Часть 1. Дом в горах
В этом доме всё время гостит кто-нибудь, Не стесняйтесь, коль вам довелось. Знать, беседа длинна, Я налью вам вина. Добрый вечер, мой пленник и гость. Канцлер Ги. Романс Ротгера Вальдеса
Глава 1
Ослепительный свет лился со всех сторон, и он не знал, куда от него скрыться. Свет был повсюду, он проникал сквозь зажмуренные веки, проходил сквозь стенки черепа, резал мозг на мелкие кусочки. Непереносимо горячий, обжигающе холодный, этот свет пронизывал каждый нерв, каждую клеточку тела, и в жилах вместо крови тёк пульсирующий белый огонь. Он пытался кричать, пытался заслониться или убежать от этого света, но тело не слушалось, а крики тонули в ядовитой белизне. Может, у него уже не было тела, и нечем было кричать, и нечем бежать – он исчез, остался лишь этот свет… Со светом сливались звуки, и от этого становилось только хуже. Он ввинчивались внутрь головы, вламывались таранами, а оказавшись внутри, начинали перекатываться в мозгу, как раскалённые камни, впивались в мысли, словно щетинистые комья стальных опилок. Голоса, бесчисленное множество голосов взрывались маленькими фейерверками, и у каждого был свой цвет и вкус. Боль, страх, горечь, надежда, разочарование захлёстывали его, иногда среди них мелькала яркая радость, но она не приносила облегчения, а лишь добавляла ещё одну ноту в затопившую мир какофонию. Он просил, молил прекратить, но его мольбы тонули в хаосе звуков и эмоций, и сам он тонул в них тоже. Боль и страх царствовали над всем, и он уже не мог отделить себя от них. Его становилось всё меньше, оставались только боль и страх. А потом вдруг всё закончилось. Свет померк, голоса снизились до неразборчивого бормотания, которое звучало всё тише и тише, пока не смолкло совсем, а душившие его облака противоречивых эмоций начали рассеиваться. И он с облегчением провалился в темноту, где не было ничего – только тишина и покой. Иногда тьма немного рассеивалась, и тогда он снова начинал что-то слышать, но боли больше не было. Иногда он даже начинал что-то чувствовать – его брали за руку, переворачивали, чем-то кололи. Но что происходит, он не понимал. Ему казалось, что он плавает в чёрном ночном океане, и течения то выносили его ближе к поверхности, то вновь утягивали в глубину. Поднимаясь, он начинал что-то видеть, слышать, воспринимать, но это никогда не длилось долго. Безбрежный глубинный покой снова поглощал его, и это было хорошо. Ему не хотелось покидать океан. Он не знал, сколько прошло времени, пока что-то не изменилось. Рябь с поверхности пробежала совсем близко, и из неё выплыло лицо. Лицо седоватого мужчины средних лет, резковатое, но располагающее. – Мы – дети атома, – сказал человек. – То, что убьёт людей, нас сделаешь лишь крепче. «Тебя нет. Ты мёртв», – захотелось ответить ему, но он вновь не услышал себя. А лицо уже исчезало, и вместо него перед глазами замелькали картины, сменявшиеся стремительно, словно кадры киноплёнки. Он не мог осознать всего, что видел, взгляд выхватывал лишь отдельные, самые яркие образы. Стартующие ракеты. Атомный гриб на горизонте. Полуобнажённая красивая женщина, белая и холодная, словно лёд. Колючая проволока извивается и ползёт по земле, словно живая змея. Длинное подземелье, опоясанное огненной спиралью, огонь пляшет прямо на камне пола и стен. Самолёт, чадящий на белом песке… Картины всё убыстрялись, сливаясь друг с другом, а потом и вовсе померкли, и над ним склонилась мать. «Я уже умер, раз ко мне приходят мёртвые?» – попытался спросить он. Но мать лишь наклонилась ниже и поцеловала его в лоб, грустно глядя ему в глаза. Рядом снова забормотали голоса, он прислушался, пытаясь разобрать, что они говорят, и не заметил, когда она исчезла. Он продолжал упрямо вслушиваться, и наконец различил, что говоривших двое, мужчина и женщина. – …Спит, – произнёс мужской голос. – Никто не берётся сказать, сколько это продлится. Женщина что-то ответила, кажется, она плакала, но его уже вновь затягивал в себя океан, и слов он не разобрал. Это происходило ещё несколько раз – тёмные волны расступались, и он что-то различал, хотя всё казалось лишённым смысла. Однажды ему показалось, что его куда-то несут, но потом он понял, что просто летит. Отсюда, сверху, океан отнюдь не казался чёрным, его поверхность металлически отблёскивала в ярком солнечном свете. Над ухом гудел мотор – самолёт? А потом блестящую водную поверхность заслонило лицо наклонившегося над ним красного демона. Его хвост с острым, похожим на стрелу наконечником подёргивался у него за спиной, как у раздражённой кошки. В другой раз ему привиделась синекожая женщина с жёлтыми кошачьими глазами. Почему-то показалось, что он знает имена этих демонов, но никак не может их вспомнить. Назвать по имени – обрести власть… Но танцевавшие на краю сознания слова ускользали, и демоны снова утащили его в глубину, хотя он уже не хотел туда возвращаться. И вновь хоровод из обрывков разговоров, ощущений и видений, как обыденных, так и фантастических. Жалобный голос звал кого-то по имени. Чья-то рука гладила его по голове. Короткая боль от укола. Радуга, протянувшаяся через всё небо, и щебет птиц. Статуя в виде женщины, высеченная из гигантского гранённого алмаза в человеческий рост высотой. Медленно поворачивающийся радиотелескоп. Вкус куриного бульона. Ощущение опустившегося на голову шлема, и серая переливающаяся воронка, затягивающая в свой водоворот… И когда он вынырнул из этого водоворота, то понял, что проснулся окончательно. Больше не было ни океана, ни видений. Он лежал на кровати, глядя в деревянный потолок, и тот был целиком и полностью реален. Было тихо. Повернув голову, он увидел небольшую комнату, с такими же как потолок деревянными стенами. Комната была пуста. За распахнутым окном виднелись деревья, их было много, и среди них нельзя было разглядеть просвета – кажется, дом, в котором он находился, стоял в лесу. В окно влетал тёплый ветерок, шевеля лёгкие белые занавеси. Он вдохнул полной грудью. Должно быть, раньше он и не подозревал, какое это удовольствие – просто дышать. Дышать, лежать в постели, чувствуя под головой мягкость подушки, а телом – гладкость простыней и невесомость накинутого сверху одеяла. Смотреть, не боясь, что свет причинит боль глазам… Однако невозможно лежать вечно. Первая же попытка оторвать голову от подушки принесла с собой волну головокружения. Он и не подозревал, что настолько слаб. Уронив голову обратно на подушку, он зажмурился, пережидая приступ, и лишь после этого предпринял вторую попытку, ненамного успешнее. Да, чем бы он ни переболел, продолжалось это долго. Дверь открылась как раз когда он сдался и прекратил попытки сесть. В комнату по-хозяйски уверенно вошёл высокий мужчина с коротко стриженными тёмно-русыми волосами. Окинул лежащего на постели взглядом и широко улыбнулся, показав неожиданно много зубов. – Рад видеть, что ты пришёл в себя, – с искренней теплотой в голосе произнёс он. – Кто ты? – голос после долгого молчания прозвучал хрипло. Пришлось откашляться и повторить вопрос. – Я? Эрик, – русый приставил к кровати стул и сел. – Разве не узнаёшь? – Эрик? – беспомощно повторил он. – Ну да. Ты забыл, как меня зовут? – А я должен это знать? Назвавшийся Эриком нахмурился. – Чарльз, если ты шутишь, то, признаться, не смешно. Уж во всяком случае, после всего, что с нами было. Ты же шутишь? – гость выжидательно замолчал, но человек на постели мог только растерянно моргнуть. Он и не думал шутить, он действительно не знал собеседника. Чувство было такое, словно он видит его в первый раз. – Так ты действительно меня не помнишь? – Нет. – М-да, – озадаченно произнёс человек. – А что помнишь? Кубу помнишь? – Не помню. – Церебро? Майами? Ты помнишь Майами? – Это город во Флориде. – Разумеется, но ты помнишь, что был там? Чарльз – ведь его зовут Чарльз? Этот… Эрик назвал его именно так – нахмурился, честно пытаясь вспомнить, но всё, что он сумел выскрести из памяти, походило скорее на статью из энциклопедии, чем на личные воспоминания. Хоть убей, он не мог представить себя в Майами. – А твой дом ты помнишь? – Нет, – после новой попытки вспомнить и сопровождавшей её паузы сказал Чарльз. И собственная память в этот момент показалась ему чердаком в заброшенном доме – пустым и тёмным. – А Оксфорд? Ты вообще хоть что-нибудь помнишь? – Нет… – Чарльз, ты помнишь, кто ты такой? Отвечать вслух не понадобилось – Эрик лишь всмотрелся ему в глаза, резко выдохнул и отвернулся. Потёр лоб рукой, и на лице у него появилось выражение полного ошеломления. – Мне жаль, – пробормотал Чарльз, чувствуя такую неловкость, словно лишившись памяти, кого-то серьёзно подвёл. – Так, – русый резко поднялся. – Подожди минутку. Отсутствовал Эрик не минутку, а добрых пятнадцать. За это время Чарльз успел увериться, что быстро встать у него не выйдет, осмотреть комнату, и прийти к выводу, что владелец дома – Эрик? Или сам Чарльз? – был человеком не бедным. Значит, его имя Чарльз… Он попытался примерить это созвучие на себя. Что ж, имя как имя, ничуть не хуже любого другого. – Хочешь пить? – спросил Эрик, снова входя в комнату. В руках у него был стакан воды. – Хочу. – Держи. Извини, что бросил тебя вот так… Чарльз попытался взять стакан, но руки слушались не лучше всего остального тела, и Эрик, вздохнув, приподнял ему голову, помогая напиться. – Значит, так, – он поставил опустевший стакан на столик и снова сел на стул. – Тебя зовут Чарльз Ксавьер. Ты родился в Америке, недалеко от Нью-Йорка, но учёную степень получил в Англии. Так что ты – оксфордский профессор, хотя и не любишь, когда тебя так зовут. – Почему? – Говоришь, что нельзя стать профессором, не получив место преподавателя, а попреподавать ты не успел: уехал из Оксфорда сразу после защиты степени. Это было около года назад. Тебе тридцать один год, твои родители уже умерли, других родственников нет, во всяком случае, ты о них никогда не говорил. И ты мой друг. Ну, что ещё тебе сказать? – Эрик развёл руками. – Спрашивай, если хочешь узнать что-то ещё. – Где мы находимся? – В штате Калифорния, в горах, довольно далеко от моря. В моём доме, если ты это имеешь в виду. – А ты… – Эрик Леншерр. И твой друг, как я уже сказал. – Близкий? – Надеюсь на это, – Эрик невесело улыбнулся. – Хотя мы с тобой знакомы не очень давно, так что я довольно мало могу рассказать тебе о твой жизни. Я не знаю твоих друзей до Оксфорда, не знаю, в какой школе ты учился, была ли у тебя девушка… Хотя уверен, что за то время, что мы общались, девушки у тебя не было, во всяком случае, постоянной. И ты точно не женат. – А на кого я учился в Оксфорде? – На биолога, генетика. Но познакомились мы с тобой уже после того, как ты вернулся в Штаты. – А ты кто по профессии? – Ну, честно говоря, постоянной профессии у меня нет. Я просто живу. Довольно много путешествую, благо финансы позволяют. – Но ведь образование у тебя есть? – Я прослушал курс физики в университете и ещё несколько по техническим специальностям, но диплома не получил. А зачем? – он пожал плечами, поймав удивлённый взгляд Чарльза. – Всё равно я не собирался устраиваться куда-то на службу, делал это чисто для себя. Чарльз кивнул, сделав себе мысленную пометку позднее вернуться к этому вопросу – уж слишком уклончиво звучали слова Эрика. Но пытать его сейчас настроения не было, он и так уже чувствовал, что начал уставать. – А что случилось со мной? – Шальная пуля, несчастный случай. Стреляли не в тебя, ты просто оказался не в то время не в том месте. – Сколько я так пролежал? – Около полугода, – Эрик замолчал, что-то подсчитывая. – Да, шесть с половиной месяцев. – Какое сегодня число? – Двенадцатое мая 1963 года. – Почему я в твоём доме, а не в больнице? – Потому что я тебя оттуда забрал. Врачи уверили, что сделали для тебя всё, что могли, и теперь ты либо очнёшься, либо нет. Ну а реабилитационные мероприятия можно проводить и на дому. Чарльз прикрыл глаза. Перед зрачками появились точки, и их становилось всё больше. Можно было бы начать возражать, что наблюдение врачей даже в коме лишним ещё ни для кого не было, но усталость наваливалась всё сильнее, заставляя мечтать только о том, чтобы остаться и тишине и одиночестве. Кто бы мог подумать, что простой, короткий разговор может так вымотать! Словно за время комы у него атрофировались не только мышцы, но и мозги. Для Эрика состояние Чарльза тоже не осталось незамеченным. – Знаешь, пожалуй, тебе следует поспать, – сказал он, поднимаясь. – Так что я тебя пока оставлю. – Я и так проспал больше шести месяцев… – И как, не чувствуешь усталости? Возразить было нечего. – Так что подремли, – подытожил Эрик. – Врачи говорили, помимо всего прочего, что после выхода из комы у тебя может быть повышенная утомляемость. Поспи, а потом я принесу тебе поесть. Не беспокойся, нам некуда торопиться, так что наговориться ещё успеем. – Я не беспокоюсь, – пробормотал Чарльз. Веки неумолимо наливались свинцом. Последней мыслью было – а сумеет ли он удержать ложку? А ещё параллельно этой мысли мелькнула другая – что всё время их разговора Эрик Леншерр был, похоже, изрядно напряжён.