На пороге тебя ждёт клетка

Прогноз погоды угрожал дождём и свирепыми грозами, но солнце, насмехаясь над возгордившимся человечеством, беспощадно жарило землю с утра и до позднего вечера. Когда вечерняя тень накрыла землю, и он, полный отвращения и напоминающий самому себе канистру с фекалиями, обратился и выпрыгнул наружу, асфальт под лапами был ещё тёплым. Волчья шкура освежала; он чувствовал себя намного лучше, даже оставаясь под ней человеком. Звери чисты изначально, у них нет стыда, и оставаться волком было хорошо, невзирая ни на какие проблемы, привязанные к человеческой форме. Не смущало даже то, что ликантропия была их основной причиной: его мозг, пусть даже в черепе зверя, умел разделять природу и обстоятельства. Это было похоже на неожиданное увеличение свободы, обретение нового, неожиданно мощного состояния, пусть даже первым, что встретилось на этой тропинке, была бездушная беда со злыми глазами и членом средних размеров. Словно ты смог наконец-то покинуть дом своего прежнего бытия, настолько опостылевший, что казалось, будто в мире ничего кроме него и не осталось — и прямо на пороге угодил в клетку. В этой клетке было тесно и страшно, но и по-своему легко: теперь он знал, что и у кирпичных, и у железных клеток есть двери и всегда есть шанс вырваться — пусть даже он пока и не знал, как. Поэтому он продолжал наслаждаться своими новыми чувствами, мстительно получая удовольствие посередине кошмара. Оборотнем он был от рождения, с этим не сделаешь уже ничего. Запахи изменились, хотя и сохранили прежние цвета и фактуру. Какие-то исчезли, какие-то добавились, причём многие из тех, что добавились, оказались ему знакомы: например, он научился различать след домашних и диких собак, а ещё пугливых дворовых кошек. Ночная дорога пахла так, как и раньше: выхлопные газы стирали всё, оставляя лишь пунктир следов и зыбкую гниль мусора. Возле ненавистного дома (гордости в нём не осталось, и он бежал не через вершину, а вдоль подножья, униженно нырнув в глубокую всескрывающую тень) он наткнулся на запах, который привёл его в замешательство: мощный и незнакомый, он лежал аккуратной полосой от далёких высотных домов до калитки и от калитки до дороги, уходящей аккуратным витком в недра частного сектора. Но самым удивительным была не сила запаха, а его необъяснимая знакомость. Это был какой-то очень знакомый и почти родной запах, и Никарт готов был поклясться, что уже встречал что-то похожее, но так и не мог вспомнить, где он это встретил и с чем это может быть связано. Как если бы он разглядывал огромную групповую фотографию и чувствовал, что здесь есть кто-то очень хорошо ему знакомый, но что это за человек, на сколько лет он теперь старше — неясно. Возможно, дело было не в самом запахе, а в каком-то из его компонентов, но чтобы понять, в каком именно, ему не хватало чутья и опыта. Это явно был чей-то след, но чей именно? Что за существо его оставило? Никарт посмотрел вдоль колеи, словно надеясь увидеть в конце дороги разгадку; но увидел лишь перепутанную круговерть яблонь, домов и заборов. Авекерс ждал на крыльце: сидел на пустом кувшине и курил тошнотворные сигареты, отправляя в небо клочья горького дыма. Табачная вонь раздражала Никарта даже когда он был в человеческом облике, но сейчас она была особенно злой и невыносимой. Он бы раскашлялся, но волчий организм такого не умел. — Привет, собачка,— сказал он. Наклонился и почесал за ухом,— Ты хорошо справляешься, что бы нам ни мешало. Будешь хорошо служить — и самому начнёт нравится. Сам понимаешь, слишком часто даже я не могу. "Будет очень весело, если я сейчас не смогу обратиться,— подумал Никарт. Ему нравилось, когда его чешут, но внутри всё равно всё рычало. Размышляя о предыдущей ночи, он решил, что обратиться можно, если перекувыркнёшься в воздухе может быть один, а может и два раза. Как это сделать на четвереньках, Никарт не знал и намеревался опять воспользоваться подоконником. Он уже сделал пару шагов в сторону подоконника (окно больше не горело, превратившись в холодный и тёмный квадрат), когда вдруг уловил тот самый запах — или, вернее, его источник, тот комок бродящих ароматов, который его испускал. Он приближался, обегая дом, невидимый для всех, кто не обладает волчьим нюхом — только потом Никарт сообразил, что собаки тоже распробовали этот запах и разразились целым шквалом возмущённого лая. Но запах был важнее, чем эта звонкая тень, и он нёсся прямо сюда, упорный и неумолимый, словно огромный маятник, летящий в обратную сторону. В его человеческом опыте не было даже слов, чтобы описать это ощущение: что-то похожее испытываешь, наверное, во сне когда огромный и сложный звук невидимого симфонического оркестра всё нарастает и нарастает, выползая, как змея, из своего невидимого источника, и вот-вот затрясутся и запляшут стены, двери, окна и шкафы. Светло-серая молния пронеслась мимо него, полная пота и ярости, и в следующую секунду Авекерс заорал — зубы хищника впились ему прямо в ширинку и рванули ткань штанов так, что они развалились в дурацкий цветок из джинсовой ткани. А следующим впечатлением было опять носовое: потекла, растекаясь по воздуху, колючая и горькая вонь свежего кала. Это был Авекерс и теперь он даже не защищался: просто стоял на пороге с разорванными штанами, неуместно торчащим членом и стекающими по ногам фекалиями — и умоляюще скулил, не решаясь даже упасть и обречённо глядя в глаза юного светло-серого волка. Волк презрительно выплюнул лоскут джинсовой ткани с ширинкой и наклонил голову, словно прикидывая, с какой стороны ещё откусить — а потом отвернулся и потрусил прочь. А Авекерс, словно получив разрешение, рухнул на крыльцо, сжался в комок и заскулил, не обращая внимания на то, что лежит в собственных фекалиях. Никарт посмотрел на него почти с жалостью и побежал вслед за незнакомым серым волком. Они пересекли шоссе, прошмыгнули в тень высотных домов и очутились в зарослях возле реки, среди густых влажных кустов и старых деревьев. Всю дорогу светлый волк хранил молчание, и Никарт продолжал гадать, возможно ли общение между оборотнями. Человеческая речь была слишком витиевата для его жёсткого горла, но общаются же как-то обычные волки в нормальных стаях. Несомненно, у них есть какие-то свои наречия из тяфканий и телодвижений, но можно ли разобраться в таких вещах только за счёт инстинкта, если ты никогда не жил в подобном обществе? Возле большой ивы его провожатый разогнался, подпрыгнул — и спустя миг на иве сидел совершенно раздетый Торикс. Было непохоже, чтобы он особенно смущался. Деловито и спокойно он вытащил из-под ивы целлофановый пакет, вытащил оттуда что-то наподобие пледа и накинул себе на плечи. — Не умеешь ещё?— спросил он у Никарта,— Могу помочь. Давай лапы. Пирует Никарта не был столь изящен: обратившись, он полетел по инерции дальше и если бы не кусты, рухнул бы прямо в реку. — Привыкай, что шкур у тебя две,— посоветовал Торикс , помогая ему отряхнуться.— В нашей жизни это одно из условий. — Я не знал, что ты...— Никарт не находил слов, чтобы перейти на волновавшую его тему. — Никто не знает, пока не начнётся. Есть хочешь? — Дома поел. Когда ужинал. — Молодец. Обращение сжигает очень много энергии — сам подумай, организм целиком перестраивается, так что с непривычки может оказаться, что ты действительно изголодался, как волк,— Торикс немного помолчал, тоже собираясь с мыслями,— И ещё... ты можешь не отвечать, если не хочешь: вы долго были так вместе? — У нас ничего не было. Я... мы... ну, со вчерашнего вечера. Ты не подумай, я совсем не такой. Он просто... — Использовал тебя? — Ты догадался. — Я думал, у вас всё серьёзно,— Торикс отвернулся и посмотрел на реку. В воде отражалась разбитая на осколки Луна,— Что вы так друг друга хотите, что даже в школе сдержаться не можете. — Нет, ты что. Это животное...— воспоминание было словно засохший ком грязи, его хотелось стряхнуть, но он не знал, как,— Вот уж кого называть животным, так это таких, как он. — Ты мне нравился,— сказал Торикс, продираясь сквозь слова, словно сквозь заросли,— И сейчас нравишься. Уже несколько месяцев, наверное. Я знаю, что это нехорошо, противоестественно и всё такое, но ничего не мог и не могу с собой поделать. Ты очень симпатичный и с тобой всегда так... даже с девушкой не бывает так уютно. Я понимаю, мы совсем немного общались, но я так хотел, чтобы мы общались больше и даже может быть стали друзьями, но... Я боялся, что если скажу тебе об этом, то ты перестанешь со мной даже разговаривать! "Он выглядит сейчас ещё несчастней, чем я",— подумал Никарт. — Я не знал, как ты к этому отнесёшься, я вообще ничего о тебе на самом деле не знал. Когда я увидел вас двоих — это было ужасно. И из-за ревности, и из-за сознания, что я опоздал,— он вдруг развернулся и схватил Никарта за запястья — не чтобы удержать, а скорее чтобы хоть за что-нибудь ухватиться,— Никарт, будь моим! Прошу тебя! Я понимаю, как тебе тяжело после всего того, что он с тобой делал, но давай хотя бы попробуем. Ты сможешь уйти в любой момент, ты можешь даже встречаться с девушкой в это же время. Я ничего от тебя не требую. Только пожалуйста, ответь: "да" или "нет". Я обещаю, что не буду тебя ни к чему принуждать. И пожалуйста,— Торикс склонил голову, словно подставляя шею под удар,— пожалуйста, не рви со мной после всего, что я тебе сейчас сказал. — Я не знаю,— говорить самому было после этого монолога как-то непривычно — словно первый раз в жизни,— я правда не знаю. Это очень неожиданно, то, что ты говоришь. — У тебя есть девушка? — Нет. — Я тебе её заменю. И он поцеловал Никарта в губы. Никарт почувствовал, что его голые плечи дрожат: может, от холода, а может из-за того, что это был первый серьёзный поцелуй в его жизни. Никарт ответил и чужой язык заполнил ему рот: вроде ничего особенного, но уши и загривок загорелись, а дыхание стало тяжёлым — словно он дышал пряностями. Торикс обнял его за плечи, сжал их, а потом стал ласкать грудь и живот. На каждое прикосновение тело отвечало вспышкой жара, и Никарт почувствовал, что если не ответит, это пламя его сожжёт. Тот, кто его спас, был здесь, рядом, одинокий, обнажённый и жаждущий ласки. Торикс оторвался от губ и принялся покусывать и целовать плечи, а его руки спустились ещё ниже — одна ласкала гениталии, а другая занялась ягодицами. Никарт почувствовал, что возбуждается — причём намного сильней, чем когда доставлял себе удовольствие в одиночестве. Очень робкий перед таким искушённым напором ("интересно, у него было с кем-то до меня?") он робко стал поглаживать своего партнёра, и Торикс, улыбнувшись, стал подаваться вверх, стараясь как можно плотнее прижаться к его тёплым ладоням. Тепло из них словно перетекало в жаждущее тело, и Никарт почувствовал себя частью этого круговорота ласки. — Только сзади не надо,— попросил он,— у меня вчерашнее ещё не прошло. "Какая пошлятина,— подумал он,— Ну ладно, любовь знает лучше. Он всё понимает" — Хорошо. — Пальцем можно. — Ага. Никарт упёрся спиной в колючий ствол дерева и почувствовал, как губы Торикса обхватывают его член. Голые ноги увязли в слое прошлогодних листьев — надо будет помыть, как закончим. Ну ничего, вода тёплая. Надо же, а я-то думал, что дальше возбуждаться уже некуда. Когда я один, то с такой эрекцией уже начинаю конча... ох... (А всё-таки, в следующий раз мы будем это делать в тёплой и уютной комнате) — Торикс, можно вопрос. — М-м-м. — У тебя были парни до меня? Торикс освободил рот (прохладный воздух сразу же вцепился во влажный член, который от этого стал ещё твёрже) и посмотрел на него снизу вверх, словно в чём-то провинился. — Нет, не было. Девушек тоже. — Даже не верится, ты такой популярный. — Это ничего не значит.— он снова обхватил его член. — О-о-ох! Торикс был настолько нежен и аккуратен, что Никарт уже не ощущал ни жёсткого ствола под спиной, ни сырой земли под ногами, ни ночного ветра, пропитанного влагой. Блаженство, слово дым благовоний, поднималось из огня, полыхавшего в животе и гениталиях, оно пропитывало тело до самой последней клеточки, и он понял, что ещё никогда в своей жизни не чувствовал себя таким любимым и защищённым. Позади могло быть всё, что угодно, впереди — видимо, расставание (рано или поздно, со слезами или без), но прямо сейчас всё это было неважно: ему было слишком хорошо и свободно, чтобы тревожиться и жалеть. Начиная с этого вечера в его жизни было нечто новое: человек, перед которым он мог не стыдиться себя и с которым он мог говорить о чём угодно в этом мире. И он кончил, растворяясь в наслаждении — не утомляющем, как прежде, а чистом и тёплом, словно летний тропический океан. И он таял в этом океане, ныряя глубже и глубже, превращаясь в его рыб, кораллы и водоросли и одновременно поднимаясь до самых небес — а из него всё лилось и лилось, словно только сейчас в нём по-настоящему открылся источник жизни. "Правда, жизнь из этого источника уходит мимо,— подумал Никарт,— Я ведь не с девушкой это делаю. Ну и что с того?". Это несоответствие просто не рождало в нём никаких чувств. Любовь и доверие были важнее. Когда он открыл глаза, Торикс уже стоял напротив, обнажённый и прекрасный. Его улыбка сияла даже сквозь полумрак летней ночи. — Я прополоскал рот,— сказал он,— Вдруг ты захочешь поцеловаться, или ещё что-нибудь. — Это не важно. Я люблю тебя, вот. — Что?.. И они поцеловались — ещё жарче, чем в первый раз, плотно-плотно прижимаясь друг к другу горячими телами. — Скоро утро. — Предлагаешь по норам. — Да. Завтра в школу, и нам надо немного выспаться, чтобы не свалиться сразу после последнего урока. — У тебя, похоже, большой опыт ночной жизни. — Не очень. Со мной это уже четыре месяца. Но всё это время бегал один. — А как привыкал? — Когда сразу много странного, быстро привыкаешь. Я ведь и в тебя влюбился как раз в то время. — Может, это как-то связано. — Наверное. Но теперь всё по-другому. Выспись хорошенько, после уроков у нас свидание. Куда-нибудь сходим. — Ты такой романтичный. — Спасибо. Я рад, что тебе приятно. — А этот...— Никарт кивнул в сторону давнишнего коттеджа — очень легко, словно не желая касаться той стороны света. — За него не беспокойся. Мы боимся всех, кого ненавидим и чем сильнее ненависть, тем больше страх. Теперь он знает, что за такие дела его могут попросту съесть. При виде тебя он будет скулить и прятаться. — А при виде тебя? — Да? — Конечно,— и поцеловал. Торикс отреагировал на поцелуй и сверху, и снизу — у него встало так, что Никарт подумал, не помочь ли другу кончить. Всё-таки нехорошо, когда ночное удовольствие получаешь ты один. — Не стоит, я сам,— прошептал на ухо Торикс,— Не надо задерживаться. Скоро рассвет. — Подожди, один, последний вопрос. Что ты знаешь про стаи? — У людей есть клубы и компании, у оборотней тоже наверное есть что-то похожее. Им же нужно как-то заботиться друг о друге, просить о помощи, новости узнавать. Что-то такое должно быть и в нашем городе. А может, это просто легенда и оборотни просто дружат с людьми и друг с другом. Ведь по сути своей мы люди. — Как думаешь, правда то, что о них рассказывают? — Не больше, чем то, что рассказывают про оборотней. Вот ты — ешь младенцев? — Конечно нет! — И я нет. Мнение общества для меня теперь — пустой звук, будь это общество человеческим или волчьим. Если не понравится в стае — останемся одиночками. До дороги они бежали вместе, наслаждаясь фейерверком ночных ароматов и шорохов, а потом, потеревшись носами, развернулись и понеслись, мягко ударяя лапами, каждый в свой дом.