- 1 -
Старик как всегда приблизился неслышно, замер позади, наблюдая за движением моих рук и вслушиваясь в мерное постукивание керамики. — Вода ушла, обнажив скалистое дно, — сказал он и умолк, ожидая моего ответа. Я молчала, с излишним усердием разминая сухую траву в ступе. Старик положил на стол большие узловатые руки и распрямил пальцы. Они расправились медленно, словно ночной цветок, открыв мозолистые ладони. Я отставила ступу и пест, взяла в руки одну из пораженных ревматизмом конечностей и начала осторожно поворачивать ее из стороны в сторону, выпрямляя пальцы и массируя ороговевшую ладонь. Морщинистая физиономия старика скривилась, но почти тотчас расправилась, едва улеглись первые вспышки боли. — Река отступила, — продолжал он. — Исчезла за ночь, словно её и не было. — Брешешь, — сердито отозвалась я. — Реки не уходят в бури, они разливаются и топят города. Старик плутовато улыбнулся в ответ. За ночь сырость пробрала его до костей, и он, закутанный во множество одежек, платки и даже в обрывки попоны, теперь стонал со смешанным выражением боли и удовлетворения от каждого моего движения. У него не было имени, вернее, он никому его не называл. Я звала его отцом при чужих, но отцом он мне не был. Старик, всегда только старик. Болтали, будто бы он был стар ещё тогда, когда король Утер праздновал свои первые военные победы. А ещё поговаривали, что старик – и не старик вовсе. — Прямо перед башней Вортигерна вырос огромный камень, а в нём — меч. — Почём тебе знать, если король никого к своей башне не подпускает? Старик рассмеялся — ни дать ни взять повернулась на скрипучих петлях дверь конюшни. Шерстяные платки сползли с его плеч. — Я знаю. И ты знаешь. Всяк знает из тех, с кем буря вчера свою беседу вела. Я не смогла подавить невольную дрожь при воспоминаниях о минувшей ночи, о стихийном ужасе, который я испытала. — Появление Экскалибура знаменует приход к власти истинного короля. — Лицо старика вдруг потемнело, сделалось страшным, как у черта. — Скоро наступит конец тирании и бесчестья Вортигерна. Я было отшатнулась от него, но старик больно стиснул мою ладонь. Ещё недавно скрюченные и узловатые пальцы теперь были крепкими, как сталь. Старик — и не старик вовсе. — Это легенда, — несмело возразила я. — Это пророчество, — его прикосновение жгло огнём. — Знание есть и боль, и сила, и великое страдание. Что ты слышала? Что дикая вода говорила тебе? Я пятилась, старик шёл за мной, не выпуская моей руки. Я изо всех сил старалась победить страх и растерянность, которые бились у меня в груди, словно перепуганные куры в курятнике. Наконец моя спина натолкнулась на стену, мы оба остановились, и я посмотрела на него так твёрдо, как только могла. Глаза старика следили за мной, бесцветные и водянистые, скрытные, непроницаемые. — Она топила меня! — выдохнула я и зажмурилась, стараясь спрятаться от этого взгляда. Старик навис надо мной, вдруг такой высокий, большой; от него пахло тиной и солью. Он потянулся ко мне и поцеловал. Не по-отечески, а как любовницу. — Нимуэ, — мягко прогудел он, затем отстранился и выпустил мою ладонь. — Ты противишься Природе. — Его веки опустились, и с лица исчезло то страшное выражение, которое так напугало меня. — Ты сохнешь изнутри, как пустая глиняная посуда. Сила иссушит тебя, измучает и, в конце концов, всё равно возьмёт своё. Впусти её. Я была как в тумане, все вокруг утратило значение реальности, и я смутно ощущала признаки глубокого потрясения. И ещё одно странное, новое, чуждое мне чувство — некое мягкое и приятное напряжение от воздержания. Сколько бы я ни щурила глаза, силясь разглядеть старика, его удалявшийся силуэт оставался размытым. А когда он исчез вовсе, я почувствовала себя так, словно оказалась в какой-то холодной пустоте, где зимний ветер пробирал до костей. Я облизала губы. Они были солёными, как если бы мне только что довелось испить озёрной воды. Волосы колко поднялись у меня на затылке. Старик не был стариком.- 2 -
День был ясный, свежий и по-летнему душистый. Распускавшаяся по крутым берегам зелень отражалась в покрытой мелкой рябью озерной воде. В преданиях говорилось, что озеро это было бездонным — в самом его центре находилась глубочайшая дыра, ведущая в миры куда более тёмные и ужасные, нежели этот. Я бродила среди покрытых мхами и лишайниками камней в поисках сон-травы, растения, чем-то напоминавшего незабудки, – лиловые колокольчики, покрытые густым серебряным пухом. Цветок этот именовали ведьминым зельем, якобы рос он, восстав из водной пучины, влекомый нечистой силой. Порой отвар из сон-травы и правда оказывал почти магический эффект: заживлял тяжёлые раны, унимал женские боли, утихомиривал непрекращающийся кашель. А если я и собиралась варить из него какое-то зелье, то только сонное — чтобы не размыкать по ночам воспалённых век и не слушать того, чего слышать не хотелось. По дороге сюда, на вересковой пустоши я видела Артура, ведущего потешный бой на деревянных мечах с мальчишкой Кабана. Он окликнул меня, но я так и прошла мимо, угрюмо глядя себе под ноги. Когда утром я спустилась в кухню, Артура там уже не было. Только несколько мутно поблёскивавших монет, оставленных на столе, напоминали о его вчерашнем позднем визите. Найти растение оказалось несложно. Я разглядела цветы у подножия самого высокого каменного столба. Отделив несколько побегов, я завернула их в носовой платок. Моё внимание привлекли яркие серебряные отблески озёрной глади, и я застыла на месте, не сводя глаз с воды. Её сияние ослепляло, и когда я отвела взгляд, то всё вокруг показалось мне чёрным. Высокий столб, укрывавший меня от палящего солнца, был разделен на два вертикальных блока. Я оперлась рукой об один из них, и он вдруг взорвался воплем. Я испуганно отшатнулась, попятилась с такой скоростью, что не удержалась на ногах и упала на землю. Вся потная, я уставилась на столб. Ни одно живое существо не было способно издать такой звук. Но ведь камень и не был живым. Описать его крик не представлялось возможным. Это был и вой гневного ветра, и ропот волн, бьющихся о причал, и плач страдающих детей… Начали испускать крики и другие камни. Не в силах терпеть это, я вскочила на ноги и, спотыкаясь, кинулась к берегу. Как и вчера ночью, звуки гнались за мной, не утихая ни на мгновение. И я бежала прочь, не глядя, куда ступаю, пока сквозь стоны, стенания, скрежет и скорбные рыдания не услышала то, что отозвалось внутри меня радостным трепетом, — плеск воды. Я вошла в озеро. Прозрачная вода, сверкающая, словно стекло, обступила меня, с готовностью приняв в свои объятия. Ласковая, отражающая светящийся круг солнца, – она вела меня за собой прочь от исходящих криком камней. И я поддалась потоку, позволила течению увлечь себя. Поверхность озера казалась совершенно гладкой, но оно отнюдь не было спокойным: внутри него постоянно пробегали какие-то течения, мелкие, но ощутимые, напоминавшие спазмы. Они создавали впечатление, что вода была живой — тёплым, приветливым существом, призванным ласкать и обволакивать. Вода дошла мне до бедер, и я даже вздрогнула от приятного ощущения — как будто что-то лизнуло меня мягким и нежным языком. Я всё ещё слышала камни, но их крики, звучавшие где-то вдалеке, больше не причиняли прежних страданий. Вода теперь доходила мне до плеч. Озеро обняло меня. Я пошла дальше, удерживаемая его нежными руками, навстречу темноте и сладостному безмолвию. А потом дно исчезло под ногами, и я ухнула вниз. Чёрная вода сомкнулась над моей головой.- 3 -
Где-то неподалёку раздавались крики, напомнившие о тех звуках, что исторгали из себя камни. Но они утратили свою внечеловеческую природу; теперь я слышала обычные громкие голоса людей, ведущих спор. Я осторожно потянула носом воздух. Сильный, по-летнему острый запах деревьев и слабый — травы подо мной. Вытянув руку, я подвигала ей из стороны в сторону, как если бы лениво отгоняла докучавшую муху. Ничто не замедляло моего движения, ничто не противилось ему. Озеро отпустило меня. Перевернувшись на живот, я приподнялась на полусогнутых руках и принялась надсадно кашлять и отплёвываться. Я ожидала, что изо рта польётся вода, но кашель был сухим и жёстким. Чья-то тень накрыла меня. Я подняла голову и увидела перед собой растерянного Блу с деревянными мечами, зажатыми подмышкой. Артур опустился на колени рядом со мной. Почувствовав слабое прикосновение к спине, я вздрогнула и выпрямилась на руках, но меня тут же повело в сторону. Он обнял меня за плечи. Я приложила одну ладонь ко лбу, другую — к тому месту, где у меня находился желудок, и с трудом выговорила: — Подите прочь. Артур издал короткий смешок, в ответ на который никто не улыбнулся. — Беги к старику, — велел он Блу. — Я доведу её до дома. Скажи, всё с ней ладно, раз первым делом вздумала огрызаться. Мальчишка тут же исчез за столбом, затем его спина пару раз мелькнула среди развалин и наконец он скрылся из виду. Мы с Артуром остались одни. Снова. Я бегло оглядела себя. Платье и волосы были сухими, сумка и цветы, завёрнутые в платок, валялись у подножия раздвоенного камня. И сама я, очевидно, не двигалась с места – так и лежала там, куда рухнула, попятившись от столба, — на негустой, растущей пучками траве. Заходившиеся в страшном крике камни, озеро, поглотившее меня, и то, что я видела в его глубинах, почти на самом дне, — ничего этого на самом деле не было. Я просто упала и потеряла сознание. Артур осторожно развернул меня к себе, приподнял мой подбородок так, чтобы видеть лицо, и спросил: — Что за хворь тебя одолела? — Я вполне здорова, — ответила я, и тут же, словно в противовес своим словам, затряслась от слабости и холода, как если бы только что действительно вылезла из воды на сушу. На лице Артура отразились недовольство и раздражение. — Да ты только погляди на себя, — сказал он. — Почернела, как закоптившаяся свеча. Он взял мои дрожащие руки в свои, с силой разжал стиснутые в кулак пальцы, заставляя раскрыть ладони. — Гляди, — кивнул он. Я опустила глаза и увидела, что руки мои были всё равно, что кости, обтянутые прозрачной кожей. Вены вдоль запястий вздулись и посинели. Я задохнулась при виде такого уродства. Это больше не были руки лекаря — умелые, проворные, ласковые, а когда нужно — твёрдые; исчезли с ладоней и мозоли, натёртые скалкой и рукоятью ножа. Я видела конечности какого-то человекообразного чудовища с озёрного дна. Артур погладил большим пальцем центр моей ладони. Я подняла голову и увидела перед собой его взволнованное лицо. Вздрогнув, я попыталась отнять руки, сжать в кулаки, спрятать их от его взгляда, спрятать, чтобы не видеть их самой, но Артур не выпустил меня. Наши ладони вдруг соединились, а пальцы крепко переплелись. У него были большие ладони, тоже мозолистые и шершавые, очень-очень тёплые. Я едва не вскрикнула — всё равно что прикоснуться к печке в морозный день — и хорошо, и невыносимо. — Как тепло, — выдохнула я, позабыв обо всём. — О, барышня. У меня горячая кровь, — дурашливо, подражая говору деревенского паренька, ответил он. — Вот, потрогайте, — с этими словами Артур прижал мою раскрытую ладонь к своей груди, прямо к сердцу. Я озадаченно посмотрела на него. Видел ли он то, что видела я, когда он велел мне взглянуть на свои руки? Или мне вновь всё привиделось? Моя ладонь была по-прежнему прижата к его груди, сердце билось под ней, точно молот; я чувствовала вибрации его тела, тихое-тихое гудение, похожее на то, что иногда издаёт потревоженная земля. И этот жар, что исходил от него… Артур был крупным, крепким и светлым, точно солнечный луч. Я невольно потянулась навстречу. Он казался таким нежным, какими могут быть лишь очень большие и сильные мужчины. А я устала мёрзнуть и тонуть. Высвободив другую ладонь, согретую теплом и порозовевшую, я прижала её к его щеке. Глаза Артура, обращённые ко мне, были ясными и серьёзными. Ветер пел у меня в ушах, сдувал выбившиеся локоны с плеч, и они щекотали лицо. Он смотрел на меня, но не прикасался, затем вдруг закрыл глаза, словно ему сделалось невыносимо смотреть дольше, а когда раскрыл их — они горели передо мной, как раскаленное железо. — Не высекай искры, если не хочешь потом спасаться от пламени, — сказал он, и я почувствовала в его словах проявление силы, вполне осознающей, но сдерживающей себя; это был вызов и побуждение, в котором не заключалось требования. — Может быть, я хочу сгореть? — смело ответила я, и это была чистая правда. Лучше так, чем двигаться и качаться в чёрной воде, быть слепой волной, призываемой близящимся штормом. Артур отнял мою руку от своего лица, прижался губами к ладони, а затем одним резким движением усадил меня к себе на колени. Он крепко прижал меня к груди, не говоря ни слова, и я чувствовала, что пульс у него на шее бился так же сильно и часто, как и у меня. Он отстранил меня от себя, чтобы ещё раз взглянуть мне в лицо. У меня немного закружилась голова. «Сила иссушит тебя, измучает и, в конце концов, всё равно возьмёт своё. Впусти её». И я впустила. Губы мои приоткрылись навстречу его губам; я впустила силу и приняла её, приняла от всего сердца и вызов, и побуждение, и то сладостное напряжение от воздержания, что впервые ощутила сегодня утром, когда старик поцеловал меня. Старик не был стариком, а Артур — не только Артур, но и ещё кто-то. Ещё что-то. Мне хотелось испить его пламя, вобрать его в себя. После долгого поцелуя он поднял голову и расплылся в широкой и дерзкой улыбке. Я обхватила его за плечи, притянула к себе, и он, опустив голову и приоткрыв рот, прильнул к вырезу моего платья. Я ощутила на груди его горячее дыхание и отклонилась назад, удерживаемая его руками. Артур осторожно уложил меня на землю; густая пыль, золотившаяся в солнечном свете, парила в воздухе вокруг его головы. Он наклонился и вновь поцеловал меня уже не слишком нежно и продолжал целовать, пока боролся с завязками на моём платье. С сомкнутыми на его спине руками, с ногами, охватившими его бедра, с колотящимся в ушах сердцем, я вновь была волной, как бы тому ни противилась, — медленно двигалась вверх-вниз. Мы боролись, во всяком случае, больше всего это походило на сражение двух стихий: огонь шипел, трещал, но не гас, вода противилась, кипела, но не отступала. Артур распахнул моё платье от ворота до пояса, втянул в себя воздух сквозь сжатые зубы и охрипшим голосом произнёс только одно: — Словно белый бархат. А затем вдруг запустил руку мне под юбку, вверх по бедру, к мягкому, открытому теплу. Я смотрела на него сквозь приоткрытые веки. У него было красивое лицо: чёткие линии скул, ровные брови, широко расставленные светлые глаза, а в их глубине — тут я вздрогнула и сжалась — светилось что-то мрачное и знакомое. Я вспомнила, как увидела нечто мерцающее в плотной толще воды, почти на самом дне озера. И глаза Артура вдруг стали глазами старика: бесцветными, водянистыми и больными… Вскрикнув, я засучила ногами и отползла назад. Артур отшатнулся, ошарашенный моим поведением, а затем вновь потянулся ко мне. — Довольно! Довольно! — выпалила я, задыхаясь и уворачиваясь от его рук. Он сжал кулаки и замер на месте. Его взгляд задержался на моём горле. Запахнув воротник платья, я поднялась на ноги, а Артур так и остался сидеть на земле. Он откинулся назад, расправил плечи и положил руки ладонями на колени. Когда Артур поднял на меня глаза, они вновь были его — живые, выразительные и блестящие. Он смотрел на меня строго, с недовольством и удивлением. Терзаемая стыдом и виной, надрывавшими мне сердце, я отвернулась, не в силах больше сдерживать на себе этот тяжёлый взгляд. Он словно говорил: я могу быть нежным с тобой, но отказывать мне нельзя. Я чувствовала, что мне следовало объясниться, сказать хоть что-нибудь, но вместо этого я только сильнее сжала губы. Маленькие язычки невидимого пламени всё ещё жалили шею и грудь — там, где Артур касался меня губами, — и время от времени я вздрагивала, будто бы вот-вот собираясь разрыдаться, но глаза мои оставались сухими. Я вся теперь была высохшей и обожжённой, как глина после печи — твёрдая и прочная. Но мне вновь сделалось мучительно холодно, мурашки поползли по стянутой коже, которая ещё совсем недавно была разгорячённой. Я наклонилась, чтобы поднять с земли сумку. Платок с травой лежал чуть поодаль, рядом с Артуром, и я не решилась приблизиться. Он по-прежнему молча наблюдал за мной. Прежде чем уйти, я обернулась и с тревогой взглянула на озеро. На противоположном берегу клубились штормовые облака. Поднялись волны, в этот раз они не шептали — пели. О, Нимуэ. Ты сеешь ветер – пожинаешь бурю.