Тяжелая жизнь в новом мире

      Поразмыслив над своим положением, я все же смог найти некоторые положительные стороны.       Самым главным плюсом было то, что я попал в комиссара. Насколько я помнил, комиссары — это специально обученные люди в армии Империума, приставленные к Имперской Гвардии, основной военной силе человечества, для поддержания должного боевого духа и дисциплины среди солдат. Для этого они наделены полномочиями полевых казней без суда и следствия военных и гражданских любых рангов, а также состоят вне военной иерархии, из-за чего никто не может приказывать комиссару, кроме вышестоящего комиссара в их отдельной иерархии.       Из-за этого отношение к ним соответствующее — многих комиссаров считают просто фанатиками, готовых расстрелять едва ли не за косой взгляд, хотя среди них есть и нормальные личности — те же Каин, Гаунт или Яррик.       Так что этот пункт можно считать как положительным, так и отрицательным: у меня есть достаточно много власти, чтобы выжить тут, но при этом меня не любят.       Еще одной положительной стороной в моем случае было то, что комиссары — это выходцы из Схолы Прогениум, своеобразной военной академии, в которую попадают исключительно сироты, чьи родители погибли на службе Империума. То есть родни у меня нет, а значит, и переживать за отправление писем домой не придется.       Да, бывают случаи, когда знатные аристократические семьи отдают в Схолу своих самых поздних детей почти сразу после рождения, чтобы исключить их из борьбы за наследство, но это мало что меняло: я априори не могу знать свою семью здесь, а значит, и шанс спалиться на этом поприще у меня достаточно мал.       Также я уже успел заметить, что память прошлого обладателя этого тела все же сохранилась, хоть и фрагментарно. Нужные мне понятия всплывали по мере того, как я в них нуждался, и происходило это, скорее всего, рефлекторно: это как когда тебе говорят о твоей школе, а ты сразу же вспоминаешь какие-то моменты из жизни в ней, или что-то в этом роде.       Во всяком случае, это было несомненным плюсом. Именно эта память мне помогла не спалиться на том совещании, подсказывая то, чего я не мог знать вообще.       И последним, еще одним главным плюсом, было то, что мне полностью передалось знание здешнего языка. Не знаю, как это объяснить, но этот готик, основной язык Империума, я просто знал и свободно говорил на нем. Что ж, если это подарок высших сил, он пришелся очень кстати, так как если я начал бы тут говорить на русском, меня бы в лучшем случае не поняли, а в худшем — уже выбрасывали бы мой еще теплый труп в шлюз, приняв за одержимого.       Если же сложить все это, то выходило, что мои шансы выжить тут все же не равнялись нулю.       Однако теперь необходимо было понять еще одну важную вещь — кто я вообще такой?       Нет, я знал, что Я — Игорь Витальевич Воробьев, тут уж не поспоришь, но вот кем был бывший владелец этого тела? Насколько я понял благодаря разговору с капитаном, моя фамилия — Мерцелиус. Вполне себе сносная фамилия, во всяком случае, не какой-нибудь «Хреножопкин» или тому подобное, что уже радовало.       А после того, как я где-то минуту повторял про себя эту фамилию, в моей голове возникло имя. Августин.       Августин Мерцелиус. Мне, признаться честно, даже нравилось это имя. Было в нем что-то воодушевляющее. Хотя воодушевляющим уже было то, что я вообще вспомнил его.       К сожалению, больше ничего вспомнить не удалось. Кроме того, что мы направляемся на какой-то Акитос Прайм и что там проблемы с орками, я больше ничего не смог узнать, а спрашивать у полковника: «Простите, напомните, какое у нас там задание?» — я не торопился: мозгов на такое у меня хватало.       Вот только возникал новый вопрос — каких вообще масштабов эти проблемы с орками? Если там самый настоящий «Вааагх!» орков, что сродни нашествию монголов в галактических масштабах, мои дни пребывания здесь сочтены: во время «Вааагх!» даже Астартес долго не живут, а про имперскую гвардию и говорить нечего. К сожалению, харизмой Яррика, который смог удержать «Вааагх!» Газкулла на Армагеддоне, я явно не обладаю, уж в этом сомнений нет, потому единственное, что я смогу сделать в этом случае — с честью погибнуть, получив орочий болт прямо в голову, чтобы смерть была быстрой и безболезненной.       Уж мне ли не знать, каково это.       С другой стороны, если это не «Вааагх!», а просто какая-то кучка орков, случайно упавшая на планету и теперь мешавшая местным властям, то мои дела заметно лучше — шансы выжить уж точно возрастают в несколько десятков раз, что, несомненно, радовало.       Правда, узнать заранее что-либо я не мог, потому оставалось только ждать прибытия и надеяться на то, что мы встретим не очень много врагов.       А вот последняя проблема явно ставила меня если не в тупик, то в очень тяжелое положение — мой полк. Что я о нем знал? Ничего.       Я не знал, как он называется, с какой он планеты, какая его боевая история, и не был знаком с офицерским составом. Единственное, что мне было известно — это фамилия полковника, Шеркин, которую я узнал благодаря капитану корабля, и его имя, любезно подсказанное скромной памятью предшественника — Верманд.       Верманд Шеркин. Тоже вполне себе хорошо. И насколько я смог понять, он — бывалый вояка. Об этом говорило множество разных деталей: его манера речи, интонация, походка. Но самым главным фактором для меня был его взгляд. Прожженный войной взгляд солдата, повидавшего многое. Уж я-то знаю, как выглядит подобный взгляд — знакомство с Петром Михайловичем, моим соседом, прошедшим Афганистан, ясно мне показало человека, знакомого с войной не понаслышке.       Однако возникал новый вопрос — как давно меня тут знают? И насколько профессионален остальной полк? Если прошлый обладатель этого тела был с полком хотя бы несколько лет, то мне конец: меня быстро заподозрят. А если этот полк еще и имеет богатый военный опыт, наподобие Кадианского или Вальхальского, то меня если и не вычислят, то точно не будут ставить в авторитет, ибо военного опыта у меня ноль, как и просто военных знаний.       К сожалению, память снова решила молчать, как партизан, потому я не мог ответить на свои вопросы.       Хотя с другой стороны, именно это и может быть ответом. Тишина. Молчание. Отсутствие знаний. Что, если память не способна мне ничего подсказать, потому что ничего не знает об этом полке? И тогда получается, что комиссар плохо знает полк, а это может быть только в том случае, если он прибыл к нему лишь недавно!       Это уже было очень даже хорошо. Мое желание познакомиться со всеми, хотя бы с офицерским составом, будет смотреться естественно.       Если же сделать вывод из всей ситуации в принципе, то мои дела все еще очень плохи, но шансы выжить уже стали достаточно большими, чтобы на это была хоть какая-то надежда.              Тяжело вздохнув, я вновь стал осознавать весь масштаб произошедшего. Больше не будет той жизни. Больше я не увижу своих родных и близких. Никогда. И мои мечты тоже никогда не исполнятся. Не быть мне главврачом. Не будет у меня сына с Ленкой, не будет свадьбы…       И не будет больше самой Лены, ее взгляда, ее теплого тела… Ее души. Она теперь там, в другом мире, и, скорее всего, заливается слезами. Уж я-то знаю, какая она ранимая — когда меня сбила машина, она прибежала в больницу вся в слезах, думая, что я при смерти, хотя тогда все обошлось сотрясением, и то несерьезным.       А теперь все по-настоящему. Теперь на ее лице не будет улыбки от новости, что все обошлось, что все хорошо, а слезы страха не сменятся слезами радости.       Про мать думать еще больнее. Если она переживет такой удар, то позаботиться о ней уже почти некому. Разве что может уехать к сестре в Мурманск, та ее не бросит, но это мало ее утешит.       «Господи, — начал я про себя, посмотрев на металлический потолок своей каюты, — кто бы ты ни был, за что? Что она тебе сделала? Ладно бы ты меня наказал непонятно за что, но ее зачем?»       Ответа я, как и ожидалось, не получил. Да и не получу, скорее всего.       Неожиданно возникшие мысли о Владе, лучшем друге со двора, окончательно меня добили. Он был единственный, кому я бы доверил все, что угодно, даже собственную жизнь.       И мне оставалось надеяться, что он сможет позаботиться о Лене. Признаться честно, мне даже хотелось, чтобы они оба теперь были вместе. Меня все равно не вернуть, а так хоть Лена не будет страдать от одиночества. И что самое главное, если уж она и найдет себе кого-нибудь, то пусть это будет именно Влад, а не какой-нибудь левый хмырь или, упаси Всевышний, этот кретин Богдан.       «Да уж, приехали, называется, — мысленно сказал я себе. — Делать больше нечего, как надеяться на то, что твой лучший друг возьмет себе твою же девушку, лишь бы она не была одинока…»       Тяжело вздохнув, я все же оставил свои размышления, в которых я пребывал, сидя на стуле, который был одним из немногих предметов мебели в этой каюте, и решил наконец-то выбраться наружу. Надо было показать себя и начать заниматься своими обязанностями или хотя бы видимостью их исполнения.       Собравшись еще раз с мыслями и приведя себя в подобающий комиссару вид, я стал усердно думать, как бы добраться до расположения гвардейцев.       Спрашивать тут всех и каждого было нельзя — если полк уже давно в пути, я должен уже знать путь, а значит, постоянные вопросы «Не подскажете, как пройти к моим солдатам?» сразу же раскроют меня и выпишут билет в открытый космос.       Приказать какому-нибудь солдату меня отвести тоже был не вариант по тем же причинам.       Потому я решил еще ненадолго остаться в каюте и обыскать ее. Вещи прошлого владельца моего нынешнего тела должны были рассказать достаточно много о нем самом, что точно могло помочь мне играть нужную роль.       Первым делом я обыскал тумбочку в столе. В ней обнаружились только бумага, ручки, карандаши и прочие канцелярские мелочи.       Не найдя ничего интересного там, я полез во вторую тумбочку. Там обнаружились только зубная щетка, паста, бритва, пена для бритья, дезодорант, одеколон, шампунь, мыло, туалетная бумага — в общем, самый минимальный набор, который нужен мужику для нормального существования где-либо. К счастью, никаких мазей или таблеток не нашлось, что сразу же опровергло мои опасения по поводу здоровья сего бренного тела: проблем у него, скорее всего, не было, что радовало.       После этого я полез уже в большой шкаф для одежды, но как только я открыл его, то сразу же остановился.       На одной из дверей шкафа было зеркало, благодаря которому я мог в полной мере осмотреть свое новое лицо.       Теперь я был брюнетом с зелеными глазами, высокими скулами, прямым носом и бледноватой кожей. Не сказать, что мне не понравилась моя новая внешность — скорее, она была непривычна мне. Сложно было принять, что вместо кареглазого шатена я отныне буду смотреть на совершенно другое лицо.       Однако надо принять факт: вернуться обратно мне не удастся, потому остается только смириться. К тому же моя новая внешность совсем не вызывала отторжения, что уже было несомненным плюсом.       На полках лежали штаны и несколько футболок, явно предназначенных для того, чтобы не спать и не бегать ночью по кораблю, если приспичит, в сортир в комиссарской форме. Черные домашние тапочки были нужны, скорее всего, для того же: по холодному металлическому полу ходить босиком очень неприятно.       Также на полках были носки, нижнее белье и какой-то наряд, который, как я предполагал, нужен был для гражданских целей. Чем-то он напоминал одежду средневековой Европы или что-то вроде этого, но мне она вполне нравилась. Во всяком случае, она не была вырвиглазной, что уже делало ее нормальной.       А вот внизу шкафа я обнаружил большую такую сумку с ремнем для ношения за плечом. По всей видимости, именно в ней комиссар и принес все свои пожитки.       Быстро взяв сумку и положив ее на кровать, я сразу же стал ее потрошить в надежде найти что-то стоящее.       Обнаруженные вещи также были непримечательными: все та же одежда и нижнее белье, которое не могло сказать о своем владельце чего-либо полезного.       Закрыв и отложив сумку, я стал думать, где еще могут быть вещи комиссара, по которым я смог бы узнать о нем хоть что-то.       Вдруг мне в голову все же пришла мысль обыскать комиссарскую кожаную куртку, в которой я сейчас сидел.       И после нескольких секунд поисков по внутренним карманам я таки нашел кое-что интересное: книжку в темном переплете с гербом Империума, сделанным из золота, и надписью «Молитвы Императору», исписанный блокнот с ручкой и какую-то пластмассовую карточку.       Карточку я решил осмотреть сразу же. С одной стороны на ней был изображен такой же знак, как и на молитвеннике, двуглавый орел, а вот на второй стороне — мое лицо и личные данные: Имя: Августин Фамилия: Мерцелиус Год рождения: 203.121.М42 Место рождения: планета Глерациан, система Формаст, субсектор Алитор, сектор Якурт, сегментум Ультима Полк приписки: 15-й Верлонский пехотный полк Звание: полковой комиссар              Прочитав карточку, которая, скорее всего, была моим удостоверением и пропуском, я мысленно обрадовался, ведь этих знаний мне не хватало. Теперь я хоть не попадусь на незнании собственного полка.       Также я узнал место и год своего рождения, что тоже не было лишним.       Положив эту карточку на место, во внутренний карман куртки, я решил просмотреть блокнот, в котором точно должно было быть что-то важное.        «Верманд Шеркин. Полковник. 53 года. 25 лет на службе. Командовал 117-м Ретроганским пехотным. Пережил битву на Мерконе и гибель полка. Явная ненависть к оркам, желает мести. Страдает от кошмаров. Выпивает (предпочитает амасек). Курильщик (10-15 сигарет или 2-3 пачки в день. Уточнить)», — подчеркнуто. «Относится к новобранцам как к детям. Прощает множество дисциплинарных нарушений. Некомпетентен!» — подчеркнуто два раза.              Теперь становилось понятно, что это такое. Именно сюда Августин записывал свои заметки касательно окружающих его людей, с которыми ему нужно было работать. А если он делал эти заметки, значит, он только знакомился с полком, что в свою очередь означало одно: он тут совсем недавно, то есть его еще плохо тут знают. Об этом также говорило то, что полковник служил в другом полку и пережил его гибель, после чего был переведен сюда, а сам комиссар назвал солдат полка «новобранцы». Стало ясно, что полк только сформирован, не зря Шеркин упомянул «попойку после присяги», которая явно прошла относительно недавно.       Это были очень хорошие новости, но в этой бочке меда была и ложка дегтя. Комиссар написал свои заметки явно в негативном ключе, хотя я не сомневался, что у полковника были и положительные стороны. Тот же двадцатипятилетний боевой опыт чего стоит.       Из этого следовал неприятный вывод: Августин был сторонником беспрекословного следования уставу и железной дисциплины, а отношение к таким комиссарам и командирам вообще никогда не было хорошим, что тут, что в моем мире.       К счастью, у меня была возможность все это исправить, если, конечно, Августин не успел натворить слишком многого.       И чтобы это узнать, я решил прочитать дальше этот блокнотик.        «Себастьян Веркис. Майор. 51 год. 25 лет на службе. Служил вместе с Шеркином. Юморист. Пользуется любовью солдат. Любитель выпить за компанию. Игрок в регицид. Некомпетентен!» — подчеркнуто два раза.              Вот, значит, кто у нас зам полковника, он же майор Веркис. Судя по описанию, он весельчак и на короткой ноге с солдатами, а также не гнушается поиграть с ними в азартные игры, что всегда прибавляло командирам очков в глазах обычных солдат, если верить рассказам тех моих знакомых, кто служил как в армии СССР, так и в армии РФ.       И вот к нему мне следовало присмотреться. Если у меня получится с ним наладить дружеские отношения, то он быстро разнесет солдатам, что я нормальный, а это, в свою очередь, позволит мне не бояться ожогов спины третьей и четвертой степени.       Однако тут снова оставалось лишь надеяться на то, что Августина здесь хотя бы просто не знают, а не желают ему скорой смерти.        «Эрвин фон Крейдел. Капитан. 74 года. 50 лет на службе. Ленивый. Обжора. Ест 5 раз в день. Любимое блюдо — острое мясо, замаринованное в амасеке. Завсегдатай портовых борделей. Попустительствует разложению дисциплины. Закрывает глаза на преступность среди экипажа. Некомпетентен!!!» — подчеркнуто два раза и обведено.              А вот капитан этого корабля явно не был образцовым офицером. Еще на том совещании я понял, что он не брезгует едой, но, по всей видимости, это было самым малым его грехом.       Хотя я уже начинаю подозревать, что заметкам Августина не особо можно верить — он явно писал только отрицательное или максимум нейтральное об офицерах.        «Артур Гильторис. Лейтенант. Старший помощник. 31 год. 11 лет на службе. Дворянин. Ловелас, сердцеед, светский лев. Три внебрачных ребенка (или семь, уточнить)», — подчеркнуто. «Спит с одной из дочерей адмирала Степана Волкова (или с обеими, уточнить)», — подчеркнуто. «Провозит контрабанду на корабле (содержимое неизвестно, уточнить)», — подчеркнуто. «Имеет долю с наркоторговли на корабле (возможно). Некомпетентен!!!» — подчеркнуто два раза и обведено.              Старший помощник, как можно посмотреть, тот еще мачо. И, по всей видимости, он предпочитает девушек из высшего общества или, на крайний случай, самый элитный бордель, который может быть на планете.       Однако следует отдать должное Августину — судя по всему, он составил заметки на основе слухов, которые ходят по кораблю, и не сказать, что сильно верил им. Скорее, эти заметки можно было назвать эдаким черновиком, что еще раз доказывало мою гипотезу о том, что Августин с полком провел не очень много времени.        «Отто Брейкир. Главный старшина. 36 лет. 12 лет на службе. Главарь корабельной банды (130 или 240 человек, уточнить)», — подчеркнуто. «Организатор наркоторговли (обскура, калма, гало, ночная пыль, лхо, стимм, слот, спур, хавок). Организатор подпольных боев без правил на корабле (денежный тотализатор). Провозит контрабанду (содержимое уточнить)», — подчеркнуто. «Некомпетентен!!!» — подчеркнуто два раза и обведено.              Старшина, по всей видимости, тоже не отличается благородством и исполнительностью устава, что Августину явно не нравилось.       Однако тут, скорее всего, не все так однозначно. По всей видимости, и капитан, и старпом знают о проделках старшины, но закрывают глаза или же вообще возглавляют все это дело. Причин для подобного может быть много, но скорее всего, это либо желание заработать на собственном экипаже, либо способ дать выпустить экипажу пар, чтобы тот не взбунтовался из-за строгой дисциплины. Не могу их в этом винить: есть и жить хочется всем.       А вот последняя запись в блокноте меня немного огорчила.        «Мелц Ренгор. Корабельный комиссар».              И все. Больше об этом Мелце не было написано ни слова. По-видимому, Августин просто не успел разузнать о своем товарище по профессии, что полностью и теперь уже бесповоротно подтверждало мою теорию о том, что полк находился на этом корабле относительно недавно.       Вот только возникала проблема: я так и не смог узнать, что из себя представляет этот Мелц — был ли он заодно с капитаном, старпомом и старшиной, или же, наоборот, был фанатиком, от которого это «трио» хорошо все скрывало? Ответа на этот вопрос я не знал, а память, которую я унаследовал, решила тактично умолчать.              Посидев еще минуту за размышлениями, я все же решил выйти из каюты: необходимо было найти, где расположен мой полк, чтобы я мог показаться перед полковником и остальными офицерами, чтобы они вдруг не заподозрили во мне труса, который сейчас плачет в своей каюте от того, что едва не умер сегодня.       Только узнать нужную мне информацию было не так просто. Хоть я, точнее Августин, и пробыл тут недолго, запомнить, хотя бы немного, строение корабля он должен был, а потому останавливать проходящих и спрашивать у них: «Простите, не подскажите, где тут мой полк сидит?» — было бы верхом глупости.       Оставалось только одно: бродить по кораблю, изображая профессиональную деятельность, а также спрашивать высокопоставленных офицеров, не видели ли они чего подозрительного. Расспрашивать экипаж корабля, конечно, было обязанностью корабельного комиссара, но всегда можно ответить, что я просто хотел помочь ему в его нелегкой задаче по пути к своим солдатам.       Другого варианта все равно не было, потому я, спрятав блокнот в куртку и придав себе как можно более опрятный вид, сделал один глубокий вдох и вышел из своей каюты.              Корабль, как оказалось, был действительно огромен. Я точно не знал, к какому классу он относится и какие он имеет размеры, зато память моего предшественника подсказала мне его название, пока я ходил по его коридорам — «Граф Алехандро Оливарес».       Но вот что я точно мог сказать об этом корабле уже через пять минут ходьбы: лабиринт. Самый настоящий лабиринт из коридоров, поворотов, перекрестков, лестниц, каких-то помещений и еще хрен знает чего.       И всюду, куда я ни поворачивал, были снующие туда-сюда люди, которые при виде меня вытягивались в струнку и отдавали честь, после чего сразу же убегали, не желая иметь со мной никаких дел. Это можно было списать на общую боязнь комиссаров, но также это могла быть боязнь лично меня, то есть Августина Мерцелиуса, что было уже очень плохо: если подобное окажется правдой, значит, прошлый обладатель сего тела успел натворить дел, что уменьшало мои шансы выжить в случае космического боя, где моя безопасность будет зависеть не только от умения капитана, техножрецов и других членов экипажа, но и также от их лояльности ко мне.       Вдруг, повернув направо, я едва ли не столкнулся со здоровенным солдатом, который был ростом чуть больше двух метров, если мне не изменял мой глазомер. Однако этот мужик среагировал мгновенно и отошел в сторону, вытянулся и отдал честь.       — Господин комиссар! — стальным басом проговорил он, едва ли не оглушив меня. Двое мужчин, шедших вместе с ним, также отдали мне честь.       Сам двухметровый амбал имел овальное лицо, черные короткие волосы, карие глаза, нос картошкой и щетину, которая, признаться честно, была ему очень даже к лицу. На нем был шлем, бронежилет из какого-то пластика и плотные на вид штаны с кожаными ботинками.       «Старшина», — вдруг всплыло у меня в голове, и мне сразу же стало понятно, кто передо мной стоит. Отто Брейкир, собственной персоной. И притом не расстрелянный, как я боялся.       Это означало, что Августин, хоть и составил список некомпетентных личностей на этом корабле, таки додумался не расстреливать этих самых личностей на месте, понимая, что этот приговор будет последним — команда корабля могла быстро разобраться с таким выскочкой, тело выкинуть в шлюз, а потом сказать, мол: «Был бунт, комиссар погиб». И все, хрен что докажешь.       Такие мысли все же поднимали мне настроение: у Августина были мозги, а значит, натворить всякой фигни он вряд ли мог. Да, все может быть, но надежда теперь была очень большой.       — Старшина, — коротко ответил я, также отдав честь. — Как обстановка на корабле?       — В полном порядке, господин комиссар. С момента выхода из варпа никаких происшествий не было. Все члены экипажа на своих местах по штатному расписанию и находятся в повышенной боевой готовности согласно приказу капитана, — отчитался передо мной Отто.       А вот я решил действовать и, так сказать, брать быка за рога: надо было показать, что я хоть чем-то занимаюсь.       — Вольно, старшина. Вас-то я и искал, — после этих слов старшина на секунду переменился в лице, но затем сразу же пришел в себя. Видимо, ему совсем не понравились мои слова, но у меня не было времени выяснять, почему именно. — Вы свободны, — сказал я, недвусмысленно посмотрев на двух солдат, сопровождавших старшину до нашей встречи.       — Есть, господин комиссар, — сказали оба, отдав честь, и быстро убрались за поворотом. В итоге я и старшина остались в коридоре совершенно одни. Скорее всего, я умудрился загулять по кораблю достаточно далеко.       — Что-то стряслось, господин комиссар? — ровным низким голосом проговорил Отто, вот только я никак не мог понять — волнуется он или нет. Если слухи, которые собрал Августин, правда, то сейчас Отто должно быть очень неудобно оставаться с комиссаром наедине.       Однако, как бы я к нему ни присматривался, найти на его лице хоть песчинку страха не удавалось.       — Не совсем, старшина. Я хотел спросить у вас… — начал я, пытаясь правильно подбирать слова. — Не замечали ли вы после происшествия… Каких-либо странностей в поведении членов экипажа?       — Хм… — старшина сделал задумчивое лицо, пытаясь, наверное, прокрутить в голове последние часы. — Нет, господин комиссар, не замечал, — через несколько секунд твердо ответил Отто. — Но я и мои люди тщательно за всеми следят и ни на секунду не расслабляются.       — Рад это слышать, старшина, — сказал я как можно более вдохновляющим голосом. — Возвращайтесь к работе, и если обнаружите что-то странное, хоть что-нибудь, даже незначительное на первый взгляд, сообщите немедленно мне или комиссару Ренгору. Мы должны сделать все, чтобы Нечестивые Силы не представляли угрозу для корабля, и положиться в этом деле можно только на офицеров, вроде вас, старшина. Понимаете?       — Да, господин комиссар. Будет исполнено, — твердым голосом ответил Отто, и я могу точно сказать, что он проникся моими словами. Либо же очень он хорошо притворялся, я пока что не мог быть уверенным даже в этом.       — Хорошо. Можете идти. И да хранит вас Бог-Император, — сказал я, поставив руки «птичкой», то есть знаком аквилы: в Империи, насколько я знал, это было тем же самым, что и крест у христиан в моем мире.       — Да хранит вас Бог-Император, — ответил мне старшина, также осенив себя знаком аквилы.       Затем мы быстро разошлись, и уже через минуту я бродил по коридору, в котором, хоть и нечасто, встречались члены экипажа, сервиторы и техножрецы.       Однако они меня заботят меньше всего. Самое главное, что я показал старшине свое волнение касательно ситуации, а так как мы на корабле, об этом быстро узнают, что называется, «от носа до кормы» в течение нескольких дней. Пусть уж люди думают, что я волнуюсь по поводу ситуации, нежели думают, что я ленивый.              Еще через час блужданий я смог найти лифт, который открылся прямо на моем этаже.       И именно в этот момент у меня в голове промелькнуло воспоминание. В нем я, или, если быть точнее, Августин, нажал на кнопку в лифте — вторую снизу.       Я уже успел привыкнуть к тому, что моя память делает подсказки по принципу дежавю — о том, что было с Августином, я вспоминаю только столкнувшись с этим снова.       А это означало, что Августин для чего-то спускался на этот этаж с помощью лифта. Это вполне могла быть палуба, в которой расположился наш полк, куда мне и надо было попасть, чтобы показать свое бренное тело полковнику и остальным солдатам.       — Подождите, — сказал я повышенным голосом в сторону тех, кто находился в лифте. Они сразу же, прямо рефлекторно, выпрямились и стали ждать меня.       Зайдя в достаточно просторную кабину лифта, я нажал на нужную, судя по воспоминаниям, кнопку, после чего металлическая дверь со скрежетом закрылась и лифт направился вниз.       Уж не знаю, что чувствуют матросы, находящиеся со мной в кабине, но они явно не испытывают положительных эмоций от подобного. Это отчетливо слышно — матросы пытаются дышать медленно и тихо, словно боясь подуть мне в затылок слишком сильно. Скорее всего, это из-за общей боязни перед комиссарами.       Не сказать, что это приятно, когда тебя боятся до усрачки, но в моем положении подобное даже плюс: никто не будет лезть в мою жизнь без особой причины, а значит, и изменение характера особо заметным не будет.              Спустя полминуты, которые прошли в гробовом молчании, лифт наконец-то остановился и дверь открылась.       Вот только там было совершенно не то, что я рассчитывал обнаружить. Впереди меня был совершенно пустой коридор, в котором работало от силы треть всех лампочек, при этом некоторые еще и неприятно мигали.       Сразу стало понятно, что это самые нижние палубы корабля, которые к тому же уже давно не используются. Такое, как я помнил, было обыденностью на огромных имперских кораблях.       И теперь все мое чутье буквально кричит мне, что сюда соваться не следует и надо нажимать кнопку на верхний этаж.       И вдруг память моего предшественника дала о себе знать.       Перед моими глазами в один миг пронеслось, как я выхожу из лифта, поворачиваю налево и дохожу до стены, на которой нарисована стрелка с надписью «склад», показывающая направо.       Что бы это ни было только что, Августин был тут для чего-то. И это «чего-то» могло быть достаточно важным для меня: если я хочу выжить здесь, я должен знать про Августина абсолютно все.       Потому я, все же пересилив себя, сделал два шага вперед и ступил на палубу. Слева и справа от меня, как и впереди, были пустые полутемные коридоры.       Матрос позади меня сразу же нажал на кнопку, после чего дверь закрылась и лифт уехал вверх.       И после этого наступила полная тишина, нарушаемая лишь звуками нескольких мигающих ламп, являющихся тут единственным источником света. Вокруг них крутились в замысловатом танце какие-то насекомые, напоминающие мух, а в воздухе отчетливо ощущался запах мочи, фекалий и гниющего мяса.       Но теперь запах меня волновал в последнюю очередь. Меня пугала здешняя тишина — уж слишком сильно она контрастировала с той шумихой и суматохой, творящейся на верхних палубах.       Притом от этой тишины так и веяло чем-то пугающим, отчего по моей спине прошелся табун мурашек. Казалось, она сдавливала саму душу.       Не выдержав, я все же достал из кобуры на поясе болтерный пистолет. Он был относительно легким, что однозначно радовало.       С помощью подсказки от памяти я таки смог снять оружие с предохранителя и взять его правильно обеими руками.       К сожалению, возникшие зачатки спокойствия почти сразу же улетучились: повернув налево, как это раньше, согласно памяти, сделал Мерцелиус, я заметил бордовые кровавые разводы от пальцев, освещаемые ярким белым светом лампы на потолке, а на полу и вовсе была такая же бордовая кровавая лужа, размазанная вглубь коридора.       Как ученик мединститута вообще и Олега Константиновича в частности, я точно видел, что этой крови примерно неделя, не меньше.       И это совсем не добавляло мне оптимизма, ведь картина получалась прескверная — возле этого лифта кого-то убили, а тело, предположительно с ранением брюшной полости, оттащили вглубь корабля по полу.       А вот кем именно был нападающий, человеком или чем-то похуже, я сказать не мог.       Проследив взглядом по кровавому следу, при этом держась за болтерный пистолет настолько крепко, насколько вообще возможно, я увидел конец коридора, где и была стрелка с надписью «Склад».       Теперь становилось понятно, что тут делал Мерцелиус — по всей видимости, он тоже наткнулся на эти следы и решил пойти по ним, чтобы разобраться во всем.       Уж не знаю, что смог ли он что-то найти, но вот идти по этому пути я не собирался.       Медленно сделав два шага назад, при этом не прекращая смотреть в сторону левого коридора через прицел болтера, я нажал на кнопку вызова лифта.       Но ничего не произошло. Или он не работал, или был так высоко, что я его просто не услышал, непонятно, но это только подстегнуло мою панику, которая начала овладевать мной. Я стал все быстрее нажимать эту чертову кнопку в слепой надежде, что это поможет ехать лифту быстрее.       Но холодный бездушный механизм мне не отвечал.       — Да блять… Сука-сука-сука… — проговорил я уже вслух, продолжая стучать по кнопке. Сейчас лифт был для меня единственным спасением.       В конце концов я не выдержал и со всей силой ударил по кнопке кулаком, что не причинило ей абсолютно никакого вреда.       Сердце уже бешено стучало, норовя выскочить наружу, пробив грудную клетку, а воздуха стало катастрофически не хватать — паника все нарастала.       — Черт… Так… Спокойно, Игорь, спокойно… — закрыв глаза, я сделал большой вдох и задержал дыхание, после чего стал считать.              Один… Два… Три…               Надо было успокоиться. В любой ситуации надо успокоиться.              Четыре… Пять… Шесть…              Стук сердца заглушил те немногочисленные звуки, которые меня окружали — в голове слышался только бешеная барабанная дробь, которая вскоре стала утихать.              Семь… Восемь… Девять… Десять…              Досчитав до десяти, я громко выдохнул. Паника прошла, хотя это место все еще пугало меня и желания задерживаться тут у меня не было абсолютно никакого.       Вдруг резкий толчок сзади едва не повалил меня на пол. Болтер сразу же выпал из рук, и только с помощью какого-то невиданного рефлекса я успел поставить ногу вперед и опереться на нее, что и спасло меня от падения.       — СДОХНИ!!! — завопил кто-то сзади мне на ухо, в то время как острая боль пронзила мою лопатку. В один момент я понял, что на мне кто-то повис. Напавший схватил одной рукой меня за горло, а второй держался за то, что торчало из моего тела. Я не мог сделать даже вдоха, и воздуха стало катастрофически не хватать. В глазах уже начало темнеть, потому я в отчаянной попытке сделал полуоборот и со всей силы отступил назад.       Нападающий сразу же врезался в металлическую дверь лифта, отчего болезненно вскрикнул. Не став ждать, я сразу же начал бить его своим затылком и после трех достаточно сильных ударов сделал шаг вперед, схватил напавшего правой рукой и резко наклонился вперед, перекинув его через плечо. Однако в последний момент ему все же удалось схватиться за мой воротник, и когда он упал на металлический пол, я повалился вместе с ним.       А уже через секунду напавший был на мне. Он сразу же нанес мне несколько сильных ударов по лицу, после чего его руки сжали мое горло с колоссальной силой.       Воздуха снова стало не хватать. Я начал дергать ногами и руками в отчаянной попытке спастись, но ничего не помогало. В глазах уже начинало темнеть. Сознание быстро покидало меня, и вскоре мои руки расслабленно упали.       И в тот же момент я почувствовал знакомую рукоятку — правая рука упала прямо на цепной меч.       Во мне сразу же загорелась искра надежды, которая смогла зажечь и второе дыхание. Я быстро схватился за рукоять меча, после чего увидел мимолетное воспоминание, состоящее всего из одного действия: нажатие кнопки на внутренней стороне рукоятки.       Не имея других вариантов, я, находясь уже на краю сознания, попытался сделать тоже самое.       Рукоять сразу же завибрировала, а до моих ушей дошло слабое жужжание, больше напоминавшее звук бензопилы или болгарки. После этого, собрав все силы, что у меня еще оставались, я поднял правую руку вместе с мечом.       Почти в тот же миг острые адамантиевые лезвия врезались в тело напавшего в районе диафрагмы и стали проходить через него, как нож сквозь масло.       Протяжный вой боли пронесся по узким коридорам палубы, а теплая и липкая жидкость сразу же облила мое лицо. Мужчина упал с меня на пол, благодаря чему я смог сделать долгожданный вдох, в то время как меч продолжал работать. Крик через несколько секунд затих, и единственным звуком, который я слышал, было жужжание цепного меча.       Еще через несколько секунд я выключил меч и попытался перевести дыхание, лежа на полу. Сил не было от слова «совсем», а сердце вновь отбивало скоростную чечетку.       Повернув голову, я встретился со взглядом напавшего на меня мужчины. Он все еще был жив и продолжал жадно хватать воздух частыми вздохами, а в его глазах читалась боль и неверие в происходящие.       А через несколько секунд он и вовсе замолчал, в то время как его застекленевшие глаза продолжили смотреть на меня жутким, пугающим взглядом.       Но мне лично до этого уже не было дела — сознание окончательно стало покидать меня. Это было похоже на невыносимую сонливость после двух суток без сна, когда организм просто отключался. Как бы я ни старался, глаза сами закрывались, а силы просто покидали меня.       Вскоре я не выдержал и оставил попытки сопротивляться этому, после чего весь мир, окружавший меня, заполонила непроглядная тьма.              Двери лифта открылись… Два шага вперед, лифт уезжает…              Следы крови на полу… Свежие, дня два… Надо выяснить…              Коридор, поворот, снова коридор…              Матрос… В лохмотьях… Лысый, хромой, с отрезанными ушами и носом…              — Назовите себя, матрос!              Злостное хихиканье, дерганье…              — К-как-кой… к-красивеньк-кий…              — Имя и звание, матрос! Сейчас же!              Ржавый нож из пояса…              — Не надо к-кричать… К-коридоры… Не любят к-крик-ков…              Два шага вперед… Визжащий дикий крик… Выстрел…              Разорванный труп падает на пол…              — УРЛО, НЕ-Е-Е-ЕТ!              Второй матрос… Вдалеке… Еще три выстрела… Промах…              — ТЫ ТРУП, КОМИССАР! ТЫ ТРУП!!!              Бежать бесполезно… Можно заблудиться…              Надо возвращаться…              Сознание начало медленно ко мне возвращаться. В маленькую щелочку приоткрытых век ярко светил белый фонарь на потолке, отчего открывать глаза и вовсе не хотелось.       Голова трещала по швам, горло болело, на лице чувствовалась какая-то липкая пленка, а все тело охватила невыносимая слабость.       Полежав еще несколько секунд, я понял, что надо все-таки вставать, потому, оперевшись на правый локоть, начал подниматься.       Но как только я попытался помочь себе левой рукой, тело буквально прошило резкой болью.       — Твою ты… А… — прошептал я. Попытка еще раз пошевелить рукой не увенчалась успехом, потому я сразу понял, что с лопаткой у меня большие проблемы и надо как можно быстрее найти медпункт, так как сам себе я помочь не мог.       Собравшись с силами, я таки перевернулся на живот и смог с помощью только правой руки присесть на колени.       И только тогда, когда я это сделал, моим глазам предстала огромная красная лужа крови, в которой я сидел. В ней же, как оказалось, была вся моя одежда и руки.       Ничего конкретно не понимая, я попытался осмотреться вокруг.       И почти сразу же я заметил возле себя лежащее на полу расчлененное надвое тело того самого мужика. Ноги вместе с разрубленным животом, из которого уже вывалились кишки, лежали рядом с верхней частью тела. На лице неудавшегося убийцы застыла маска боли, а глаза смотрели в никуда стеклянным, мертвым взглядом.       И везде — на полу, на стенах, на трупе и на мне — была засохшая кровь, липкой пленкой облепившая все, до чего смогла дотянуться.       Шок, а затем и отвращение начали захлестывать меня. И дело было не только в крови и кишках, а еще и в осознании того, что это сделал я! Я! Собственными руками!       В это было просто невозможно поверить… Руками, вот этими руками, которые сейчас были прямо передо мной, заживо расчленить человека, как какой-то кусок мяса!       И теперь я смотрел на эти руки, покрытые засохшей кровью, и не мог поверить в содеянное.       «Я… Я его просто убил… Разрубил… Взял и… И разрубил!» — говорил я про себя, в то время как мне снова стало не хватать воздуха, рот начал наполняться слюной, которую я пытался проглатывать, а в горле ощущалось неприятное, тягостное чувство.       И спустя несколько секунд меня вырвало прямо на засохшую лужу крови. Бесформенная масса слизи, желудочного сока и остатков какой-то еды растеклась во все стороны, а я, оперевшись на правую руку, пытался откашляться и выплюнуть омерзительные остатки блевоты.       А после этого я просто не выдержал… И расплакался.       Слезы, которые я давно видел разве что в кино или на лице Лены, покатились вниз по щекам.       «Господи… Я не хотел сюда… Лучше бы дал мне умереть…» — проговорил я про себя. Я не мог справиться с собой. Я не мог поверить в то, что я убил человека.       «Я не убийца… Господи, я не такой… Не такой… Не такой!» — говорил я, толком не понимая, для кого предназначались эти слова: Богу, который вряд ли даст ответ, или самому себе в попытке утешения.       — Нет… — прошептал я уже вслух, сжимая руки в кулаки и чувствуя, как засохшая кровь забивалась под ногти. — Я не такой… Я не хочу быть таким…              Спустя минуту рыдания и вопросов к всевышним силам я начал медленно успокаиваться. Глубокие вдохи помогали привести мысли в порядок и начать думать более трезво.       Надо было признать факт: другого выбора у меня не было. Он пытался меня убить, и потому мне пришлось убить его. Так было надо.       Но труднее всего было осознавать, что отныне выбора у меня нет в принципе. Если я хочу выжить здесь, мне придется убивать. Как бы мне ни не хотелось, как бы мне ни было отвратительно подобное, в этой Вселенной действует только один непоколебимый, абсолютный закон: «Убей или будь убитым». Принимать или не принимать этот закон было невозможно. По нему жили все, и единственный выбор, который я имел — убить или умереть.       И умирать я не собирался. Мне был дан шанс. Второй и, скорее всего, последний шанс. Я не знал, почему именно мне, я не знал, почему именно такой, но я понимал, что за этот шанс надо цепляться до последнего.       Ведь для чего-то мне его дали…              Попытавшись выпрямиться, я снова почувствовал острую боль в левой лопатке. Это уже было совсем плохим знаком — меня ранили, а я не мог даже посмотреть на рану.       Скорее всего, меня ранили каким-то холодным оружием, а судя по тому, что я еще жив, сердце и артерии не задеты. Но медлить не стоило, заражение могло уже начаться, а оно мне не нужно было в принципе.       Повернув голову в сторону трупа, я взял в руку свой цепной меч, весь облитый кровью, после чего попытался использовать его как опору. Это получилось, и я смог все же встать на ноги, при этом любое движение спины отзывалось сильной болью в лопатке.       Пройдя пару метров, я подобрал свой болтер, лежавший на полу, подошел к лифту и нажал на кнопку вызова.       Однако, как и в прошлый раз, ничего не произошло. Я попытался сделать это еще несколько раз, а потом, скорее из-за злости, начал вдавливать кнопку как можно сильнее.       И вдруг кнопка засветилась, а вскоре послышался гул приближающегося лифта. Похоже, этой кнопкой уже столько не пользовались, что ее надо было нажимать со всей силы, и то она будет работать через раз. Прямо как в моем подъезде.       Через секунд десять лифт прибыл. Металлические двери открылись, и передо мной предстало пять матросов, которые, завидев меня, сильно удивились.       Притом слово «удивились» было самым мягким и цензурным. Они буквально охренели, вытаращили на меня глаза и были не в силах что-либо сказать мне.       Я же спокойно вошел в лифт, так как объяснять что-либо у меня не было ни настроения, ни желания, ни сил.       — Наверх, — сказал я как можно более твердым голосом, и один из матросов не глядя нажал на первую попавшуюся кнопку.       Двери закрылись, и лифт начал подниматься наверх, увозя меня из этого жуткого места.       Надо было искать медпункт.