Спустя три дня. Остров Тринигарами. Комиссар Августин Мерцелиус.
Сидя за столом в своей палатке, я подписывал листок за листком. И подписывал я эти листки по довольно серьезной причине. Спустя три дня нашего наступления мы достигли достаточно хороших результатов, но при этом произошло множество инцидентов с солдатами СПО. Отказ от наступления, бегство с поля боя, убийство офицеров и комиссаров, умышленное ранение — отчеты о подобных инцидентах сыпались на меня, как из гребаного рога изобилия. Одна только операция здесь, на Тринигарами, чего стоила. Из восемнадцати тысяч человек, что участвовали в операции, под арест попали больше пяти тысяч человек, из которых две с лишним тысячи были из тех, кто должен был взять штурмом порт. Понеся не самые большие потери, они разбежались кто куда, из-за чего пришлось наспех организовывать засаду силами двух сотен гвардейцев, из которых выжило в итоге восемьдесят три. На других островах было не лучше. При штурме одного аэродрома в бегство обратился целый полк солдат, когда одна-единственная рота побежала из-за контратаки тамошнего варбосса, вооруженного цепными мечами и увешанного гирляндой из человеческих голов. На другом острове батальон побежал из-за того, что два чудом взлетевших самолета орков сумели отбомбиться зажигательными бомбами. А потом из-за бреши в обороне и контратаки побежал весь полк, за которым едва ли не наперегонки последовали резервные части. На третьем острове батальон отказался идти в наступление на уцелевшие доты орков, дойдя даже до убийства особо голословных командиров. Вплоть до майора из Дома Менвехейм, который был готов лично всех повести, а в итоге получил лазерный луч в голову. И это еще только самые масштабные акты. Были еще сотни одиночек-отказников, беглецов, убийц офицеров и умников, что себе стреляли в ноги из лазганов, лишь бы их в санчасть отправили. В общей сумме — двадцать одна тысяча шестьсот двадцать семь человек арестованных по различным обвинениям. И всем этим людям я должен вынести приговор. Вот только сделать это вот так просто я никак не мог. С одной стороны я понимал: делать что-то нужно, они должны понести наказание в назидание остальным, но при этом с другой стороны я понимал, что за каждым именем в этом огромном списке стоит живой человек, которому было страшно, который поддался эмоциям, не смог себя пересилить мыслями о долге. И все эти люди были в моей власти. Я мог сделать с ними все, что угодно. Это пугало. Буквально пугало. Когда мне принесли толстенную пачку бумаги со списками арестованных, я просто впал в ступор. Еще никогда мне не приходилось работать в таких масштабах. Потому пришлось долго думать над тем, какое же наказание им дать. Казнить этих людей я не мог. Точнее, мог в плане полномочий, но вот морально — никак. Не поднимется у меня рука на это. Не смог я, да и вряд ли смогу приказать убить этих людей, тем более в таких количествах. Значит, казнь отпадала сразу же. Бичевание тоже не подходило — слишком много времени это могло занять. Да и не факт, что это поможет. Верну их в строй, так на них, скорее всего, озлобятся все те, кто не поддался панике. Начнутся конфликты, которые затем перейдут, без сомнения, в поножовщину, если не в стрельбу между целыми подразделениями. Ну его нахрен. В конце концов, решение я все же нашел. Штрафлегион. Организовать из всех этих солдат штрафные части, посылая их на самые жаркие участки, чтобы они кровью искупили свою вину и доказали, что имеют право на второй шанс. Это был самый подходящий вариант — все же это не массовая казнь. Правда, стоило признать, что тут во мне говорил и рационализм. Хоть эти люди и были трусами, они оставались солдатами с кое-какой подготовкой, а значит, убивать их было бы непозволительным расточительством. «Цинично…» — подумал я, но выбора другого не видел, потому и решился на это. Потом были переговоры с полковником Шеркином, маршалом Монлартом, арбитр-майоре Гундаргом и магосом Финцельдом. Первый и второй поддержали это решение, третий заявил, что Арбитрес немедленно приступят к формированию штрафных частей, а четвертый принял заказ на производство взрыв-ошейников и заявил, что через месяц все будет полностью готово. Я понимал, что месяц — это чертовски много, но спорить не стал, так как этому ходячему компьютеру виднее. Только вот все это время больше двадцати тысяч человек будут под арестом, и использовать их не выйдет. Посылать их без ошейников я не рискну: в случае чего они и бунт поднять могут, а заградотряды тут не особо помогут, так как гвардейцев и скитариев для этих целей критически мало, а СПО-шники могут и сочувствием проникнуться к соотечественникам. Хрен их знает. Теперь же оставалось только подписать всю эту огромную кипу бумаги, заверить каждую печатью и отправить куда следует. Только вот легко сказать, труднее сделать. На каждом листке сухими машинными буквами антрацитового цвета было вписано сто солдат: имя, фамилия, звание, идентификационный код, воинское подразделение и код преступления по классификации Официо Префектус. На больше чем двадцать одну тысячу солдат — двести семнадцать листков. Когда только мои секретари успели все это напечатать, собрав воедино все отчеты, я мог только догадываться. И теперь каждый этот листок надо было заверить. Подпись, печать, следующий. Подпись, печать, следующий. Подпись, печать, следующий. Это был чертов конвейер. Довольно жуткий конвейер, если так подумать. И сейчас, судя по толщине стопки, я еще и половины не заверил, что только вызывало во мне тоску и уныние. Одновременно с этим приходилось думать над еще некоторыми важными моментами. И если ранение двух младших комиссаров еще не сильно меня волновало, то вот действия Шамоса вызывали опасения, что скоро он наворотит дел. Сперва, еще до начала всей операции, мне пришлось его в приказном порядке остановить, чтобы он не направился на фронт для участия в боевых действиях. Для него это было в порядке вещей, и он считал, что должен находиться с вверенными ему солдатами на передовой, но я сразу же это пресек. Мало того, что его там убить могут, так еще и солдаты вряд ли будут рады ему и вполне могут сами его убить, а потом сказать, что это орки. Иди потом разберись, вон, дело Сардола Маритиса до сих пор висит на мне мертвым грузом. Пусть у этого груза веса никакого нет и на его жизнь мне абсолютно и беспросветно похеру, но сам факт. К тому же дел в СПО на континенте было еще невпроворот, потому я пообещал Домиарту, что сам позабочусь о солдатах на фронте, а он пусть продолжает наводить порядок. И вот теперь мне пришли отчеты о его действиях. А именно — лично его отчет и жалобы дворян, конечно же. Если бы их не было, я бы начал уже волноваться, вдруг что случилось. Правда, прочитав все это, я понял, что на этот раз все вышло довольно серьезно. Домиарт решил навестить очередную воинскую часть, и после проверок тамошний начальник, полковник из Дома Тревикнит, подпадал под арест за хищение со складов — его заместитель так испугался перспективы отправки на фронт в звании рядового, что начал петь, словно соловей, выкладывая всю черную бухгалтерию и каясь во всех смертных и не очень грехах. Возникла только одна проблема: полковника не было на месте, так как он был на свадьбе своей дочери и какого-то парня из Дома Залвамгир. Домиарту на подобное было абсолютно плевать, и он поехал на свадьбу, попытавшись арестовать полковника. Дворяне возмущались, угрожали, но держали себя в руках, а вот жених не стал терпеть подобного и попытался остановить Домиарта ударом в лицо. После такого Домиарт быстро расправился с дворянином, сломав ему ногу, и забрал его вместе с полковником к себе. Итог всего этого неутешителен. Дом Тревикнит и Залвамгир пылают синим пламенем за расстроенную свадьбу, полковнику грозит разжалование и отправка на фронт с большим стадом прихлебателей и соучастников, а жених ждет показательного расстрела, чего дворяне вообще не желают. И так как Домиарт глух ко всем гражданским, а губернатор Ориси ничего сделать не может и не сказать, что сильно хочет, все начали закономерно писать мне. И писали довольно двояко. Мужчины обоих родов мне едва ли не угрожали, а женщины — слезно умоляли простить незадачливого юношу с горячей кровью. На письме от матери этого умника даже было видно две мокрые капли, словно она плакала, пока писала это. Хотя вполне возможно, что она пипеткой это сделала, для убедительности — кто знает этих дворян. Так или иначе, но дело был серьезным, а заниматься им мне было принципиально некогда. Для этого надо будет лететь на континент, чего я себе позволить никак не мог. В конце концов сказал Домиарту, что сам во всем как-нибудь при случае разберусь, а до этого пусть держит парня и занимается другими делами. «Эх, Домиарт, Домиарт, умеешь ты найти приключения себе на жопу…» — думал я, продолжая подписывать эти чертовы бумаги. Мне следовало поторопиться: через час начнутся похороны солдат и мне надлежало быть там. Все же солдаты не поймут, если комиссар не будет присутствовать на подобном мероприятии. Плохо для репутации.Примерно час спустя. Лейтенант СПО Аскирт Винкон.
Стоим всем строем на аэродроме орков и смотрим на то, как тела наших погибших парней закапывают точно такие же парни. Только еще живые. «Сколько из них переживет следующий бой?» — спрашиваю себя и понимаю, что это ведомо только Императору. Сама яма тянется от края до края взлетной полосы аэродрома орков, а рядом с ней — длинная шеренга солдат, что стоят сейчас под палящим солнцем, обливаясь потом. На душе только скорбь и злость. Как много парней полегло, молодых еще, прошедших лишь несколько боев. Из шестидесяти пяти человек нашего взвода остался двадцать один. Из трехсот человек нашей роты — сто три. Вот только нашего командира нигде нет. Старший лейтенант стоит и со слезами смотрит на тело своего брата, которого орочий болт разорвал пополам, а вот капитана нашего нет — он не соизволил прийти сюда и отдать дань уважения полегшим в бою, сопроводить их в последний бой. Стоять вместе с нами в такую жару было выше его выхолощенного достоинства, потому он просто послал заместителя. Он ведь тоже не из их круга, может и постоять. «Ублюдок…» — пронеслось в мыслях, отчего злость внутри все нарастала и нарастала. Как хотелось увидеть этого напыщенного идиота, который послал нас всех в эту бессмысленную атаку, в этой яме, засыпаемую рыхлой сухой землей. Как хотелось ему хотя бы дать по морде, да посильнее, до крови, до треска костей. «Нет», — сказал я сам себе, сжав кулак до боли в ногтях. Так не пойдет. Если сделаю это, то тогда меня уже ничто не спасет. Нападение на старшего по званию, и уж тем более на дворянина — это трибунал и расстрел. Этот ублюдок того не стоил. Но и просто оставить все, как есть, я никак не мог. Не должно все остаться вот так, словно все нормально. И кто-то должен был сказать ему это. Прямо в лицо. Конкретно у меня подобное получится. Вот последние комья земли падают в яму. Похороны окончены. Слышится команда построиться и направляться в лагерь. Кое-как, но солдаты выполняют приказ. У всех на лицах тоска и печаль. Все здесь потеряли кого-то: друга, родственника, сослуживца, командира. Многие говорят шепотом. Кто-то обращается к усопшим, кто-то — к Императору, а кто-то кроет матами зеленокожих ублюдков. Я и сам знаю, что во всем они виноваты. Они пришли на наш мир, чтобы убить всех, кто сопротивляется, и схватить в рабство всех, кто сдастся. Я уже видел, каково это. Вот только злость на капитана все равно стояла уже наравне с ненавистью к богомерзким ксеносам. Потому что он был человеком, потому что он был как бы «своим», но при этом смотрел на всех нас, на тех, кто сражается и погибает, как на говно. От этого он был едва ли не хуже ксеносов — те хотя бы не притворяются. С такими мыслями и прошел весь путь от аэродрома до лагеря. Приказал бойцам отдыхать, а сам направился к палатке, стоящей у самого берега. — Лейтенант Аскирт Винкон, к капитану по важному делу, — через силу представился я двум постовым, что стояли у палатки. Хотелось просто взять и войти туда, наплевав на всякий устав, но эти охранники были из числа дворянской охраны, оформленные как СПО-шники, а они были вполне способны меня сейчас скрутить, избить и выкинуть. И что еще хуже, будут формально правы. Так что надо было пока что терпеть. Один из охранников вошел в палатку, побыл там несколько секунд, и вышел обратно. — Проходите, — произнес охранник. Не по уставу, нагло, показывая, что он тут на особом положении. Дворянская охрана всегда была такой. Уж сколько историй о том, как эти напыщенные самодовольные кретины устраивают всякие драки и скандалы в барах, я успел услышать за свою жизнь, даже сказать не смогу. Одно знаю точно: им многое сходило с рук. Один парень в моем детдоме оказался в нем как раз после того, как его отца убил один из таких уродов по пьяни и тому за это ничего не было. Войдя в палатку, я сразу же заметил причину своей злобы. Капитан Залвамгир — тучный мужчина с меня ростом, с бледной кожей, короткими волосами цвета пшеницы, вторым подбородком, квадратным лицом, обвисшими щеками и каскадом морщин на лбу. Сейчас он сидел за столом и разбирал какие-то бумаги. — Что вы хотели, лейтенант? — раздраженно спросил он, не удосужившись даже посмотреть на меня. Пропустив всякое приветствие, я в несколько шагов подошел к нему и впер кулаки в стол, отчего капитан сразу же вздрогнул. — Хотел спросить у вас, капитан, вы все еще в состоянии поднять свою жирную жопу с этого стула или вы уже корнями в него проросли? — процедил я достаточно тихим голосом, так, чтобы только он меня мог услышать. Начни я орать, он бы ответил тем же, чтобы не потерять лицо, и сразу же вызвал бы охрану, но раз я начал говорить тихо, значит, не собираюсь его унижать перед остальными и сохраню все в тайне. — Да что вы… Да что вы себе позволяете, Винкон?! — возмущенно спросил капитан, но при этом также тихо. Уже хорошо. Значит, говорить откровенно он согласен. — А что вы себе позволяете, капитан?! — ответил я. — Вы стольких парней отправили в атаку, а теперь даже не удосужились прийти на похороны! В вашей лысой голове вообще есть хоть немного совести? — Не читайте мне морали, Винкон! Я не обязан ходить по такой жаре, только чтобы посмотреть, как будут закапывать чьи-то трупы! — Эти трупы — солдаты, которых вы послали в бессмысленную атаку своим тупым приказом! — Эта атака позволила нам зачистить аэродром в короткие сроки и установить минометы, которые затем поддержали гвардейцев, устроивших засаду на подкрепления орков! И вы это знаете! — Не надо юлить, капитан! — еще более злобно проговорил я, едва ли не шипя от злости внутри. — Мы могли обойти полосу и ударить во фланг, поддержав остальные силы! Не было никакого смысла посылать нас в лобовую атаку! — Это заняло бы слишком много времени! — А его что, не было у нас, что ли? Минометчики все равно бы успели на позиции и точно так же помогли бы гвардейцам! Вы просто решили выебнуться перед командованием за проявленную инициативу! — Следите за языком, лейтенант! — полыхая гневом, прошептал Залвамгир. Он уже хотел меня убить, наверное, но все еще держался. Ему было хорошо известно, кто я и кто за мной. — А вы следите за своими действиями, капитан! — парировал я. — Вы командуете живыми людьми! Вы посылаете их на смерть! И если уж вы бестолковый командир, то имейте хотя бы совесть сопроводить их в последний путь! Капитан молчал и смотрел на меня с такой ненавистью и презрением, что я невольно приготовился защищаться — с таким взглядом обычно смотрят тогда, когда хотят напасть. Уж я-то знаю. — Ну знаешь ли… — прошептал Залвамгир. — Да чтобы меня, Риорика Залвамгира, капитана Сил Планетарной Обороны, оскорблял какой-то безродный ублюдок из детдома… Капитан прервался от моего удара рукой об стол, отчего канцелярские принадлежности на нем подскочили, издав немного звука. Гнев внутри просто пылал. Любому другому за подобные слова я бы уже двинул в челюсть, а потом бы еще ногами бы забил до полусмерти, чтобы не подавно было такими словами разбрасываться, но я держался. «Нельзя-нельзя-нельзя…» — повторял я себе. Я сейчас не в детдоме, где такое — норма жизни. Я сейчас в армии — тут за такое расстрел. — Не надо заходить так далеко, капитан, — сказал я, смотря Залвамгиру прямо в глаза. Если уж я не мог избить его до полусмерти и сломать пару тройку костей, то хотя бы мог напугать его. — Я не оспариваю ваше право быть командиром и не буду оспаривать впредь, если вы все же измените свое отношение к солдатам. А то знаете, кое-кто на этом острове не очень любит подобное. Договорились? Капитан сглотнул. В его глазах читался страх: мне удалось его неслабо испугать. Все же репутация Мерцелиуса была достаточно весомым аргументом, тем более для офицера-дворянина. — Д-договорились, — произнес, заикаясь, капитан, кивнув мне. Я едва сдержался, чтобы не улыбнуться от такого зрелища. Как все же было приятно смотреть на него в таком состоянии. — Вот и хорошо, — ответил я. — Разрешите идти? — Разрешаю. На этом разговор был закончен. Развернувшись, я широким шагом вышел из палатки. В глаза сразу же ударил яркий солнечный свет, отчего пришлось прищурится. Не зная, что делать, я решил просто посидеть на песке пляжа. На нем уже сидели сотня других бойцов. Кто-то поодиночке, кто-то группами по двое, трое, пятеро людей. Многие курили, некоторые выпивали, но все без исключения молчали и смотрели на то, как волны одна за другой растекаются о пляж, а затем отходят назад, уступая место следующим. Каждый здесь сидел со своей болью после прошедшего боя. В этом я их понимал. У самого на душе была одна лишь боль после прошедшего. За минуту удалось найти себе небольшое место на песке, на которое я и уселся. Гнев потихоньку отступал под натиском методичных звуков бурлящей воды. «Идиот…» — только и смог подумать я в собственный адрес. Приходило осознание того, что я натворил, что я наговорил этому кретину. Да, тогда я не мог промолчать, не мог просто проглотить все это, но теперь я понимал, что проблем не избежать — слишком много я наговорил. А такие люди, как Залвамгир, подобное не прощают. — Аскирт, — послышался знакомый голос, после чего повернулся и поднял голову. Прямо рядом с собой я заметил знакомую фигуру Августина в гвардейской маскировке. Меча у него сейчас не было, потому сейчас его можно было принять только за гвардейца, если не знать в лицо. — Разрешишь? — Конечно, — сказал я, показывая на место рядом с собой, на которое комиссар сразу же уселся. — Все нормально? — спросил он серьезным, обеспокоенным голосом. — Да какое тут нахер «нормально»… — выговорил я, решив ничего не таить. — Столько парней полегло, а эта тварь даже на похороны не явилась. Вот и высказал ему все, что я о нем думаю. — М-да… — выговорил комиссар, и в этом коротком слове так и слышался сарказм. — Разжаловали? — Та нет… — отмахнулся я. — Не прилюдно же я ему высказывал свое высокое уважение. Правда, пришлось хорошенько так намекнуть ему, с кем я знаком. Ты уж извини, не сдержался. — Проехали, — коротко сказал комиссар. В голосе не было никакой злости. Скорее безразличие, я ничего такого не сделал. — Но не злоупотребляй этим. Я не стану покрывать вообще все, что ты натворишь. — Не волнуйся. Я и не собирался, — заверил я собеседника. В этом я был правдив: злоупотреблять своим знакомством с ним внаглую я не собирался. — Вот и хорошо. Наступило молчание. Говорить больше было не о чем, потому мы оба просто начали смотреть на волны. Гнев наконец-то ушел полностью. Желание избить Залвамгира растворилось, и на его место пришло безразличие. Пусть думает себе все, что хочет — все равно Император всех рассудит. Потом мысли устремились еще дальше в прошлое. Нирт. Мой добрый друг Нирт. Как же мне его не хватало. Я знал его с того самого момента, как его прислали ко мне в отделение еще до войны заместо вышвырнутого вон идиота, что подрался с офицером. Нирт сразу показался мне простачком: простой деревенский пацан, который с трудом тянул на себе регулярную службу ради квартиры и военной пенсии. Но он все же держался, чем вызывал какое-никакое, но уважение — хоть он и был не самым сильным, упертости ему точно было не занимать. Потом была отправка на войну, первый бой, закончившийся поражением и пленом, потом рабство у зеленокожих ублюдков, побег с комиссаром, повышение, гарнизонная служба, и тут внезапно… Мой друг получает пулю прямо в сердце и истекает кровью у меня на руках. Кто ж мог знать, что эти уроды додумаются пострелять по нам из снайперских винтовок! Но жизнь продолжалась. Как и эта война. И теперь, после этого аэродрома, нас ожидало что-то новое, а потом еще и еще. — Как думаешь… — спросил я у Августина, продолжая смотреть на прибой. — Эта война скоро закончится? — Не знаю, — сказал в ответ комиссар через несколько секунд тягостного молчания. По-видимому, вопрос заставил его задуматься. — Честно, не знаю, Аскирт. Орки… Они… Их трудно вывести. Необычайно трудно. Эта война может занять годы. Может — десятилетия. А может, на этой войне будут после нас сражаться сегодняшние дети. Все зависит лишь от того, как быстро получиться выжечь эту заразу. Все зависит только от нас. От слов Августина я замер в шоке. Годы?! Десятилетия?! ДЕТИ?! Это казалось просто немыслимым. Все надеялись, что эта война к концу года закончится и Новый Год будем встречать под звон рюмок с пробирающей все внутри самогонкой, которую будем закусывать, что под руку попадается из съедобного. Но простора на размышления не осталось. Августин ясно дал понять, что и как может произойти. И ему я верил. Было видно, что в этом он что-то смыслит. — От нас, значит… — произнес я тихим голосом. — Раз так, значит, будем выжигать. Я не сильно хочу, чтобы мои дети сражались с подобными тварями. — Думаешь завести детей? — неожиданно спросил Августин, повернув ко мне голову. — А как же? — удивленно спросил я в ответ. — Ну, это в отдаленном будущем, разумеется. Отслужу, получу квартиру, найду жену нормальную, чтобы готовить умела хорошо. И потом можно будет детишек завести. Но только пацанов. А то знаю я, как с девками трудно. — Та ладно тебе. Вот даст тебе Император дочку, что, любить не будешь? — с легкой улыбкой спросил комиссар. Похоже, ему этот разговор нравился. Да и я был не прочь поговорить просто так. — Буду, ясное дело. Только придется постоянно следить, чтобы к ней не лезли всякие придурки, у которых в штанах тесно. Уж я-то знаю, как это все выглядит, насмотрелся. — Понимаю. — А ты сам как? Кого хочешь больше? — решил спросить я. — Я комиссар. У меня детей не будет — запрещено. Это меня неслабо так удивило. Как вообще можно было запретить иметь детей? — Что, вот так прям запрещено? — Да, вот так прям. Ни брака, ни детей — только служение Империуму, чтобы у остальных был шанс на все это. Наступила тишина. Ответить что-то на подобное я не мог. Отказаться от брака и детей — такое казалось немыслимым, невозможным. Но сейчас я видел человека, который сделал это, сделал ради защиты Империума, ради других людей, ради того, чтобы у них все получилось. — Какую же огромную жертву вы приносите ради других… — прошептал я, осознав все, что услышал только что. — Да. Так и живем, — спокойным, можно было даже сказать, безразличным голосом сказал Августин. — Но если что, мне не особо важно, кто был бы. Любой ребенок — уже счастье. Я так думаю. Вновь наступила тишина. Волны продолжали шуметь, а моя голова была забита мыслями о том, как это вообще возможно — отказаться от семьи. Всю свою жизнь я прожил в детдоме с мыслью, что когда-нибудь у меня будет своя семья, будут жена и дети. И так думали все остальные, кого я знал. Особенно все размышляли над именами будущих детей, спорили, какие стоит использовать — акитосские, востроянские или вовсе церковные. А теперь я понимал, что Августин и все ему подобные отказались от всего этого. Ладно еще то, что ты всю жизнь воюешь и можешь погибнуть в любой момент, но все равно есть шанс дожить до пенсии, а значит, и хотя бы мечтать о подобном. Они же уже знали, что у них никого не будет, с самого начала своей службы. «Чудовищная жертва…» — вновь подумал я. Теперь мне было понятно, почему Августину не было дела до того, кого бы он хотел — мальчика или девочку. Он, наверное, любому ребенку был бы рад. Подумав, я решил больше не поднимать эту тему, чтобы не бередить больную тему. Нечего тревожить друга. Ему вряд ли легко такое переносить. — К слову сказать, хотел спросить… — начал я. — Что там с арестованными? Решил, что с ними делать? Августин промолчал, понурив голову. Затем закрыл глаза и тяжело вздохнул. — Да, решил. Штрафлегион. — Император милостивый… — выдохнул я, и в моем голосе можно было отчетливо услышать ужас от осознания перспектив всех тех людей, что сейчас сидели на песке под раскаленным солнцем в окружении постовых. Еще в учебке нам рассказывали, что такое штрафлегион. Рассказывали, какие там порядки. И я отлично помнил, что от этих рассказов у многих, включая и меня, бегали мурашки по коже. — Как думаешь… — неожиданно спросил комиссар меня. — Они заслуживают этого? — Не знаю, — признался я после того, как секунд десять сидел молча и пытался ответить на этот вопрос. — Честно, не знаю. Но, наверное, это все же лучше, чем казнь. Многие раскаиваются. А это уже хоть что-то. Если человек раскаивается и готов исправить свои ошибки, готов отвечать за них, ему можно дать шанс исправиться. Пускай и такой. — Большая часть из них погибнет. Ты ведь это понимаешь. — Понимаю. Но это все равно шанс. Крохотный, мизерный, но шанс на прощение от Императора. Вновь наступила тишина. Августин помрачнел еще сильнее, хотя казалось бы — куда уже дальше. Можно было только догадываться, какие сейчас мысли роились у него в голове. — Удивительно, — произнес он наконец-то тихим голосом, на грани шепота. — Ты говоришь про шанс на прощение от Императора, а я просто их пожалел. Чем дальше, тем больше понимаю, что эта работа не для меня. — Не говори так, — сразу же сказал я, пресекая эти самокопания друга. — Я, конечно, не знаю, каким должен быть комиссар… Но ты хороший комиссар. И так думаю не только я, но и твои гвардейцы. И знаешь, откуда я это знаю? — Августин посмотрел на меня вопросительным взглядом. — Мы когда высаживались на этот остров, меня отправили на пост, вместе с гвардейцами. И там был сержант один. Так вот он, как узнал, кто я, сказал мне «спасибо». Спасибо за то, что я тебя спас. Сомневаюсь, что, если бы ты был плохим комиссаром, меня бы благодарили за твое спасение. Ответить что-то комиссар сразу же не смог. В его глазах читалось неприкрытое удивление и какой-то скепсис. Несильно он верил в мой рассказ. Но потом скепсис ушел, оставив только лишь одно удивление. Поверил. — Неожиданно, — только и сказал Мерцелиус. — Ничего неожиданного. Просто ты хороший человек, и люди это видят. — Нет… — резко сказал друг. — Меня никак не назвать хорошим. — Но и плохим тоже не назовешь, — парировал я. Августин повернулся и посмотрел на меня. В его взгляде снова читалось удивление. Он совсем не ожидал услышать такие слова. — Хороший, плохой… Я все больше понимаю, что эти понятия у каждого свои. Но… Если ты считаешь меня неплохим человеком, то… Уже неплохо. «Что же у него в голове творится?» — задал я вопрос сам себе, понимая, что ответов я не найду. Можно было только догадываться, с чего бы комиссар разошелся на такие откровения. Дальше разговор не пошел. Августин, посидев у моря еще немного, попрощался со мной, встал и пошел по своим делам, а я, обменяв пакетик сахара, что завалялся у меня в карманах, на сигарету, начал медленно курить, смотря на бескрайнее море, которому было абсолютно плевать на все, что происходило у нас.В тот же день. Гвардейский лазарет. Рядовой Рингер Вимолт.
Все тело ломило. Желудок завязывался в узел и периодически извергал потоки желчи. Рана горела огнем. Пот лился литрами, впитываясь в бинты, подушку и матрас, отчего было то холодно, то жарко, то снова холодно, а зубы стучали, напоминая очередь пулемета. Кто бы мог подумать, что все вот так произойдет. Ладно бы еще дыра в теле и переломанная ключица, это терпимо, но вот получить заражение крови я явно не ожидал. Удивительного ничего не было, это все же гребанные джунгли, но Император милостивый, как мне сейчас было хреново. Единственное, что заставляло держаться — это слова доктора. Тот говорил, что антибиотики помогут и я выживу, но пока что надо было лишь ждать, терпеть и молиться Императору. Священник уже приходил и молился за меня, правда, от этого стало только хуже — немолодой уже мужчина в рясе с серебряной аквилой на цепочке прочитал молитву из небольшой книжки так сухо и механически, словно ему было вообще насрать на все и всех. Теперь же он ушел к другим пациентам лазарета, повторяя один и тот же текст без капли эмоций, так что оставалось только терпеть и ждать. Вот только сделать это было не так просто, так как с каждой минутой мое желание сдохнуть становилось все сильнее и сильнее. А единственным занятием, которым можно было себя занять, являлось наблюдение за цилиндром под капельницей, от которого шел шланг, подсоединенный к моей правой руке. В цилиндре мерно капала прозрачная жидкость. Кап. Кап. Кап. И так каждую секунду. — Рингер, — внезапно прозвучал знакомый голос рядом с собой. Повернув голову, я заметил, что надо мной стоял сержант Гингаш, на котором сейчас был накинут белый халат. Он смотрел на меня внимательным взглядом, в котором, однако, не было ничего, кроме холода. — С-сел-ржант… — кое-как поздоровался я, пытаясь четко выговаривать буквы, хотя это и не сильно хорошо получалось из-за заплетающегося языка и дрожащей челюсти. — Решил тебя проведать. Как ты? — спросил меня сержант, чем несказанно удивил меня. Чтобы сержант — и вот так пришел спросить, как у меня дела… Это как-то совсем не влезало в голову. — Х-х-хуево, сержант, — пролепетал я честно, чем рассмешил лежащего рядом гвардейца. Тот едва сдержался, чтобы не заржать в голос, и весь воздух у него с хрипом вышел через нос. Сержант посмотрел на солдата, и тот сразу же стушевался, закрыл глаза, отвернулся и притворился мебелью. — Н-но говорят… жить б-буду. — Если будешь, то хорошо. Парни волнуются за тебя. От Синкурта привет. И от остальных тоже. — К-как он… — Его и Тинальда отправляют на континент, будут проводить аугментацию. Остир погиб — пуля в голову. Харгасу в живот на вылет, удалили почку, так что поправится. От услышанного я впал в ступор. Остир погиб. Этот веселый паренек и названный брат Харгаса погиб. Эта новость была страшной. — И-Имп-пе-ператор. К-Как же… — Справится, — отрезал сержант, словно читая мои мысли. Я понимал, что Харгасу сейчас будет тяжело. Очень тяжело. С Остиром они все делали вместе на протяжении всей жизни. Они родились в одном доме в каком-то шахтерском городке в Гарнорских горах с разницей в три дня. Они вместе учились, вместе пошли в СПО, а затем — добровольцами в гвардию, где замучили наших сержантов требованиями приписать их в одно отделение. Они вместе встретили первые бои и прошли весь этот путь. А теперь Остир погиб и Харгас остался один. «Император, дай ему сил перенести это», — проговорил я мысленно, так как вслух сказать это нормально не вышло бы. — К-когда… — Через месяц, — сказал Гингаш. Я удивленно посмотрел на него, но внезапно во рту набралось слюны, живот свело судорогой и я резко повернулся на бок, подставляя голову над тазиком. В следующую секунду меня вновь вырвало желчью. Откашлявшись и отплевавшись от того, что осталось во рту, я вновь лег на спину и посмотрел на сержанта. — Ладно, я пойду. Передам ребятам, как ты, — произнес Гингаш, после чего развернулся и уже собрался уходить. — С-сержант… — окликнул я его и он сразу же остановился. — Я… Я-Я хотел… — Спрашивай. «Да откуда он знает?» — удивленно подумал я. Похоже, он часто уже вел подобные разговоры. — П-почему… — Потому что ты не кричал, — коротко и емко ответил сержант. То, что он спас меня тогда, было немного удивительно. Нас учили, что в бою о раненных надо думать в последнюю очередь, так как отвлекаться на них нет времени, когда враг впереди тебя. И вдвойне удивительно было то, что спас меня именно сержант. За все время, что я провел с ним вместе, он оставлял впечатление человека, который думает исключительно о выполнении миссии и вряд ли полезет спасать подчиненных. Но ответ сержанта был на удивление исчерпывающим. И пускай сейчас я чувствовал себя так, словно пил несколько дней не просыхая, смешивая все, что нельзя смешивать, но я отчетливо понимал, о чем он говорит. — С-спаси-си-сибо… — только и смог выговорить я, чувствуя, как желудок вновь хочет извергнуть новую порцию блевотины. Сержант же, ничего не ответив, спокойно ушел из лазарета. Вновь наступила тишина, прерываемое храпом, хрипом, сопением, бормотанием или шепотом пациентов. — Душевно поговорили… — проговорил солдат, который пару минут назад едва сдержался, чтобы не заржать в полный голос на весь лазарет. — И не говори…- ответил я, не зная, что еще можно было сказать. И лишь через несколько минут откуда-то с улицы я услышал истошный крик, а потом безумные проклятия в адрес орков. Это кричал Харгас. Похоже, сержант только сейчас сообщил ему новость. Мне же оставалось только лежать и продолжать считать капли в цилиндре. Кап. Кап. Кап. Кап. Кап. Кап…