Original sin

Уилл знает, что его ждут, и позволяет себе опоздать — на пять минут ровно, потому что ему кажется, будто так ожидание становится немножечко острее. На полградуса выше температура, на пять ударов чаще пульс. Уилл редко ошибается в таких вещах. Он стоит перед дверью, выжидая последние секунды, и его рука лежит на дверном молотке. Гладкий металл приятно холодит кожу — голова хищной птицы или, может быть, грифона, массивное кольцо удобно покоится в ладони. Как старомодно. Конечно, есть ещё звонок, но Уиллу это кажется совсем не к месту. Сейчас, когда он знает, кто ждёт его за дверью, сейчас, когда он пришел с дарами к древнему божеству. В свободной руке у него маленький свёрток из похрустывающей коричневой бумаги, перетянутый тонкой джутовой веревкой, и более всего сейчас Уилла интересует, угадал ли он, выбрав то, что скрывается под оберткой, или нет. Пальцы сводит лёгкая судорога, когда ему вдруг — всего на секунду — хочется убрать руку. Он коротко выдыхает, пытаясь справиться с невесть откуда взявшимся волнением, причудливо сливающимся воедино со свинцовой тяжестью в паху. С чёртовым беспочвенным возбуждением. Или не беспочвенным? Дверь открывается сама собой, когда он все же опускает кольцо и металл звонко ударяется о металл. Петли поворачиваются плавно, без скрипа, но в зияющей темноте коридора всё равно чудится что-то зловещее. Уилл замирает на пару мгновений, всматриваясь в неё, пытаясь разглядеть впереди хоть что-то, а потом закрывает глаза, глубоко вдыхает и решительно идет во тьму. — Уилл. Наконец-то. Приветствие застаёт врасплох. Ему кажется, будто он прошел всего несколько шагов, а не весь коридор и половину холла. Поднеся руку к глазам, он смотрит из-под полуопущенных ресниц, щурясь на яркий электрический свет, бьющий из-за двери кабинета. Ганнибал стоит в проёме, и свет этот окутывает его фигуру, подсвечивает контур, обрисовывает изящный силуэт. — Очередной посетитель? — звучит приятный женский голос. Уилл часто моргает, отводя взгляд в сторону, лишь теперь замечая, что Ганнибал не один. Красивая темнокожая женщина выходит из-за его спины, кивает Уиллу, и в глазах у неё он видит своё отражение. — Не посетитель, дорогая Билкис, — Ганнибал протягивает руку и крепко сжимает ладонь Уилла, не отпуская чуть дольше, чем требует этикет. — Тот, для кого моя дверь всегда открыта. Уилл не говорит ни слова и не поворачивает головы в её сторону. Ему отчего-то не хочется видеть её лицо, не хочется, чтобы она слышала его голос. Словно она способна украсть и то, и другое. Билкис смотрит так пристально, так изучающе, будто прикидывает, с какой стороны его вкуснее есть. Под её взглядом неуютно — вернее, было бы неуютно всего несколько дней назад. Жизнь разделилась на до и после, мир разделился на до и после, и теперь совсем не хочется вспоминать, как было до. — Билкис, — тихо окликает Ганнибал. — Ко мне пришли. Темнокожая женщина ослепительно улыбается им обоим, и всего на секунду кажется, что между её белоснежных зубов застряли кусочки сырого гниющего мяса. — И почему мужчинам всегда достаётся самое лучшее, — произносит она. Красивый голос — томный, грудной, с лёгкой хрипотцой, словно у джазовой певицы — притягивает внимание, и Уилл невольно косится на неё исподлобья. — Особенно белым мужчинам. Короткий смешок, едва заметный прищур, оценивающая заинтересованность в глазах. Билкис наконец кивает Ганнибалу и направляется во тьму коридора — Уилл провожает её неодобрительным взглядом. Ганнибал коротко смеётся и невесомо касается пальцами его руки — жест-приглашение, не более. Пока что. — Это Билкис, Уилл. Она… — Она как ты. Уилл снова оглядывается вслед уходящей женщине, потом решительно шагает в сторону кабинета — Ганнибалу приходится посторониться, чтобы пропустить его. На миг они оказываются совсем рядом, и Ганнибал втягивает носом воздух: Уилл знает, что он почувствует запах — крови и свежего мяса. Разумеется. Он ведь пришел не с пустыми руками. — Мы из разных… гм, миров. Но если обобщать — да, как я, — произносит Ганнибал, закрывая дверь. Глубоко вдыхает, прикрыв глаза, когда маленький свёрток ложится на отполированную до блеска столешницу. Уилл скрывает довольную улыбку — похоже, он угадал с подарком. — Что ей было нужно? — Почему ты решил, будто ей что-то нужно? — Она задержалась. — Потому что ты опоздал. Уилл резко разворачивается лицом к нему, и взгляды встречаются. Слишком резкие движения, слишком острая атмосфера, слишком напряжённая тишина, повисшая на миг между ними. — О чем вы разговаривали? — Это была… психотерапия, если тебе так нравится. Даже богам нужен тот, кто бы понял. Ганнибал делает маленький шаг ему навстречу. — Всем нужен тот, кто бы понял и принял. Целиком, без остатка. Я наконец-то нашел тебя. — А я? Уилл протягивает руку, поправляя изящный узел галстука у него на шее. Чуть склонив голову, проводит ладонью по отвороту пиджака. Ткань мягкая и немного шероховатая, приятно ощущается под пальцами. — Древние боги одаривали самых верных своих последователей. Помогали в делах. Оберегали от бед, — шепчет Уилл, не отрывая ладони, не глядя в глаза Ганнибала. — Я выбрал своего бога. Принёс ему жертву. Почувствовал ли мой бог эту жертву? Ладонь скользит ниже, накрывая гладкие пуговицы. Уилл почти чувствует, как Ганнибал дрожит едва ощутимо — то ли от слов, то ли от прикосновений. То ли от всего сразу. — Мои руки были в крови по локоть, мой голос был твёрд, когда я славил твоё имя, вырезая жертвенное сердце, когда погружал пальцы в горячую плоть, когда красное казалось чёрным в свете луны. Это всё ради тебя, для тебя, я восхвалял тебя, я пел тебе. Я отдавал тебе свою душу. Ты почувствовал это? Ганнибал выдыхает коротко, отрывисто, и Уилл касается его губ своими — легко, тонким намеком, не более. Пока что. — Я жду ответного дара. Я хочу знать, что мой бог слышит меня, понимает меня, — шепчет Уилл в его рот, и дыхания их сливаются в одно. — Что мой бог любит меня… Пуговица выскальзывает из петли, и Уилл принимается за жилет. Ганнибал накрывает рукой его пальцы, сжимает и отводит в сторону. — Сначала сделай то, зачем пришел. Слишком тяжело вспомнить, зачем пришёл. Кажется, что именно за этим. Свинцовая тяжесть перемещается в голову, в джинсах тесно, воздуха не хватает. Уилл успевает подумать, что неспроста всё так, что это наваждение, искушение, первородная тьма, завладевшая им, говорящая в нём, желающая лишь одного, — и в этот момент прохладные пальцы касаются его лба, осторожно скользят вверх, зарываясь в кудри, перебирают шелковистые темные пряди. Уилл подаётся навстречу прикосновениям — безотчетно, он бы сказал. И солгал бы. — Завершим начатое, — шепчет Ганнибал, плотоядно скалясь, хищно и жадно сверкая глазами. И Уилл находит в себе силы отстраниться. — Я хочу разделить трапезу с моим богом, — произносит он, выдавливая из себя с трудом каждое слово, отчаянно пытаясь сфокусировать взгляд. Перед глазами плывет, на миг ему кажется, что воздух пропитан какой-то наркотической дрянью и сладок на вкус, но он отгоняет эту мысль как преступную. Богу следует верить, чтобы бог доверился тебе. Уилл медленно разворачивает шуршащий свёрток, и Ганнибал щурится от наслаждения, вдыхая умопомрачительный запах жертвенного мяса. — Ты выбрал сердце. — В знак того, что я отдал тебе своё. Ганнибал кивает, улыбаясь. Уилл знает, о чем он думает. О том, что не ошибся в своем выборе. Слишком давно тянется за Уиллом кровавый шлейф, слишком ярко расцвечивает его путь, слишком дурманяще пахнет, чтобы не почувствовать. Уилл и сам всегда его чувствовал. Всегда знал в глубине души, кто есть и кем будет. — Жертвенное мясо полагается есть сырым. Уилл молча соглашается с ним — и отрезает все пути отхода своим согласием. Не отрывая взгляда, не в силах пошевелиться, вздохнуть, даже закрыть глаза, он смотрит и видит, как тонкие пальцы разрывают упругую плоть, окрашиваются в медно-ржавый, испачканные в остатках крови, как подносят первый кусок к изящно очерченным губам и как дёргается кадык, когда Ганнибал глотает мясо, почти не жуя. — Твоя очередь. Уилл вздрагивает, и наваждение слетает, чтобы смениться настоящей фантасмагорией. Древний бог протягивает ему сырое человеческое мясо, почти касаясь его губ подушечками пальцев, и Уилл открывает рот, позволяя протолкнуть кусок между зубов, судорожно глотает — и ему кажется, что его стошнит прямо сейчас, прямо здесь, пока он стоит рядом с Ганнибалом и пока пальцы Ганнибала у него во рту изучающе проходятся по зубам, давят на язык, ощупывают ребристое нёбо. Уилл хватает его за запястье, сжимая в руке, почти рефлекторно стараясь унять дрожь, растущую вместе с его возбуждением. С их общим возбуждением. — Ты изменился, Уилл, — шипит Ганнибал, погружая пальцы глубже в его рот. — Тебе понадобилась всего неделя, чтобы принять себя. Всего неделя и правильная терапия. Пусть. Пусть называет как угодно. Терапия, психоанализ, сеанс погружения в себя или друг в друга — не имеет значения. Уилл знает, что не изменился — просто принял себя таким, каким должен был быть с самого начала. Язык мягко обводит каждую фалангу, собирая остатки крови, и Уилл чувствует металлический привкус во рту, чувствует, как скопившаяся слюна течёт по подбородку. Закрывает глаза, отпуская эмоции и контроль, отдавая себя во власть новому ощущению всепоглощающей страсти, в которой уже нет ничего человеческого. Ганнибал убирает пальцы — медленно, напоследок проводя по губам и оставляя на них влажные следы. Уилл жадно тянется к нему, целует, закрывая глаза, и, когда его язык глубоко во рту у Ганнибала осторожно обводит острые клыки, Уилл чувствует сладковатый привкус жертвенного мяса и неосознанно ловит его неистовое желание — вцепиться зубами в мягкую плоть, разорвать, подставить лицо под горячие алые брызги, вдоволь напиться живой крови. Уилл даже не стал бы противиться, если бы Ганнибал действительно захотел сделать это. — Ты должен мне верить, — отстранившись, говорит Ганнибал, словно читая мысли, словно улавливая малейшие изменения в настроении. Его пальцы расстегивают рубашку Уилла, легко справляясь с маленькими пуговицами, скользят ниже и сжимают возбуждённый член через грубую джинсовую ткань. Уилл кивает, подавившись стоном, — он ждал этого так долго, что сейчас ему даже больно. — Я завяжу тебе глаза, — продолжает Ганнибал, и в его голосе звучит плохо сдерживаемое предвкушение. — Считай это частью ритуала, Уилл. Идёт? Он думает, что Ганнибал мог бы не спрашивать вообще ни о чем. Длинные пальцы расстегивают ширинку на джинсах, забираются под бельё, и Уилл вздрагивает от прикосновения. Он чувствует себя обнаженным настолько, что это почти стыдно, и дело не в одежде вовсе. Оголённые нервы, неприкрытые, чистые эмоции, неконтролируемое, отчаянное желание — все это в несколько раз ярче, чем в тот день, когда Ганнибал впервые переступил порог его дома. В несколько раз искреннее, настоящей — это слово вертится в голове, пока Ганнибал ласкает его медленно, почти мучительно, сильно сдавливая пальцами напряженную плоть, и Уиллу кажется: если бы такое слово существовало, оно бы подошло лучше всего. Ему хотелось вести сегодня. Показать, что он способен на инициативу, что он сильнее, чем выглядит, сильнее, чем был всего неделю назад. Впрочем, эта неудача почти не кажется обидной. — Ганнибал… — шепчет Уилл, прижимаясь ближе, потираясь членом о его живот. Тянется рукой к галстуку, развязывает изящный узел, который сам же поправлял недавно, несдержанно стонет, целуя в губы. — Здесь на полу или в спальню, на второй этаж? — выдыхает Ганнибал, отстраняясь. На полу только ковёр с коротким ворсом, и Уилл думает, что это будет жёстко. — Здесь, — отвечает он, тянется за новым поцелуем, но Ганнибал неуловимым движением накидывает ему на глаза свой галстук, ловко завязывая в узел на затылке. — Наша договоренность — часть ритуала, Уилл. Уилл улыбается, нащупывает вслепую пуговицы на жилете Ганнибала, расстёгивает их в лихорадочной спешке. Ему хочется скорее почувствовать тёплую кожу, провести по ней ладонью, сдавить в пальцах сильные мышцы, войти в упругую плоть — его желание настолько сильно, что больше ждать невозможно. Ганнибал властно давит руками ему на плечи, и Уилл опускается на жёсткий пол, скрытый под тонким слоем пружинистого ворса. Каждая кость в теле отзывается болью, когда Ганнибал резко вжимает его спиной в ковёр. Уилл слышит звук расстёгиваемой молнии, металлическое звяканье пряжки на ремне, тихий шорох ткани, и Ганнибал устраивается сверху на его бедрах, дразняще и медленно потираясь ягодицами о его член. Перед глазами темно — осязание и вкус заменяют ненужное зрение. Уилл целует его руки, облизывая пальцы, касаясь языком тонкой кожи между ними, гладит его бедра, подаваясь навстречу его движениям. — Не могу больше, Ганнибал, пожалуйста… Ему кажется, что Ганнибал улыбается, опускаясь на его член, пока Уилл не прижимает его к себе резко и сильно, выгибаясь под ним, входя глубже и теряя остатки самообладания. «Ничего не видеть, ничего не знать — это даже хорошо…» Теплые, влажные прикосновения языка и губ сопровождают каждое движение. Линия подбородка, шея, ключицы, грудь и резко выступающие от напряжения ребра. Уиллу интересно увидеть, как выглядит Ганнибал на его члене — обнаженный бог, принадлежащий только ему, принимающий его веру. Живущий им. Но гладкая ткань узорчатого галстука плотно закрывает глаза, и Уилл не поднимает её. Богу следует верить. И доверять… Он резко вздрагивает, когда острое лезвие рассекает кожу на груди — тонкий разрез, как бывает, когда порежешься бумагой. Не больнее. Он чувствует прикосновение горячего рта к ране, чувствует, как язык раздвигает гладкие края, и боль делает темноту перед глазами ярче в несколько раз — он готов поклясться, что так и есть. — Быстрее, — шепчет Уилл, задыхаясь, впивается пальцами Ганнибалу в бедра, входя на всю длину, насаживая на свой член до самого основания. Ему хочется Ганнибала так глубоко, как только возможно, хочется залезть под кожу, раствориться в крови, остаться в нем навсегда. Его собственная кровь стекает вниз по животу тоненьким горячим ручейком, и пальцы Ганнибала растирают липкую жидкость по коже. — Тебе нравится, Уилл, — шепчет Ганнибал, касаясь окровавленной рукой его лица и губ, оставляя алые разводы. Уилл молча глотает свою же кровь, ускоряя движения. Ему хочется дотронуться до члена Ганнибала, ощутить его возбуждение, сжать, провести ладонью по всей длине так, чтобы вырвать стон из груди, и Уилл протягивает руку, поглаживая его пальцами по внутренней стороне бедра. — Нет, Уилл. Ганнибал, перехватив его предплечье, больно стискивает, впиваясь ногтями, а потом подносит к лицу и облизывает пальцы, обхватывая губами и слегка посасывая кончики, проводя языком по венам на внешней стороне ладони. Руку сводит судорогой, и Уилл грубо вырывает ее из хватки Ганнибала. Приподнимается на локтях, обнимает его за талию и прижимается лицом к его груди. — Почему нет? — Сегодня все для тебя, — шепчет Ганнибал ему в ухо, облизывает тонкий хрящик, слегка покусывая зубами. Уилл прижимается ближе, и в испачканный кровью живот ему упирается член Ганнибала — напряжённый, горячий и твердый. — И это тоже для меня. Ты — для меня. Уиллу хватает всего нескольких движений рукой, чтобы заставить Ганнибала выгнуться, откинув голову назад, заливая ему живот спермой. Эйфория заражает его, как вирус, пробегает по телу, отзываясь болезненной судорогой, и он кончает вслед за Ганнибалом, крепко прижимая его к себе, жадно вцепившись руками в его тело. — Уилл… — шепчет Ганнибал ему в ухо, не получая ответа. Уилл откидывается на спину, пытаясь отдышаться, и жёсткость паркета через тонкий ковёр чувствуется сейчас каждой костью, каждой мышцей, ноющей от боли и схлынувшего напряжения. Он не замечает даже, как исчезает тяжесть, давящая на его бедра. Порез на груди сильно саднит, темнота неприятно пульсирует перед глазами, и он тянется убрать повязку. Его останавливает голос, мягко и почти заботливо звучащий в тишине: — Не надо, не снимай. И Уилл послушно опускает руку, коротко вздыхая, когда пальцы Ганнибала, смазанные чем-то прохладным и резко пахнущим травами, аккуратно касаются раны на его груди. *** — Вы хотите сказать, что это в течение часа было на всех мониторах и никто не смог прервать трансляцию? Они сидят в вип-комнате модного ночного клуба, освещаемой резким, точечным сиянием светодиодов. Медиа нервно покусывает губы, Техномальчик нервно парит свою электронку, мистер Мир нервно постукивает пальцами по столу. И добавляет, манерно растягивая слова: — Хотите сказать, никто не смог справиться с вирусом, запущенным этим древним литовским ископаемым? — Увы, наши программисты сделали всё возможное… — Вон. Управляющему не нужно повторять дважды — дверь захлопывается за ним уже через пару секунд. Они наблюдают, как на мониторе Ганнибал целует Уилла в губы, помогая подняться, а потом хитро подмигивает в скрытую камеру. Никто из них не сомневается, что послание адресовано им. «Старые боги тоже идут в ногу со временем». — Где он его откопал? — голос Медиа чуть дрожит, но виду она не подает, разумеется. Самообладание слишком ценно, чтобы терять его так просто. Они рассматривают Уилла ещё несколько секунд, а потом экран гаснет, издевательски моргнув напоследок. — М-да, — хмыкает Техномальчик, затягиваясь электронной сигаретой. — Этого не приманишь сиськами Люси… И тут же получает звонкую оплеуху. — Это оскорбление, придурок, — шипит мистер Мир. — Нас оскорбили. — К черту оскорбление! Он бог — и позволил сделать это с собой! — срывается Техномальчик. — Позволил, черт возьми! Зачем? — Ты глупец, — презрительно бросает ему мистер Мир. — Он хотел показать, что пойдёт на всё ради тех, кто назовет его своим богом. Они молчат, и в тяжёлую паузу вплетается мутное, приторное предчувствие чего-то тёмного и злого. Такого же тёмного и злого, как взгляд Ганнибала на видео, подаренный им напоследок. — Мы так не можем, — нарушает тишину Медиа. — Мы только берём, не давая взамен ничего настоящего. Он это понимает. И будет использовать. Мистер Мир кивает, задумчиво хмурясь. Никто не признался, но на долю секунды в голове каждого из них промелькнула мысль — всего лишь мысль — о возможности проиграть.