Original sin

Уилл сплевывает кровью и сильно сжимает челюсти. Двух или трёх зубов уже не хватает, один глаз заплыл, и он почти ничего не видит им. Впрочем, не видит он вообще ничего, потому что лежит лицом вниз на полу, залитом кровью — его собственной. Лишь краем сознания он понимает, что над ним в очередной раз занесли ботинок, и успевает сгруппироваться перед ударом. Этот удар выбивает из лёгких остатки воздуха, вышибает из тела, лишая возможности дышать, думать, чувствовать. Последнему Уилл даже рад. Он кашляет, захлебываясь в крови, давясь ею. Его тошнит от солоновато-металлического запаха, тошнит так, что хочется выблевать внутренности, вытащить себя из тела, превратившегося в кусок бесполезного, истекающего липкой багровой жижей мяса, чтобы не ощущать этого. Чтобы не ощущать ничего. Ему даже наплевать, кто его бьёт. Почему его бьют. За что. Ему хочется закрыть глаза и не открывать их больше. Но и этого ему не позволяют. — О чем вы думаете, когда мыслите об убийстве, мистер Грэм? Голос звучит где-то высоко, доносится смутно сквозь кровь, гудящую в ушах. Уилл с трудом поднимает голову и видит лицо мужчины, склонившегося над ним. Абсолютно ничего не выражающее лицо. — Я думаю о своем боге, — хрипит Уилл. Пузыри крови лопаются у него во рту, дыхание вырывается с противным свистом. Он точно знает, что сейчас ему не хотелось бы увидеть себя со стороны. — А добро и зло? — Они к богу никакого отношения не имеют. — Вы знаете, я ведь тоже бог, — мужчина обходит его по кругу, не сводя взгляда с его окровавленного, скорчившегося на полу тела. — Слишком много чертовых богов на этой неделе, — не сдержавшись, хрипит Уилл, и каждое слово отзывается болью в горящих лёгких. — Надо бы подсократить численность. — Мистер Мир, — произносит незнакомец, не обращая на него внимания — совершенно никакого, словно собеседник ему не нужен вовсе. — А знаете, кто он? Уилл молчит, пользуясь паузой, чтобы дышать и не отвлекаться на резкие вспышки боли, которыми неизменно сопровождается каждый удар. — Я не верю, что вы ничего не знаете, — усмехается Мистер Мир и наступает ему на пальцы каблуком ботинка. — О том, кем он был в своей маленькой грязной Литве. Ваш драгоценный, замечательный Ганнибал. Он нес с собой смерть. Смерть и безумие. Его именем пугали по ночам детей, если они не хотели спать. Его боялись, как лесных пожаров. Ему приносили человеческие жертвы. Он питался ими, питался кровью и мясом, питался страхом, который перед ним испытывали. — Я знаю все. И знаю, что он по крайней мере всегда был честен, — хрипит Уилл. Говорить тяжело, и половина слов тонет в звуках булькающей у него во рту крови. — Он питался плотью — вы питаетесь разумом. Мыслями. Пожираете сознания людей по всему миру. Чем вы лучше? Почему вы считаете, что вы лучше? Мистер Мир молчит несколько секунд. Всматривается в него. Изучает. — Ваши выводы не имеют достаточных доказательств, — растягивая слова, наконец произносит он. — Как известно, все ассоциации ошибочны. Все логические связи, основанные на них, непоследовательны. — Я работаю с эмпатией, а не с логикой. — Поэтому вы с ним, а не с нами, — Мистер Мир садится на корточки, и лицо его оказывается совсем близко к лицу Уилла. — Я хочу вам помочь. Направить вас. Показать верный путь. Понимаете? Краем глаза Уилл замечает чуть в отдалении огромный диван вульгарно-красного цвета. На нем — одетая в легкое белое платье женщина с прической из белокурых, блестящих локонов. И посасывающий электронную сигарету ублюдок из лимузина. Ублюдок, который притащил его сюда. Медиа и Техномальчик. Ганнибал упоминал о них когда-то. Говорил, что стоит держаться подальше. Уилл усмехается. «Увы, не вышло». — Понимаю. Хотите переманить на свою сторону. Вот только зря стараетесь. — Думаете, мы не сумеем дать вам больше, чем он? А что это — больше? Больше, чем трахать вас на жёстком полу? Или это вам так понравилось его трахать? Уилл замирает, скорчившись в луже собственной крови. — Откуда вы знаете? — Он даже не рассказал вам, — смеётся Мистер Мир, откинув голову. Хохочет. Неестественно, заливисто, как клоун в цирке. — Даже не рассказал, что снимал вас на камеру, а вы все равно ему верите. Какая удивительная преданность. Ну-ка, скажите, а верите ли вы во что-нибудь еще? — О да, — Уилл улыбается разбитыми губами. — Я верю в святой эгоизм. В бессердечность. В ложь. В косность души. — И всему этому вас научил Ганнибал. Тянуть время. Выжидать. Увлечь в диалог, развязать язык, выиграть драгоценные минуты и заодно узнать побольше… Он мог бы. Конечно, он бы мог. Но… — Всему этому я научился благодаря вашим бесценным дарам, — зло выплёвывает Уилл, щурясь на яркий свет, с трудом держа открытыми заплывшие, налитые кровью глаза. — Благодаря телевидению и Интернету. Благодаря новостным лентам и тоннам бесполезной информации, благодаря тому, что средство, призванное объединить людей по всему миру, превратилось в способ управления. И вы ещё спрашиваете, почему я не с вами? Он делает над собой усилие и, резко подавшись вперёд, впивается зубами в щеку Мистера Мира. Сжимает челюсти и почти сразу ощущает на языке сладковатый вкус свежего сырого мяса. Ему уже неважно, что с ним будет. Удар — и он чувствует, почти слышит, как ломаются ребра, трещат в грудной клетке, сминаемой тяжёлым ботинком. Ещё удар — и он давится кровью, мгновенно заполняющей рот, хлещущей, кажется, отовсюду — из носа, ушей и глаз. Ещё один удар — дыхание перехватывает, он судорожно пытается втянуть воздух, и лёгкие разрывает боль. — Как тебе это нравится, мелкая дрянь? Его выворачивает наизнанку, изо рта брызжет кровь вперемешку со слюной. Мистер Мир заносит ногу для нового удара, и Уилл смутно думает о том, что этого уже не переживет. Алое марево колышется перед глазами. Он тонет в крови. Одежда пропитывается отвратительной теплой жижей, тяжелеет, увлекая на дно. Переломанное тело не в силах сопротивляться. — Прикончим его! — говорит далёкий, расплывчатый голос. — Нет, просто так он не умрёт, — слышится в ответ. — Пусть все увидят… пусть старые боги увидят… Уилл хочет что-то им сказать, но булькающие в горле звуки не складываются в слова. Его куда-то несут, потом тащат. Грубо, вниз головой, волоча по земле. Удивляются живучести. Голоса другие — явно не Мистера Мира и этого ублюдка с электронкой. Темнота в глазах чернеет, наливается густотой. На какое-то время он теряет сознание и приходит в себя от новой порции боли — уже в петле, висящим на толстой ветке дерева. Наверное, болеть должно в области шеи, но он уже не может осознать, где именно, потому что состоит из боли целиком, без остатка. Сил нет ни на что, даже на рефлекторную попытку вдохнуть ускользающий воздух, ухватить окровавленным ртом, удержать жизнь в растерзанном теле. Он не может найти ни одной причины, почему должен делать это. И причина находит его сама. Снова теряя сознание, он слышит крики. Истошные крики. Крики агонии. О, ему прекрасно известно, как они звучат. Прежде чем раствориться в темноте, Уилл чувствует, как его подхватывают сильные руки, и рефлекторно вдыхает, когда петля перестает давить на горло. Боль обжигает лёгкие, тьма накрывает с головой, и он почти физически ощущает, как из него уходит последний свет. *** Ветер мягко шевелит его волосы. В воздухе пахнет ночью, звёздами, свежей травой — Уилл с наслаждением пьет этот воздух, дышит медленно и глубоко, смакует запахи. Глаза закрыты, и открывать их он не хочет. Только сейчас он замечает, что боли нет. — Не радуйся слишком сильно. Ты не чувствуешь ее, потому что тебе нечем чувствовать. Уилл качает головой, не открывая глаз. Голос Ганнибала услышать приятно. — Значит, и ветер, и темнота под веками — не более чем мое представление о них? — Так же и с болью. Если ты захочешь, ты почувствуешь. На миг Уилл позволяет себе эту мысль. Разбитые губы, раскрошенные ребра. Боль подбирается близко, очень близко, но он не даёт ей себя коснуться. — Где мы? — На обратной стороне мира. — На изнаночной? Он почти видит, как Ганнибал улыбается. — Если тебе так угодно. На самом деле ты лежишь на столе у меня дома. Твои раны обработаны, зашиты и перевязаны, сломанные кости собраны. Тебе больно. Очень больно. На этой стороне ты можешь чувствовать, а можешь не чувствовать боль, и время здесь течет иначе. Три часа заменяют собой почти неделю. Ганнибал делает паузу, коротко вздохнув. Добавляет: — Я надеюсь, что так твоё тело восстановится быстрее. — Не надеешься, — говорит Уилл. — Не надеешься, потому что знаешь, что этого не будет. Он тоже молчит несколько секунд. Вдыхает носом и ртом свежий, холодный воздух, дышит глубоко, словно знает, что дышать ему осталось недолго. Впрочем, действительно знает. — Новые боги, — шепчет Ганнибал, и Уилл чувствует, как он подходит ближе. Его запах — ладан и анис, тяжёлый, терпкий — щекочет ноздри, растворяясь в потоках ветра. — Те, до кого я успел добраться, уже заплатили за это. Заплатят и остальные. — Мистер Мир? Медиа? Техномальчик? — И они в том числе. Уилл наконец открывает глаза. Он стоит между звёзд, и под ногами — свежая и мягкая трава. Темное небо мерцает и переливается, высоко в нем носится ветер, лишь слегка задевая волосы. Ганнибал стоит рядом. Стоит и улыбается чему-то. — То есть мое тело сейчас истекает кровью у тебя дома, а сознание гуляет среди звёзд? — помолчав, решает спросить Уилл. — Что-то вроде астральной проекции? — Если хочешь — можешь называть это так. — А возможно здесь заняться астральным сексом? Ганнибал усмехается, тихо, по-кошачьи фыркнув. Потом делает еще один шаг в его сторону, касаясь руки. — Забавная мысль. Не думаю, что кто-то пытался. — Напрасно. — Полагаешь? Уилл тянет его на себя, схватив за галстук. Даже здесь, на обратной стороне реальности, Ганнибал выглядит привычно в своем костюме, мягко облегающем фигуру, и Уилл невольно думает, что это постоянство его успокаивает. — А что случится, если мы попробуем? — шепчет он, прижимаясь щекой к гладкой щеке Ганнибала. — Я уже умираю. Думаешь, мне есть дело до сомнений? — Ты не умрёшь, — говорит Ганнибал. Кладет руки ему на талию, касается губами шеи, целует. Почти невесомо. — Даже если я умру, я все равно останусь с тобой. — Ты думаешь так, потому что когда-то я был богом смерти, — шепчет Ганнибал в ответ, и в его голосе слышится грусть. — Это было давно. Когда мне поклонялись. Когда в меня верили. Богам нужна вера, чтобы сохранить силу. — Я в тебя верю. Разве этого недостаточно? Руки скользят под несуществующую ткань одежды, гладят несуществующую кожу. Уилл вздыхает, втягивая воздух, пропуская его в несуществующие лёгкие, закрывает глаза и чувствует. Все, что происходит. В сотни раз ярче, чем наяву. — У меня так много причин в тебя верить… Ганнибал улыбается его словам. Расстёгивает ремень на его брюках. Опускается на колени, кладет ладонь ему на живот, проводит снизу вверх, к груди, к затвердевшим соскам. Касается пальцами — холодными и сухими. Касается губами — горячими и влажными. Контраст прикосновений такой сильный, что отдается судорогой в кистях рук — Уилл мог бы не ощущать этого, если бы захотел. Но, кроме боли, он выбрал ощущать все. И мучительное ожидание, когда Ганнибал, высвободив его вставший член, потирается гладкой щекой о бедра, сжимает ягодицы, целует внизу живота, оставляя влажные красноватые следы на коже. И опасную остроту зубов, когда Ганнибал, закончив свои игры, берет его в рот, чувствительно касается головки языком и верхними резцами — намеренно, дразня и провоцируя. И яркую, рассыпающуюся разноцветными искрами вспышку удовольствия, когда, поддавшись на провокацию, он двигает бедрами навстречу Ганнибалу, толкаясь в его горячее влажное горло. Ощущение этого здесь, вне реальности, он не может сравнить ни с чем. Прикосновения отзываются мелкими вспышками, разрядами молний по всему телу, разливаются по венам вместе с кровью. — Ты правда снимал нас на камеру и выслал им запись? — шепчет Уилл. Выгибается, запрокидывает голову. Протяжно стонет, впиваясь в светлые волосы, притянув Ганнибала ближе — так близко, что его лоб касается живота. — Ты оскорбил их, и они ответили на твое оскорбление. Ты ведь так это задумывал? Ганнибал хочет что-то сказать в ответ, но Уилл прижимает его к себе, держа за волосы, насаживая ртом на свой член, и не позволяет произнести ни слова. — Не отвлекайся… Ганнибал смотрит на него снизу вверх, не прекращая ласкать — языком по всей длине, обхватывая губами, позволяя проскользнуть глубоко в горло. Уилл чувствует его взгляд, видит даже сквозь сомкнутые веки. — Ты хотел, чтобы они узнали, что ты не один, — произносит он. — Даже единственный последователь делает бога могущественным, ведь так? Ганнибал ускоряет ритм, и Уилл невольно вскрикивает. Забывает о вопросе. Забывает обо всем. Даже о том, что на самом деле умирает, истекая кровью. Яркие искры рассыпаются перед глазами, когда оргазм накрывает его — сильный, долгий. Несуществующая плоть реагирует на ласки так живо, так послушно, что каждое прикосновение отзывается в теле дрожью, учащенным дыханием, бешеным ритмом сердца. И этого становится слишком много — Уилл не выдерживает ощущений, и вместе с острой и терпкой волной эйфории, кончая в рот Ганнибала, приходит в себя. Боль возвращается. Резко, мгновенно, охватив все тело, как огонь. С губ срывается стон — надрывный и мучительный, ничем не похожий на стон удовольствия. Уилл кашляет, скорчившись, когда боль обжигает его лёгкие, и открывает глаза. Один глаз. Потому что второй открыть не может. — Тихо, тихо, — шепчет знакомый голос, и Ганнибал склоняется над ним, положив руку на его горячий лоб. — Не двигайся. Не надо ничего говорить. — Ты и сам все знаешь, — шепчет Уилл. Кашляет снова. Кровавые пузыри неприятно лопаются на губах. — Даже боги не всеведущи, Уилл. — Не в этот раз. Уилл улыбается. Пытается улыбнуться. Наверное, вместо улыбки получается кривая гримаса, потому что Ганнибал глядит на него, болезненно сощурившись. — Ну почему ты так на меня смотришь? — вместо усмешки выходит тоже совершенно непонятный звук, больше похожий на бульканье. — Я правда верю. Верю в твой собственный загробный мир, куда попаду, едва перестав дышать. У меня есть причина в это верить. — Хочешь жить? — Другая причина. Сейчас эта причина пялится на меня, будто действительно думает, что видит в последний раз. Даже не надейся, что это так. Фраза оказывается для него слишком длинной, и силы кончаются. Уилл хрипло дышит, вздрагивая всем телом. Становится холодно. Холод начинается с кончиков пальцев, поднимается вверх, течет с кровью по венам. Немеют руки, Уилл почти не чувствует их. Не чувствует он и боли в раздавленных пальцах. Скоро холод доберется до сердца. — Ничего не говори, — слышит он мягкий, бархатный голос. — Ни о чем не думай. Позволь себе погрузиться в тишину ручья. Уилл улыбается мысленно. Холод охватывает тело, и он уже не может пошевелиться. Перед глазами темно, он не различает даже абрис фигуры, склонившейся над ним. — Что я мог бы сказать богу смерти, прежде чем снова увидеться с ним? — шепчет Уилл, уже теряя сознание. Холод заполняет артерии и вены, бежит по нервам вместо импульсов, касается сердца. Темнота поглощает, вбирая в себя, и Уилл больше не находит сил сопротивляться. Ганнибал протягивает руку, бережно закрывает его глаза и, усмехнувшись, отвечает: — Не в этот раз.