь? А сейчас Ричард сидел в темнице, точь-в-точь, как и я когда-то. И всем на Церере было на это глубоко наплевать — не мешается, и ладно. Ника вообще проявила чудеса такта, не уничтожив подростка на месте. Хотя, наверное, помешал ей не столько моральный аспект, сколько то, что из Ричарда можно было вытрясти информацию. А если парень всё-таки расколется, не выдержав мучительных пыток? Какова в таком случае будет его дальнейшая судьба? С одной стороны, мне, конечно, хотелось, чтобы мы узнали о Компьютере как можно больше, но если это будет стоить жизни моему ребенку… то лучше не надо. Размышляя об этом, я и сам не заметил, как вышел из каюты и направился по направлению… да, по направлению к темницам: за время, проведенное мной на Церере, я успел изучить станцию как свои пять пальцев и точно знал, где находится тот или иной объект. Ричард сидел на узкой и, наверное, очень жёсткой койке и смотрел в пустоту. Меня от него отделяла прозрачная, но очень прочная перегородка. — Эй, Рич! — осторожно позвал я, подойдя поближе. Я на своем опыте знал, что сидеть всё время в одиночестве просто невыносимо. Когда Один запер меня в Асгарде, я жил только одной надеждой, что кто-нибудь придёт меня навестить. Поэтому сейчас я ждал, что Ричард обрадуется моему визиту, и мне, возможно, даже удастся наладить с ним контакт. Но мои прогнозы не оправдались: Ричард не то, что не откликнулся на приветствие, он даже не удосужился поднять на меня глаза. Со стороны можно было подумать, что подросток меня не видит и не слышит, но я-то прекрасно знал, что это не так, и потому продолжил:  — Рич, я понимаю тебя, как никто другой. Сам ведь бывал в таком положении. Я же предупреждал тебя, чтобы ты не повторял моих ошибок, но ты не послушал, и вот он, результат. Но, что уж сейчас об этом говорить… Поверь, я пришёл сюда вовсе не для того, чтобы свысока читать тебе нотации и учить жизни. Я пришёл, чтобы… попытаться помочь. — Один раз ты уже помог мне, Локи, когда позвал моих маму с папой на битву. — Голос мальчика звучал отрешённо и ровно, и это его наигранное спокойствие пугало сильнее любых воплей. — Спасибо, больше не надо. — Ричард, мне жаль тебя! Жаль до глубины души. Ты действительно пережил такое, что далеко не каждому твоему сверстнику по плечу. Но ты должен и меня понять… — На этом месте я осекся, поскольку подросток достал плеер с наушниками и, не сказав ни слова, заткнул уши, будто бы с ним никто не разговаривал. Моё сердце кольнула жгучая обида. Рич явно перегибал палку. Когда меня навещала Фригга, я с ней по крайней мере разговаривал. Уж лучше бы парень выплеснул на меня все свои чувства, чем эта его холодная, вежливо-спокойная отстранённость. — Не хочешь разговаривать, ну и пожалуйста! Можно подумать, что мне это больно нужно. Тебе протягивают руку помощи, а ты отворачиваешься. А бегать за тобой и упрашивать: «Рич, дорогой, позволь я тебя вытащу!» я не собираюсь. Если ты сейчас же не вынешь наушники из ушей и не посмотришь мне в глаза, я сию же минуту уйду. Ты не думай, мне есть, чем заняться на Церере, помимо задушевных бесед с тобой. Поверь моему опыту, пройдет пара дней, и ты будешь мечтать, чтобы я навестил тебя, а ведь я больше не приду. Потому что я не терплю к себе такого неуважительного отношения. Ты меня услышал? Никакой реакции. Рич сосредоточенно копался в плеере, выбирая мелодию. — Все ясно с тобой, — я с сожалением вздохнул. — Что ж, ты сделал свой выбор и тем самым обрёк себя на вечные муки. Прощай, Рич. Я ухожу. Серьёзно. И я не вернусь больше.