Ученик палача-2

      Тянущая боль в левом боку не дала выспаться. Джанно осторожно попытался вертеться, пристраиваясь, в надежде, что боль пройдет, но к ней прибавился еще и зуд под повязкой. Очень хотелось запустить под нее руку и расчесать рану. Его мучения не остались незамеченными: сначала Михаэлис во сне просто стиснул его плечо, крепче прижимая к себе, а потом пошевелился, выпуская из своих объятий. Джанно присел, оглянувшись с беспокойством на лицо спящего, потом отогнул край повязки и принялся изучать рану, осторожно почесывая ногтем кожу вокруг нее, чувствуя, как ко всему прочему тело откликается еще и зудом в затекших мышцах так, что усидеть спокойно на месте стало невозможным. Юноша медленно начал стаскивать с себя одеяло, чтобы подняться, но и этот шаг оказался ошибочным: к вечеру сильно похолодало, очаг, согревающий дом, наверно, никто не разжигал еще с самого утра, поэтому обнаженная кожа сразу стала покрываться пупырышками, а плечи и спину потрясывало от ледяных прикосновений с окружающим воздухом. Снаружи уже стемнело, поэтому в комнате царил полумрак.       — Михаэлис, проснись! — Джанно потряс мужчину за плечо. — Холодно и бок болит. Я пойду огонь разведу. И есть хочется. Где моя одежда?       Тот с трудом разлепил веки и потер ладонями лицо, стараясь поскорее очнуться ото сна:       — Куда пойдешь?       — Ну, — Джанно кивнул головой в сторону передней комнаты, — туда! Лампа где?       Михаэлис, поднимаясь, резко сдернул с себя свой край одеяла, а потом плотно закутал юношу:       — Быстро встал и на ложе, пока еще теплый. И не смей подниматься! — палач подтолкнул его кровати.       — Нет, — заупрямился Джанно.       — Чего нет?       — Все из-за меня случилось. А ты один хочешь со всем справиться? — он был не готов принять чужую заботу о себе самом в таком виде: в той жизни, что помнил — всегда делал и решал сам. Даже после того как очнулся из забытья в тюрьме Агда, уже на следующий день приступил к выматывающей работе. Изменившееся отношение палача было слишком необычным.       — Жан, ну ты как дитя неразумное, — Михаэлис постарался смягчить голос, чувствуя, как на него накатывает раздражение, а потом злость. Веселая ночка ждала его впереди, не грустней предыдущих двух, когда его больной метался в горячечном бреду. Всего пришлось наслушаться: и про муки совести, и про одиночество, и про похотливого демона, и про ползучего гада, и про многое другое, что рождалось в воспаленном воображении Джанно. Он ласково погладил его по голове, расправляя спутанные пряди волос. — Чем ты мне можешь помочь? Дров принести, воды из колодца набрать, лопатой поработать или яму выкопать? Чем? Мне спокойней будет знать, что с тобой все хорошо, болезнь твоя миновала, выздоравливать начал…       — Давай хотя бы кровь замою… — робко продолжил возражать юноша, настойчиво укладываемый на кровать.       — И там уже успел побывать? — нахмурился Михаэлис. Потом внезапно попросил оценить свое «творчество»: — И как тебе?       — Надпись — потрясающая… Только я ничего не понял.       — Ты веревку у него вокруг туловища видел? Вот. Он из тех, кого еретики называют «consolati» [1]. Я думаю, что второй — такой же. Поэтому заупокойные молитвы не нужны — у них там по вере: мертвое тело уже как оболочка, и не важно, где оно будет закопано [2], — Михаэлис подоткнул одеяло со всех сторон. — Я сейчас очаг разожгу, теплее станет. Сам уже замерз. Из рук тебя, такого согретого, выпускать не хочется!       — У меня бок болит и все чешется! — ворчливо пожаловался Джанно и удостоился поцелуя в лоб.       — Вот с этого и нужно было начинать: дать тебе отвар и поменять повязку.       Печь располагалась в середине дома, выходя своей открытой частью с крюком для подвешивания котелков в переднюю комнату, а задником прогревала стену между двумя другими комнатами, на которые был поделен дом, в одной из них спала Петрона, в другой — Джанно. Юноша теперь лежал и прислушивался к перестукам в доме, скрипу половиц, дверных петель, шагам. Михаэлис долго возился с очагом: разжег огонь быстро, но сходил еще в сарай за дровами, зажег лампы, потом, видно, выволок два мертвых тела во двор, натаскал воды, наполнив лохань для мытья, спустился в погреб, что-то делал на обеденном столе. В комнате стало заметно теплее, Джанно крепче прижался к стене и сомлел, только сквозь сон почувствовал, как Михаэлис опять напоил его отваром и поменял повязку. Потом дал отужинать большим куском хлеба, размоченного в молоке.       Его разбудил звук задвигающегося засова на входной двери, что-то звякнуло и покатилось по полу, Михаэлис громко ругнулся, потом раздалось шипение и звук льющейся воды. Джанно посмотрел в сторону окна, неясный свет, пробивавшийся сквозь ставни, свидетельствовал о наступающем утре. Дверь в комнату отворилась, вошел обнаженный по пояс Михаэлис, поднял с пола свой меч и завернул его в плотную тряпицу. Заметил, что юноша не спит:       — Ты мне нужен, проследи, чтобы я еще был в сознании какое-то время. Вот твоя камиза, — он достал из сундука, стоящего за кроватью, чистую рубашку и помог надеть ее. Пол был холодным, но комната с очагом была хорошо протоплена. — Посидишь здесь на стуле и будешь мне зубы заговаривать, чтобы я не уснул и не утонул.       Джанно огляделся — казалось, в комнате все осталось на своих местах: не было ни трупов, ни растекшейся крови. Может, все это вообще приснилось? Кроме одежды… Камиза Михаэлиса с пятнами крови валялась на полу рядом с лоханью, отвязанные шоссы и брэ были кинуты в том же направлении. Палач погрузился в воду, сел, согнув колени, и закрыл глаза. На его лбу и щеке всё еще оставались размазанные следы чужой крови.       Раздался мерзкий скребущий звук — это Джанно подтолкнул стул ногой поближе к лохани, чтобы присесть позади Михаэлиса. Он приобнял его за шею, прижал затылком к своей груди, палач застонал от проявленной ласки, но глаз не открыл.       — Я тебе сейчас лицо умою, — Джанно, не дожидаясь ответа, зачерпнул ладонью горячей воды. — Вот так, уставший мой, хороший мой… — и сам на мгновение замер, удивленный собственным словам, слетевшим с губ: он сказал не по-провансальски, а на своем родном языке. — Давай еще, — прошептал Михаэлис, — особенно мне mio понравилось. Ты же говорил не на occitan [3]? — Да, дорогой мой, мой сладкий… — Джанно продолжал говорить, зачерпывая воду и омывая ею лицо палача, нежно касаясь подушечками пальцев высокого лба, густых изогнутых бровей, колючих скул, твердого и волевого подбородка, будто заново изучая. «Он ведь красив! Как я раньше этого не замечал? Только удивлялся, почему все женщины хотят прижаться к нему покрепче и задрать юбки». Он склонился и сам прижался разгоряченными губами к шее Михаэлиса, проводя языком по самым чувствительным местам. Тот наклонил голову набок, выгнулся в спине, подчиняясь накатывающей волне чувственного наслаждения, и Джанно услышал его тихий голос. Он выводил мелодичные, немного хрипящие и шипящие слова на непонятном языке, слишком похожие на те, что юноша уже слышал в своем горячечном сне и принял за молитву или песнопение. Ритм слов был совершенным, божественно красивым, бередил своей таинственностью душевные струны.       — Что это? — шепнул юноша Михаэлису в ухо, когда тот смолк.       — Это? Мелодия, которую поет моё сердце: мой родной язык!       — А разве ты нездешний? — в голове Джанно всё перепуталось. Из чужаков, которые окружали его в Агде, был только брат Доминик из Сета, которого Стефанус как-то назвал англом, а остальные — уроженцы Агда, Безье, Монпелье или близлежащих деревень. — Я не знал… Ты говорил что-то про два мира, но я не понимаю…       — Я из Кордобы, — поспешил удовлетворить его любопытство Михаэлис. — Это дальше Наварры и Леона, где королевство Кастилия, у самой границы.       — С маврами? — догадался Джанно.       — Да. Я христианин, но в этом городе все жили бок о бок, поэтому нас называли «муста риб» [4]. И язык, на котором все говорили, был мавританским. И волосы у меня черные, и кожа чуть темнее — всё по той же причине: смешанная кровь. Мне нравится, как ты меня целуешь…       — Угощайся! У меня поцелуев много и разных! — смеясь откликнулся Джанно, слегка кусая за шею. Михаэлис заложил руку назад, поймав его затылок:       — Ты чудесный! Господь создал тебя настолько совершенным, что ты сводишь с ума и мужчин, и женщин, одним только своим взглядом. И что бы мрачного ни случилось в твоём прошлом, сейчас ты такой чуткий, открытый, упрямый подчас, но… искренний, потому что ничто не мешает тебе следовать зову сердца. Вот это мне нравится! — он повернул голову, встретившись с юношей глазами, почти касаясь своими губами его губ. — Ты правда хочешь быть рядом со мной? Несмотря на то, что я порой бываю «жестоким ублюдком» и «похотливым козлом»?       Джанно густо покраснел от стыда. «Значит, здорово я разболтался в бреду!» Он улыбнулся, зажмурил глаза, прикусил себе нижнюю губу, стараясь справиться с нахлынувшими эмоциями, но не отстранился. Михаэлис терпеливо ждал ответа. Юноша вновь распахнул глаза:       — Ты мне нравишься любым: и ублюдком, и козлом. Даже если у тебя рога отрастут или борода. Ты мне как-то сказал: «Ты мое самое дорогое сокровище», эти слова отпечатались в моем сердце. Я тебе доверяю, а ты — будь верен своим словам! И тогда я всегда буду рядом — и телом, и разумом, и своей любовью.       Михаэлис прижался своим разгоряченным лбом к его лбу. По его губам бродила загадочная улыбка:       — Обещаю беречь тебя. Мне иногда трудно сдерживаться, но до полусмерти не затрахаю, не бойся. Всё будет так, как ты пожелаешь.       — И плёткой себя больше не бей! — потребовал Джанно. — Иначе буду считать себя дерьмовым любовником, неспособным удовлетворить твою страсть.       — Лучше выздоравливай побыстрее, любовничек! — рассмеялся в ответ Михаэлис, накрывая его подставленный рот долгим дурманящим поцелуем, на который тело откликнулось со всей страстью и предвкушением, что сразу заломило больной бок. Рука, удерживающая затылок Джанно, в ответ на легкий стон мгновенно исчезла, давая свободу, чтобы разогнуть тело. Михаэлис быстро повернулся в лохани, оказавшись перед ним лицом:       — Болит?       Джанно кивнул головой, обхватив руками живот, боль утихала по мере того как он начал равномерно дышать, успокаивая себя.       — Я сейчас… — Михаэлис опустил голову в воду, намочив волосы, потер их руками, промывая, потом вынырнул и встал во весь рост. Вода стекала по его сильному телу быстрыми струйками, он принялся руками смахивать ее с себя. Член стоял колом. Мужчина обдал Джанно красноречивым взглядом: — Уж извини, не люблю не заканчивать начатое… Вот черт, откуда только силы берутся! — он положил руку юноше на плечо, ловя взгляд. Тот с улыбкой, дразня деланными сладкими стонами, облизывая языком губы, с удовольствием подыграл. Струя спермы из хорошо обласканного члена метко выплеснулась в воду, Михаэлис сразу поник, вспомнив об усталости.       — Петрона приедет завтра утром, — сообщил он Джанно, насухо вытираясь куском ткани и надевая чистую камизу. — Захочешь есть — еда на столе, — он показал рукой, — правда, кроме черствого хлеба, сыра и вина ничего нет. Скотину выгонит на пастбище соседский мальчик, там ее и подоят, я договорился. Меня не трогать и не будить. Ничего не поднимать тяжелого и не таскать.       — Я нам похлебку сварю, — заботливо откликнулся Джанно. — В погребе полно еды.       — Тебе бы еще полежать! Кровать широкая, я к стенке придвинусь, поместимся. Только заклинаю тебя всеми святыми, не трогай меня! Иначе сильно разозлюсь! — Михаэлис закатил глаза, судорожно занявшись поиском невидимого чего-то на потолке, потом сорвался и исчез в комнате Джанно, только кровать скрипнула, принимая его вес.