Дураки не уважают ничего кроме волыны

— Утро доброе, уебки, — хрипло сообщает мужчина, заходя в зал. — Какого хера в десять утра звоните? — Поставщик слился, а сделка вечером уже, — отвечает португалец, снимая капюшон и вытряхивая назойливые капли воды с ткани. — Чертов Питер… — Кизару уже позвонили? — Он в Москве, бро, — тихо бросает из угла Рудбой, откладывая книгу. — Будет в десять, а сделка в полночь, можем не успеть пересечься. — Тогда пишите Басте, — резюмирует Фёдоров, хмурясь и поворачиваясь к стене. — Откуда шум? — Парни в подсобке кого-то пиздят. Мирон только под нос материт дураков и идёт в коридор, наспех дверь распахивая. За шкирку своего ловит, пока тот ногами что-то тощее мутузит. — За какие вы его так? — Хамло он, потому что, — фыркает Боря, громила такой. Боря бестолочь, про таких говорят «сила есть — ума не надо», но Мирон от него ума никогда не требовал. Ему попроще задач дай: навалять кому-то, бабки отжать или пригрозить. С этим у него все хорошо. Делает и не рыпается, поэтому Федорову он и нравится. Мужчина критически оглядывает то, что они бьют. Видно хуже некуда. Из-под старой куртки патлы белые торчат, синяки не пальцах, ручки тощие. — Парня и так жизнь обделила, — хмыкает Мирон. — Оставьте и валите делами заниматься, у Мамая спросите, он вам все расскажет. — Базара нет, Мирон, — быстро кивает Боря, смываясь. — Слышь, жертва несправедливости, — обращается Фёдоров, легко подталкивая тощего носком ботинка. — Поднимайся. Тот шевелится, дрожит, как лист осиновый, шипит сквозь зубы, но знает, что уйти ему потом могут и не дать, потому корячится, но поднимается кое-как. Парнишка мелкий, выпускник, думается Мирону. Беленький, длинноволосый, худющий, как спичка. Время такое, всем жрать нечего, Мирон знает. — Заяву накатать не думаешь? — осведомляется Фёдоров, складывая руки на груди. — Чтобы вы ко мне в гости зашли и пистолет в рот сунули? — сипит парнишка. — Здраво мыслишь, Мелкий. В общем, мы друг друга поняли. Тикай, и по ночам по улицам не броди, — кивает в сторону выхода мужчина. — Вы это… Хорошо, что не пришили, в общем, — запинается парень. — Сдался ты мне, — вздыхает Мирон и уходит.

***

Фёдоров человек дела. Советы рухнули разом с грохотом, а люди так и не поняли, что делать теперь надо. Точнее, не все. Мирон вот сразу все понял. Понял, что за дела сейчас в гору пойдут, и понял, что за них ему ничего не будет. Были и ещё такие «понимающие». Федоров головой работать умел, лишнего не говорил, друзей ценил, а от врагов избавлялся, а потому свой угол занял и там, где работает, не срал. Других уважал, но и себя в обиду не давал. Мирон толковый. Кизару вот — раздолбай, но ему простительно. Он своих варщиков держит и банчит через чужие руки. Только если жизнь его ничему не научит, то бесконечно такое продолжаться не будет. Присядет, и надолго. Фёдоров так думает. А Федоров ошибается редко. Вот Вася Баста — совсем другой случай. Он мужик взрослый, постарше Мирона, лет на пять-шесть, своё дело знает, работает по своей схеме, не лихачит и на рожон не лезет. И парней у него много хороших. Не то, чтобы Мирон на своих жаловался — нет, они у него с головами и внимательные, но у Басты есть парочка персонажей, с которыми приятно иметь дела. Один — Адиль, шпала такая, его за километр видно. Баста его ласково Казашонком называет, и за такое, казалось бы, можно и в тык дать, но Адиль своих уважает, а потому по мелочам не дёргается. Казашонок — парень угрюмый, хмурый и суровый. Дорогу ему перейти — себе дороже, он сожрет и не подавится. Вася ему цену знает и на него лишний раз не разменивается, а Жалелов берётся только за крупные сделки и серьёзные разборки. И палец в рот ему не клади. Он из тех, у кого руки длинные — насолил, и молись теперь, чтобы до тебя не добрался. Но у Казашонка есть слабость, которую Мирон сразу просек. Вот уже год как с ним ходит миловидный блондинчик с косичками. Ну никак не вяжется со всеми ребятами Басты. Фёдоров долго пытался въехать, какого черта он там забыл. Въехал. Блондинчик тот везде за своего сходил, хитрожопый был до ужаса, умный, деньги считать умел и за пару минут легко мог рассудить, как быть в той или иной ситуации. Правда остался вопрос: а почему ему за Казашонком таскаться надо, вместо того, чтобы сидеть под боком у Басты и помогать ему дела делать? Но и тут свет на ситуацию пролился. Влезли парни Басты тогда на крупняк — не удивительно, что другим его прижать захотелось. Они деньги забирать приехали, а тут — ясное дело, облава. Постригли их команду тогда не хило. И тот с косичками — Кирилл, — там тоже был. И волыну даже выдернул, но ту, видимо, в руках ни разу не держал. Мирон там тоже был, они правда в разборку не лезли, сидели рядом, так сказать, сторонними наблюдателями. Кирилл уже под пули попасть должен был — он цель легкая, в теле мышц ни грамма, но Казашонок про все свои дела разом забыл и перед ним выскочил. Выжил Адиль тогда чудом, в трёх местах прорешетило, и ни одного жизненно важного. А Кирюша от него ни на шаг не отходил. Мирон к геям спокойно относился — он в Европе вырос, а там они, в отличие от России, за людей считаются. Правда вот про Казашонка шуток не отпускали. Рудбой — правая рука Фёдорова, один раз пошутил, так Адиль его в стену вжал и чуть не прирезал там же. Мирон Ване так и сказал: «сам виноват». Евстигнеев, признал, что это он дурак, а Баста только усмехнулся и сказал, чтобы даже не думали трогать Кирюшу Незборецкого. Потому что Жалелов его своей грудью закрывать будет ровно столько раз, сколько понадобится. — Здорово, Вась, — хрипло приветствует Рудбой в трубку. — Дело есть. — Валяй, — грохочет из «Сименса». — Поставщик слился, нужны колеса, четыреста грамм, — сразу переходит к делу парень. — Мирон передаёт привет. — Понял тебя. Сейчас вышлю к тебе Адиля, он все равно перед глазами заебал маячить. — К нам на хату пусть едет, — бросает Ваня. — Бывай, брат. Ваня криворуко тычет на кнопку отключения, что мерзко хрустит под пальцами. Мирон сидит на старом обшарпанном диване, лениво дымя Беломор и потягивая пиво. — Баста Скрипа послал, скоро будет. Как там с Тимуром? Улеглось? — Нихуя не уляжется, потому что Лёва — кидалово. Пока не перестанут цепляться, я конфликт решать не буду, мы ещё с ними лбом в лоб не столкнулись. — По рукам дать не думал? Стрелу забить и все выяснить по-людски? — осведомляется Рудбой. — Вань, сам же знаешь — я, пока не прижмёт, стреляться не полезу, — качает головой Фёдоров, подходя к обшарпанному окну. Под окнами сталинской типовой кирпичной пятиэтажки черемуха цветёт. Мужики долбят по лавке по всей дури, захлёбывая это горилкой — в домино играют. У Мирона в детстве под окнами такие же были. Только те не бухали беспробудно. Фёдоров хорошо запомнил Советы. Мама его на улицу гулять на весь день выгоняла, а мелкому Мирону и в радость. Выглянул — пацаны дворовые бегают, клятвенно пообещал матери к обеду быть, а там два лестничных пролёта, и гоняешь в казаков-разбойников, пока мать из окошка на втором этаже на весь двор не заорёт «Мирон Янович, а ну живо обедать!». Если мама говорит «Мирон Янович», значит теперь уже время не потянешь. Забежал, слопал тарелку супа под строгим взглядом, и снова на улицу. А там уже до самой ночи, пока с площадки не уйдут баба Лида с бабой Зиной, потому что они за ребятишками присмотрят, а иногда и конфетку дадут, шально подмигнув и тихо бросив «кушай, милок…». И никто не боялся, что дети чуть ли не до полуночи носятся. А сейчас не каждый взрослый затемно из дома выйдет. Времена такие. Один раз в ненужное время в ненужном месте — и, дай бог, не завалят. Фёдоров не замечает, как время летит, а Ваня его и не трогает. У него и так проблем много, бошку тоже разгрузить полезно бывает. Мирон видит Скрипа, паркующего прямо в клумбе свой бумер с мигалками. С Казашонком вылазит и Кирюша, и идут они так смешно — молча, не глядя друг на друга, но плечами при ходьбе почти сталкиваются. Мужики пропускают ещё по стакану горилки и провожают длинного казаха с его протеже тяжелыми и безнадежными взглядами. А ещё испуганными сначала, но потом чуть успокаиваются, когда видят, что они не к ним направляются. Значит сегодня все живы останутся. Мужики пьют ещё раз за это. Мирон открывает дверь ещё до того, как Адиль в звонок звонит. Голова и так болит, а у звонка трель противная, как будто истеричка какая-то на повышенных тонах верещит. — Вечер, — чуть улыбается Кирилл. Казашонок молчит. Ему разговаривать не обязательно, с ним и без того все понятно. Молча Мирону руку пожимает. — Заходите, пива выпьем, — кивает Фёдоров, раскрывая дверь шире. Парни проходят, Незборецкий так же приветливо бросает «здорово» Рудбою, а Адиль только кивает в приветствие. — Привезли? Скрип вываливает из-за пазухи свёрток, замотанный малярным скотчем, впихивая его Федорову, а Мирон в ответ пакет полиэтиленовый из ближайшего продуктового на диван кидает. И смешно, и плакать хочется — почти пол ляма в пакете из-под пива отдавать. — Дела как? — осведомляется Фёдоров, протягивая обоим по бутылке. — Живы, здоровы, и на том спасибо, — хмуро отвечает Жалелов. — Что у вас поставщик-то облажался? — Найдём кидалу и порешаем, — коротко бросает мужчина, делая глоток. — Так дела не делаются. У вас-то что там было? Слышал, столкнулись с кем-то недавно. — Да, с ЦАОшниками терки, — кивает Кирюша. — Поножовщина мелкая была, из наших только Смоки под удар попал. Баста ждать сказал, пока он их своими методами к стенке не припрет. Скрип внимательно оглядывая квартиру, убеждаясь, что внутри больше нет никого, кроме Рудбоя с Фёдоровым, а потом усаживается на диван удобнее и берет Кирюшу за руку. Осторожно так, почти нежно. Странно его таким видеть. Особенно, вспоминая, как он один раз восьмерых барыг левых в одиночку завалил. Он вообще спокойный такой, ни одной лишней эмоции. Улыбается редко. Баста на него не похож. Вася — мужик старой закалки, компанейский, за своих держится. Они с Мироном познакомились года два назад. Фёдоров родителей в Германии оставил и в Англию улетел, учиться собирался. Оксфорд окончил, не без проблем, конечно, но все-таки. С Порчанским там познакомился. Потом вернулся к родителям, и нашёл там человека, которого смог бы назвать братом. Шокка с Фёдоровым объединяли амбиции и общий взгляд на ситуацию, которая неумолимо наступала в России. И чувства у них друг другу были намного ближе, чем дружба. Но Мирон себе лишнего не позволял — боялся Диму потерять. А потом Шокк кинул его. Подставил. Федоров должен был товар передать их бегунку, но вместо него там оказались трое парней со стволами. Мирон еле выкрутился, долю свою молча забрал и первым же рейсом в Россию умотал. И людям верить перестал. В Питере он снял старенькую ободранную однушку на окраине, бабло припрятал, чтобы не отжал никто. Порчи позвонил, позвал погостить. Балкон развалился почти сразу после переезда, потому выходить курить в подъезд приходилось. Там Мирон Басту и встретил. Разговорились, а через пару часов уже с Васей и его пацанами бухали у него в квартире. Вакуленко посвятил Фёдорова в упущенное за время его отсутствия в России. Тогда Мирон и просек, как все сейчас работает. Ещё из глубоко детства он помнил, как отец — физик-ядерщик, — говорил, что в Советах ничего нельзя, а за любое лишнее действие тебя уберёт государство. Теперь можно все. Никто тебе ничего не скажет — все будут смотреть, как те алкаши под подъездом на Адиля и молчать. Хочешь — ногу старушке сломай, хочешь — ребёнка на машине переезжай. Всем насрать будет. Теперь каждый за свою шкуру печётся. Баста сказал, что теперь каждый сам решает, что ему делать — пугать или бояться. Мирон бояться больше не хотел.