Мы, мутанты

      Ужин прошёл за ни к чему не обязывающей болтовнёй, а после недовольно ворчащий Эрик всё же вытащил проигрыватель и пластинки. Чарльз с любопытством перебрал их. Судя по всему, покойный Шоу не жаловал современные направления, а больше всего тяготел к музыке тридцатых годов. Интересно, чем она так не угодила Эрику?       Впрочем, вкусы у всех разные.       Чарльз был готов к тому, что когда он проснётся следующим утром, Эрик уже уедет, но нет. Когда Ксавьер вышел в гостиную, Эрик как раз накрывал на стол. Завтракали они вдвоём, Эмма ещё нежилась в постели. Леншерр казался задумчивым, он отрешённо жевал, глядя куда-то сквозь сотрапезника, но когда Чарльз спросил, не случилось ли чего, сразу же очнулся.       – А? Нет, ничего. Просто я не слишком люблю всю эту бухгалтерию, а в ближайшее время только ей и придётся заниматься.       – Когда-то и это надо делать, – философски заметил Чарльз.       – Тоже верно.       Они допили кофе и поднялись из-за стола.       – Уберёшь посуду? – спросил Эрик, и когда Чарльз кивнул, подхватил загодя собранную кожаную сумку и направился к выходу. Чарльз пошёл его проводить. Уже на крыльце Эрик спросил:       – Ну и как тебе Эмма?       – Милая женщина, – осторожно сказал Чарльз.       – Милая? – Эрик хмыкнул. – Не так уж много людей на свете решились бы назвать Эмму Фрост «милой». Между нами, она та ещё стерва.       – Она – твой друг, – напомнил Чарльз.       – Мой, но не твой, – Эрик повернулся к Чарльзу и посмотрел ему в глаза. – Будь с ней поосторожнее.       – В каком смысле?       – Не позволяй ей садиться себе на голову.       С этими словами Эрик нырнул в автомобиль «шевроле» – тот самый, в котором прикатила Эмма – и завёл мотор. Чарльз остался стоять на крыльце. «Мои друзья – довольно своеобразные люди», – вспомнилось ему. Впрочем, Эрик и сам – довольно своеобразный человек.       Эмма проснулась часов в десять. К этому времени Чарльз успел убрать и вымыть посуду, а так же воткнуть вилку проигрывателя в розетку и негромко включить его, поставив одну из пластинок, верхнюю из стопки.       – А, знаю я эту песню, – вместо приветствия сказала Эмма, выглядывая из спальни. – Себастьян её особенно любил.       – Себастьян?       – Шоу-у, – Эмма широко зевнула, прикрыв рот ладонью. – Сделай погромче.       Она снова скрылась в своей комнате. Чарльз, на правах оставшегося за хозяина, поставил вариться кофе и зажёг плиту под сковородкой. К тому времени, когда Эмма вышла, омлет был уже готов.       – Как мило, – сказала Фрост, присаживаясь к столу. – Эрик обычно подобной галантностью не отличается.       – Эмма… Я ведь могу вас так называть?       – Угу.       – Вы ведь знаете, что со мной произошло?       – Конечно. Эрик ввёл меня в курс дела настолько подробно, насколько это вообще возможно.       – Тогда вы не удивитесь, если я буду задавать вам вопросы о себе и об Эрике.       – Не удивлюсь, – кивнула Эмма. – Но, боюсь, что мало чем смогу тебе помочь. Тебя я почти не знала.       – Почти?       – Мы встречались всего раз или два, и то мельком.       – Кажется, я вас узнал.       – Правда? – Эмма остро взглянула на него. – Эрик, безусловно, будет рад услышать, что к тебе возвращается память.       – Признаться, я в этом не уверен. По-моему, я видел вас в бреду, когда лежал без сознания.       – Хм-м… Даже не знаю, возгордиться ли мне, что уже являюсь кому-то во снах, или ужаснуться, что меня видят в кошмарах.       – Это не было кошмаром, – улыбнулся Чарльз. – Всего лишь… видение. Смутная картинка.       – Что ж, раз память начала пробуждаться, возвращение других воспоминаний – вопрос лишь времени.       Чарльз кивнул, хотя и не разделял её энтузиазма. Чем дальше, чем больше он вообще сомневался, а не примерещилось ли ему сходство Эммы с женщиной, явившейся ему в том болезненном сне. Та источала холод, а эта, что сидит напротив, живая и дружелюбная, пусть и бесцеремонная.       – Так чем мы теперь займёмся? – спросила Эмма, расправившись с завтраком. – Эрик говорил, что тут можно искупаться?       – Да, вода тёплая.       – Составишь мне компанию?       Плавала Эмма хорошо, и если Чарльз привычно двинулся вдоль берега, она сразу рванулась на глубину и доплыла почти до середины озера. Вернулась, плеснула на него водой и крикнула:       – Давай наперегонки!       – Ладно, только не очень далеко.       – Да, я помню, что тебе не стоит переутомляться. До причала, идёт?       Они рванули вперёд, и Чарльзу пришлось поднапрячься, чтобы её обогнать. Потом они выбрались на мосток и растянулись на промокших от натёкшей с их тел воды досках, подставляя бледную кожу солнцу. Берег озера и дом были скрыты тенью деревьев, но здесь можно было загорать вволю.       – Горное солнце, – заметила Эмма. – Можно обгореть.       – Мы осторожно, – Чарльз улыбнулся, щурясь на небо. – Хорошо…       – Угу.       – Жаль, что Эрика нет.       – Ничего, мы и без него повеселимся.       Чарльз посмотрел на неё, вспомнив предупреждение Эрика. Однако попыток сесть ему на голову Эмма пока, вроде, не предпринимала.       После они ещё поплавали, а потом Чарльз пошёл готовить обед. Готовил он хуже Эрика, но всё же вполне прилично, так что даже удостоился слегка насмешливого комплимента: видно, миллионеры в наши дни не держат поваров, а учатся справляться на кухне сами. Чарльз пожал плечами и сказал, что, скорее всего, научился во времена студенчества, после чего попытался выяснить, не были ли они знакомы уже тогда. Шар был кинут наудачу, но Фрост категорично заявила, что познакомилась с ним ещё позже, чем с Эриком, а именно – прошлым летом.       – Собственно, это он нас и познакомил, – уточнила она.       – Как это случилось?       – Ну, я была в гостях у ещё одного человека, ты его точно не знаешь, и тут вломились вы двое. Точнее, вломился Эрик и привёл тебя с собой. Он иногда, знаешь ли, бывает довольно импульсивен, – с усмешкой добавила Эмма.       – Надеюсь, мы не испортили вам визит.       – Ну, что ты. Было весело.       Проигрыватель они снова включили вечером, когда темнота сгустилась за окном, и из леса начали доноситься таинственные и жутковатые ночные звуки. Чарльз предложил Эмме самой выбрать пластинку, и та остановилась на тягучей блюзовой мелодии с подвывающим саксофоном. Потом уселась на диван к Чарльзу, да так близко, что ему пришлось слегка подвинуться.       – Любишь блюз? – спросила она.       – Кажется, предпочитаю что-то более бодрое.       – Не удивлюсь, если ты окажешься любителем классики. Скучный кабинетный учёный, старомодный и обстоятельный.       – У меня ещё не было возможности выяснить свои музыкальные предпочтения. А что, я действительно выгляжу скучным?       – А разве нет? Мы тут так чинно сидим, словно нам уже по сто лет. Человек, любящий развлечения, уже давно пригласил бы даму танцевать.       Чарльз, усмехнувшись, встал и протянул ей руку. Танец вышел медленным и не особо зажигательным, если не считать того, что Эмма прижималась к нему всё теснее. Попытки вежливо отодвинуться ни к чему не привели, а оттолкнуть её было бы грубо…       А почему бы и нет, в конце концов, подумал Чарльз. Он мужчина, у него, по свидетельству Эрика, нет ни жены, ни невесты, и он уже достаточно долго предавался воздержанию. Неси это какой-то вред его здоровью, дотошный Эрик, весьма оным здоровьем озабоченный, уж верно проконсультировался бы с врачами и не стал бы предлагать столь откровенно.       А потому, когда музыка смолкла, и Эмма нетерпеливо прижалась губами к его губам, он не стал противиться.       Луна светила б прямо в окно, когда бы не нависшие над домиком кроны деревьев. Они скрывали ночное светило своей густой листвой, и только когда ветер покачивал ветви, лунные отблески метались по стенам и потолку.       – …А откуда у Эрика его состояние? – спросил Чарльз.       – Унаследовал, – голос почти уткнувшейся ему подмышку Эммы звучал слегка невнятно. – От своей многочисленной в прошлом родни. Он – последний в роду, вот и сосредоточил в одних руках всё богатство.       – А что случилось с его роднёй?       – Ты не знаешь? – Эмма подняла голову, и кончики её волос скользнули по обнажённой коже его груди.       – Нет.       – Эрик – еврей, родом из Германии. И когда там к власти пришли нацисты, его семья не успела эмигрировать.       – О, – произнёс Чарльз. «Американцы запустили в космос нового астронавта», – вспомнилось ему. Теперь понятно, почему «американцы», а не «наши».       Некоторое время они молчали, потом Эмма снова опустила голову Чарльзу на плечо и поёрзала, устраиваясь поудобнее.       – Как же ему удалось спастись?       – Точно не знаю – ты, должно быть, и сам заметил, что к нему не больно-то подступишься с вопросами, тем более на личные темы. Но если ты приглядишься, то, возможно, увидишь у него на руке татуировку – цифры.       Секунду Чарльз соображал, при чём тут цифры, но потом вспомнил и кивнул, хотя едва ли Эмма в темноте могла разглядеть его движение.       – Так значит, Эрик побывал в концлагере.       – Выходит, что так.       Что ж, подумал Чарльз, это многое объясняет – мизантропию Эрика, его постоянную насторожённость, то, что он, даже находясь наедине с тем, кого называл другом, не мог полностью расслабиться. Стало немного обидно, что он, с кем Эрик делит стол и кров, узнаёт такие вещи через вторые руки. Но, в конце концов, каждый имеет право на свои тайны.       – Как ты думаешь, когда Эрику надоест здесь сидеть?       – Тебе уже надоело?       – Ага. Кажется, я предпочитаю общество уединению.       – Ну, скажу по личному опыту, Эрик может изображать рака-отшельника очень долго. Возможно, годами. Однако в данном случае всё упирается в тебя. Эрик ждёт, когда ты выздоровеешь.       – Да я уже почти здоров…       – Ключевое слово – почти.       – Ладно, – уступил Чарльз. – Но почему моего выздоровления обязательно надо дожидаться в отшельничестве?       – Это ты у меня спрашиваешь? Вот вернётся Эрик, у него и спросишь.       – Я спрашивал, – уныло сказал Чарльз. – Но он либо отшучивается, либо отмалчивается. Так что, боюсь, сидеть нам здесь не один месяц. Иногда мне кажется, что он чего-то ждёт, но со мной это никак не связано. Ну, или не связано напрямую с моим здоровьем.       – Тогда чего же он ждёт?       – Не знаю.       Эмма хмыкнула, и они опять замолчали. Потом Фрост принялась водит кончиками пальцев по его груди. Было приятно и немного щекотно.       – Эмма, можно задать тебе личный вопрос?       – Ну?       – Кем ты работаешь?       – О, – она усмехнулась. – Помощницей Эрика.       – Серьёзно? – Чарльз даже чуть извернулся, чтобы посмотреть на неё, хотя в темноте ему было видно лишь размытое пятно её светлых волос.       – Серьёзней не бывает.       – И в чём же заключаются твои обязанности?       – Ну, я нечто среднее между секретарём, менеджером и полномочным представителем. Эрик, как ты заметил, людей не жалует, вот и пользуется мной в качестве посредницы.       – Да уж, я заметил. Хотя бы телефон для общения с внешним миром мог бы завести.       – У каждого свои причуды.       С этим спорить не приходилось. Разговор как-то увял, и вскоре они оба уже спали. На следующий день Эрик не вернулся, и они снова коротали время вдвоём: поплавали в озере, послушали музыку, поиграли в карты, найденные Эммой, съели приготовленную Чарльзом еду.       Эрик прикатил рано утром на третий день – Чарльза разбудил звук длинного автомобильного гудка. Быстро одевшись, он выскочил на крыльцо, едва не столкнувшись при этом с Эммой.       – Просыпайтесь, засони! – Эрик прямо-таки лучился оптимизмом и жизнерадостностью. – Такое утро, а вы всё ещё дрыхнете. Кто со мной в озеро?       – Судя по твоему настроению, всё прошло благополучно, – заметила Эмма.       – Более чем. Все деньги переведены в другой банк, потерь никаких, и даже пополнение на счёте имеется.       – Это замечательно.       – Когда же ты сегодня выехал? – спросил Чарльз, посмотрев на часы, показывавшие полвосьмого утра.       – Часов в пять. Я люблю вставать рано, а эти клоповники не располагают к длительному отдыху. На много миль окрест – ни одного приличного мотеля!       – Бедняжка, – насмешливо приподняла бровь Эмма. – Так значит, озеро тебе понадобилось немедленно, чтобы смыть клопов?       – Нет, Чарльз, ты это слышал? Это же не женщина, а язва!       Купаться они отправились втроём, и Чарльз, вспомнив ночной разговор, действительно разглядел на руке у Эрика короткую цепочку чёрных цифр. А так же парочку шрамов на теле – малозаметных, хорошо залеченных, если не присматриваться, ничего и не заметишь.       Уехала Эмма сразу после обеда, весело попрощавшись с Эриком и поцеловав на крыльце Чарльза. Её автомобиль уже скрылся за поворотом лесной дороги, а Чарльз всё ещё смотрел ему вслед со странным чувством. Так, наверное, приговорённый к пожизненному изгнанию смотрит на тех счастливчиков, что беспрепятственно едут домой. Эмма стала для него глотком свежего воздуха, но вот она ушла, а он остался здесь, с человеком, которого искренне хочется считать другом, но чем дальше, тем труднее не воспринимать как тюремщика.       Можно, конечно, попытаться совершить самовольный побег – пешком через лес. Если выйти рано утром, то вечером, если повезёт, как раз дойдёшь до ближайшего жилья. Но к таким подвигам Чарльз пока ещё не чувствовал себя готовым.       – Как ты тут? – спросил Эрик, когда Чарльз вернулся в дом.       – Так же, как вчера, позавчера и неделю назад.       – Ты не в духе?       – Мне здесь надоело.       Эрик поднял глаза от посуды, которую только что вымыл и теперь вытирал, и посмотрел на Ксавьера.       – Потерпи ещё немного.       – «Немного» – это сколько? Ты можешь сказать хотя бы что-то конкретное? Раз уж ты так подробно консультировался с врачами относительно моего восстановления, то, должно быть, знаешь и сроки.       – Знаю – что они абсолютно непредсказуемы. Но в любом случае реабилитация занимает несколько месяцев. Чарльз, ты выдыхаешься, проплыв сотню метров и сыграв партию в шахматы. Так что не пытайся уверить меня, будто уже готов к самостоятельной жизни.       – А разве я говорю о самостоятельной жизни? Но чем для реабилитации плох город? Или хотя бы место, не столь уединённое? Да, я знаю, что ты не любишь людей, ну а я люблю. Эрик, мы уже два месяца живём так, как удобно тебе. Я ценю твою заботу обо мне, но почему бы нам для разнообразия хоть немного не пожить так, как удобно мне?       Эрик нахмурился и медленно поставил на место очередную тарелку.       – Знаешь, Чарльз, вот чего я меньше всего ожидал от тебя, так это детских капризов.       – Кажется, я сейчас должен устыдиться? Это очень удобно – объявлять любое недовольство других людей детскими капризами, и продолжать поступать так, как угодно только тебе, ни с кем не считаясь.       – А может быть, я как раз в первую очередь учитываю твои интересы? Те самые интересы, которыми ты сам вечно пренебрегаешь?       – Это какие же, например?       – Например, нормальное лечение. Я ведь тебя знаю, Чарльз, стоит тебе оказаться среди людей, и ты сразу же куда-нибудь побежишь, во что-нибудь ввяжешься, начнёшь взваливать на себя какую-нибудь работу, как будто без тебя с ней некому справиться.       – Так ты считаешь, что вправе заботиться о моём здоровье против моей воли?       – Да, считаю.       – Ты ошибаешься.       – Если бы все врачи думали так же, мало кто из их пациентов дожил бы до выздоровления.       – Ты не врач.       – Считай меня врачом.       Чарльз сжал зубы.       – Ладно, может быть, я никуда отсюда не уеду, но что мешает пригласить кого-нибудь к нам? Я был рад познакомиться с Эммой, но почему бы не пригласить моих друзей? Кстати, мог бы и сказать, что она твой работник.       – Эмма рассказала тебе, что работает на меня? – последняя тарелка с грохотом встала на полку.       – Да. А что, это секрет?       – Не секрет, но в данном случае я попросил её о личной услуге.       – А какая разница – личная или рабочая? – Эрик не ответил, и Чарльз, выждав, спросил: – Так как насчёт приглашения?       – Боюсь, что это плохая идея. Всё по той же причине – твои друзья заняты работой, и даже если вырвутся к тебе, сомневаюсь, что они удержатся от того, чтобы начать грузить тебя своими делами и проблемами. И бог знает, чем всё это кончится.       – Уж не хочешь ли ты сказать, будто боишься, что я сбегу?       – Да, боюсь, если угодно.       Чарльз открыл рот, не найдясь, что сказать. Потом недоверчиво усмехнулся. Но нет, Эрик был совершенно серьёзен, и Чарльз почувствовал растерянность. Он молча таращился на Эрика, не зная, как реагировать на это неожиданное признание, а тот как ни в чём не бывало спросил:       – Ладно, ты лучше скажи, ты сегодня упражнения делал?       – Делал, – буркнул Чарльз.       – А укол?       – Делал. Послушай, Эрик, чтобы ты там не думал, мне не три года, а в десять раз больше.       – Отлично, – не реагируя на подколку, кивнул Леншерр.       В тот вечер Чарльз ушёл к себе сразу после ужина, не оставшись на их традиционную партию в шахматы. Настроение у него было мрачным. Итак, Эрик ясно дал понять, что готов удерживать его хотя бы силой. И осознание, что он таки действительно пленник, резануло Чарльза куда больнее, чем он рассчитывал. Да, он подозревал и раньше, но одно дело – подозревать, а другое – знать наверняка. Как бы там ни было, Эрик нравился Чарльзу, он успел привязаться к этому странному человеку, и Ксавьеру хотелось бы доверять ему. Но как можно доверять тому, кто держит тебя взаперти без объяснения причин?       Именно это и угнетало Чарльза едва ли не больше всего: непонимание причины. Ему катастрофически не хватало информации, но ни Эрик, ни Эмма, которая, он не сомневался, была в курсе, делиться с ним почему-то категорически не желали. Выдумать-то можно было всё, что угодно, но как определить истину?       Однако сил для бунта у Чарльза действительно не было, в этом Эрик был совершенно прав. А без решительных действий молчание и обида были совершенно неконструктивны. И потому на следующий день Чарльз спокойно вышел к завтраку, и когда Эрик объявил, что намеривается провести очередной сеанс массажа, не стал противиться.       – Ты обижен? – спросил Эрик, аккуратно, но энергично разминая ему шею и плечи.       – Полагаю, если бы кто-нибудь вздумал обращаться с тобой подобным образом, ты бы тоже обиделся.       – Я понимаю, – Эрик вздохнул. – Но поверь, Чарльз, я не желаю тебе зла. Пожалуйста, просто поверь мне и подожди.       – Ты просишь у меня доверия, хотя это как раз то, в чём сам мне отказываешь.       – Мне жаль, Чарльз.       Больше никаких объяснений не последовало. Как, впрочем, и всегда.