Ты сеешь ветер

      Шёл снег. В блеске первых утренних лучей мы с Мерлином гуляли вдоль заново отстроенной восточной стены замка. Ланселот сопровождал нас, держась чуть поодаль.       — Я помню, как мы с тобой беседовали на этом самом месте несколько десятилетий назад, в день коронации Утера Пендрагона, — на губах Мерлина блуждала лёгкая улыбка. Теперь ни у кого бы язык не повернулся назвать его стариком. Густые русые волосы, спускавшиеся на лоб до самых бровей, светлое, гладкое лицо, ясные глаза, прямая спина, — он выглядел столь же молодо, как и я. — Ты не пожелала присутствовать на церемонии. Ты не благоволила новому королю.       Мы остановились. Я смахнула ладонью снег с каменных зубцов на стене.       — Утер принимал расположение магов как должное. Он думал, мы станем ему служить. Вортигерн был умнее и наблюдательнее.       — Твой взгляд всегда направлен в сторону тени, — заметил Мерлин. — Ты поэтому выбрала его в качестве объекта своего покровительства? Или потому, что я выбрал Утера в качестве своего?       — Вортигерн был магом, — ответила я. — Кто, как не он, мог обеспечить прочный мир в Камелоте? Утер прокладывал дорогу по одному камню и дальше последнего ничего не видел. Вортигерн же умел творить порядок из хаоса. Мне жаль, что мы его потеряли.       Мерлин покачал головой.       — Тебе следовало держать свои симпатии при себе. Ты вскружила голову юному принцу своими речами о бесконечных возможностях магии, а затем вверила Экскалибур Утеру.       — Я сделала ровно то, что ты велел, — вспыхнула я. — И Вортигерн обрушил весь свой гнев на меня. Это меня он лишил памяти.       — Ты уязвила его самолюбие. Не нужно было давать ему ложных надежд. В последнее время я часто думаю о том, как бы поступил Артур, узнай он о твоей причастности к смерти его родителей.       Я взглянула на него с настороженностью и некоторой обидой.       — Но он никогда не узнает. Это была всего лишь череда случайностей, а не злой умысел.       — Я знаю, я знаю, — печально отозвался Мерлин. — Иногда мне кажется, что ты преследуешь драконий род, словно тяжёлый и неодолимый рок. Но в случае Артура… — он сокрушённо вздохнул. — Я не понимаю тебя. Променять своё величие на смертного! Он вторгся в твои владения, он лишил тебя невинности, запер в каменных стенах. Он станет приказывать тебе, а ты не посмеешь перечить его воле, ибо отныне ты — его собственность.       — Если кто-то завидует тому, что хотел бы иметь сам, то он старается всячески это обесценить, — с лёгкой улыбкой заметила я.       Мерлин повернулся и взглянул на меня с удивлением. Его глаза теперь имели тот цвет, каким обычно окрашивается кромка на горизонте перед самым рассветом. Но они были пусты, они ничего не излучали, скорее, наоборот, вбирали меня в себя.       — Любовь, созидающая и управляющая миром, как бы это удивительно ни звучало, по своей сути является абсолютно бесстрастной. Безусловной. Такая любовь — это любовь без права обладания, восхищение без поклонения. Безусловная любовь не создаёт отношений зависимости между тем, кто любит, и предметом его любви.       — Ты встречал такую любовь?       — Я чувствую это. Я люблю тебя именно так.       На тёмных ресницах Мерлина, словно слёзы, сверкали растаявшие снежинки, он быстрым движением руки смахнул их.       — Отчего тебе никогда не бывает достаточно этого? Ни Марк Антоний, ни Цезарь, ни Луций Арторий Каст, ни Риотамус, ни Аврелиан, ни Артуир мак Айдан, — никто из них, кроме твоего тела, ничего не видел. Для меня же ты всегда была бестелесна, как стихия.       Я взглянула на браслет, что накануне подарил мне Артур, — ряд крупных неровных жемчужин, помещённых между переплетёнными золотыми цепочками. Он сказал с нахальной улыбкой: «Добродетельная женщина — это жемчужина великой цены, она стоит дороже рубинов». Я ответила, что это самое глупое изречение, какое я когда-либо слышала. А ведь оно даже не принадлежало Святому Павлу.       Я никогда не была добродетельной женщиной.       Я пришла в его покои спустя несколько недель с момента своего появления в замке. Артур объявил меня своей невестой и окружил придворными девушками. Ланселот следовал за мной по пятам. Но когда я пожелала оказаться в спальне короля, мой верный рыцарь молча и потупив взгляд отошёл в сторону. Билл и Персиваль впустили меня внутрь. Все они очевидно получили распоряжение не препятствовать падению моего целомудрия в глазах придворных. Взгляд, которым Артур окинул меня, выдавал его чисто мужское самодовольство. Целую минуту я просто смотрела на него, а затем, скинув халат на пол и подняв подол сорочки, забралась в постель и устроилась на нём. Он попытался сесть, но я толкнула его обратно. Наступило долгое молчание. Потом я просунула ладонь между нашими телами и приспустила брэ с его бёдер. Одна рука Артура коснулась стены, и я услышала, как тяжёлые перстни на его пальцах слабо чиркнули по камню. Другая рука потянулась к моей груди, но я отстранила её от себя и начала медленно двигаться вверх-вниз, снова превратившись в слепую волну, призываемую близящимся штормом. Артур вздрогнул и застонал, я почувствовала, как он дёрнулся подо мной, а затем поразил меня болезненным толчком. Я не испытала ничего похожего на наслаждение, а его дыхание сделалось горячим и частым, всё тело напряглось, он вскидывал бёдрами, чтобы усилить восприятие.       И тогда я опустила руку на его шею.       Я извивалась, скользила, как змея, как Фетида в объятиях Пелея, становясь то огнём, то водой. Моя ладонь лежала на его горле спокойно, пальцы даже не были согнуты, но лицо Артура вдруг побагровело, глаза налились кровью, вены вздулись на могучей шее. Он стал задыхаться. Всё его тело пришло в движение. До боли стиснув мою руку, он отнял её от себя, но ничего не изменилось, он по-прежнему не мог вдохнуть. Его взгляд подёрнулся пеленой, лицо исказилось страданием.       Король был в постели с женщиной и одновременно шёл ко дну озера. Он тонул, как прежде тонули его люди, застигнутые врасплох жестокостью бури.       Внезапно Артур прижал мою ладонь к своей клокочущей груди, прямо напротив его бухавшего, как молот, сердца. Я поражённо взглянула на него. Артур смотрел на меня, но глаза его будто бы были слепы. Мышцы его расслабились, тело окаменело. Я медленно наклонилась к нему, приникла к груди, слыша, как его дыхание стало постепенно выравниваться. Он словно только что очнулся от ночного кошмара и всё никак не мог отдышаться.       — Ты вторгся в моё озеро, я забрала твоих людей. Это то, что отличает короля от мелкого ростовщика из Лондиниума: за свои необдуманные решения король всегда платит жизнями подданных.       Я почувствовала движение под собой. Артур высвободил свою руку, пальцами другой он впился в мою спину. И он всё ещё был во мне.       Выпрямившись, я взглянула на него сверху-вниз. Он побелел, как мел. Его глаза отражали ожесточение, страх и похоть. Возможно, он впервые за всё время приблизился к пониманию того, кем я являлась на самом деле.       — Я люблю тебя, Артур, — спокойно сказала я. — Но будь осторожен со мной. Милосердие не моя добродетель.       Его шея затрепетала. Он вонзил пальцы в мои бёдра, словно гвозди, согнул свои ноги в коленях и резко подался вверх. Я поперхнулась, он заскрипел зубами от ярости. Мне хотелось зажмуриться, но я усилием воли заставила себя держать глаза открытыми, чтобы видеть Артура каждый миг. Он поражал меня снова и снова, и я, принимая все эти удары, существовала теперь как точка приложения силы.       Ни один герой не удержит в руках богиню, если только она сама того не возжелает.       Он мог бы наказать меня, мог выпороть или велеть, чтобы меня на его глазах выпороли другие. Он мог бы выслать нас с Мерлином за пределы столицы и жениться на своей благочестивой Гвиневре, объединить два королевства и разбить воинствующих саксов. «Он мог бы, — думала я, глядя в его глаза, сверкавшие гневом и болью. — Но он полагает, что я и без того наказана самим своим существованием».       И это была истинная правда.       Резко сев на постели, Артур перевернул меня на спину. Я раздвинула ноги, приподняла их и охватила его бёдра. Он вдруг склонился надо мной, словно намереваясь поцеловать, и, видят боги, он хотел это сделать, ведь теперь, когда я была под ним, любить меня было легче; он вспомнил о своей нежности, но тут же замер — нежность здесь была неуместна. Я не заслужила её сегодня.       Он схватил меня за волосы и откинул мою голову, чтобы я посмотрела ему в глаза.       — И ты будь осторожна, Вивиан, — хрипло произнёс он. — Терпение не моя добродетель.       Я не нуждалась в его терпении или милосердии. Я сама пришла в его постель.       Я обняла его голову руками, отстраняя от себя, пытаясь рассмотреть его, чтобы запомнить, каким был мой мужчина, когда я ещё любила его.       Капли пота стекали по лицу Артура и падали на подушку и мне на грудь. Наши тела вновь столкнулись со звуком удара; бедра мои болели от его пальцев и непрерывных толчков. Его напор оставался безжалостным. Он раскинул мои руки, ухватив за запястья. Теперь я была прикована к постели, подобно Прометею на его одинокой скале, мучимая любовью, которую не была способна принять целиком. Мои ступни упирались в его плечи, я смотрела на него снизу, и он казался мне огромным.       Я сеяла искры и получила своё пламя.       Артур потянул меня к себе, я вскрикнула, он зажал мне рот губами, но это был вовсе не поцелуй, а ещё одно нападение. Затем он подхватил меня под живот, вынуждая повернуться к нему спиной, и поставил на четвереньки.       Артур Пендрагон не был тем мужчиной, чью жажду можно было легко утолить.       Мы терзали друг друга всю ночь. Наутро, когда я пришла в себя, лёжа головой у него на груди, а наши взмокшие тела были всё ещё плотно прижаты одно к другому, бедро к бедру, Артур вдруг сказал:       — Будь мне другом, Вивиан. Не врагом.       Его голос немного дрожал, глаза были закрыты.       Я чувствовала себя разбитой, сытой, по-хорошему пустой. Возле самого моего уха с противоестественной разрежённостью и силой билось его сердце. Я любила это сердце больше, чем своё.       И теперь, когда Мерлин говорил мне о бесстрастности, всё у меня внутри дрожало от клокочущего смеха.       Я потянулась к нему и медленным движением приложила ладони к его лицу с обеих сторон.       — Но я хочу его себе, — просто сказала я. — Можешь ты это понять? Хочу зависимости и поклонения, страсти, хочу спорить и мириться, хочу сидеть подле его трона, хочу быть матерью и женой. Я хочу прожить жизнь, всего одну, но чтобы она была настоящей. Я хочу быть живой!       Мерлин взял мои руки в свои, такие горячие от волнения, что казалось, будто они обжигали мне кожу.       — Нимуэ, — его голос был очень нежным, а глаза полнились печалью. — Это невозможно. Я же говорил тебе, всё обернётся трагедией. Страдание, снова одно страдание.       — Ты сказал: он будет любить её, она его — не слишком. Но ты говорил не об Артуре. Ты говорил о себе. Твои слова принесли мне немало вреда.       — Разве ты не чувствуешь, как его слепое обожание теснит тебя в угол? Острая боль, жестокое пламя — однажды, скорее, чем ты думаешь, это утомит тебя. В одно обыденное утро ты взглянешь на него и поймёшь — начался надоедливый до зевоты конец. Он, конечно, умрёт, умрёт, как я и говорил, в одиночестве, схоронив прежде всех своих верных рыцарей. Род Пендрагонов навеки исчезнет.       Я горько улыбнулась и высвободила свои руки.       — Тебе необязательно лгать, ведь так? Ты можешь просто молчать. Почему ты никогда не говоришь ни слова о Тамезисе? — спросила я. — Тебе ведь известно о том, что он появится на свет. Наследник Артура, речной принц и молодой дракон. Почему ты молчишь о нём?       Мерлин прижал пальцами веки закрытых глаз, словно ему сделалось больно смотреть на меня.       — Тамезис… — глухо протянул он. — Какое тяжёлое имя — язык с трудом ворочается во рту. Речной принц. Конечно, конечно, — тяжело вздохнув, он открыл глаза и посмотрел мне через плечо. — Но не дракон.       Я отследила его взгляд и обернулась. Ланселот собирал снег в ладони и лепил снежки.       Видения словно огнём вспыхнули у меня перед глазами.       «Сэр Ланселот посмел предать лучшего из людей, — чуть насмешливо заявил Тамезис. — Он опорочил доброе имя короля и должен быть казнён».       Меч не отзывался принцу.       «Она была виновна перед своим королём, перед своим мужем, и ей пришлось отречься от озёрной пучины, родившей её на свет».       Я была настолько поражена, что даже не отшатнулась от Мерлина, а только заморгала часто-часто. Сердце моё так и заколотилось.       Он не мог лгать, он физически не мог выдавить из себя ложь, как не мог умереть от старости или зачать дитя.       — Пожалуйста… — выдохнула я, сама не зная, о чём собиралась просить.       Светлые, ясные глаза уставились на меня с близкого расстояния, и дыхание застряло у меня в глотке.       — Я же сказал: всё кончится трагедией, Нимуэ. Ты хочешь втиснуть себя в рамки человеческой жизни и ничем при этом не пожертвовать. Но человек полон слабостей и пороков. В одну из ночей убывающей луны на берегу Тёмной реки ты позабудешь все свои брачные клятвы. Ты неверная. Всегда такой была.       Я почувствовала, как гримаса боли исказила моё лицо. Я вся сжалась, отступила и опустила голову. Мерлин потянулся ко мне, но я тут же отпрянула.       — Такова участь всех неравных союзов, дитя, — тихо произнёс он. — Вы не были созданы друг для друга. Всё в мире стремится к равновесию. Артуру не нужен сын, он оставит после себя иное наследие.       — Как ты, не так ли? — прошипела я со злостью. — Ты что, лепишь из него короля по собственному образу и подобию? Он человек, он единственный властелин своей судьбы!       — Он король. Он больше не принадлежит себе.       — О, боги! Лучше бы тебе лгать, Мерлин! Лучше бы тебе лгать мне.       Некоторое время мы молчали. Я глядела вдаль. Солнце стояло невысоко и светило сквозь дымку, нависшую над самыми верхушками деревьев. Воздух казался тяжёлым от сырости. Снег, лёгкий и редкий, припорошил землю, напоминая муку на полу в мельнице. Тяжелы были мои мысли. Наконец, я с трудом заговорила, едва справляясь с чем-то таким сильным, что руки дрожали от напряжения.       — Это Тамезис убьёт Артура?       — На Каммланском поле на рассвете, — голос Мерлина звучал, как удары бича. — Этот рассвет будет последним для них обоих. Разве это не жестокая насмешка судьбы, в которую ты отказываешься верить, — любить кого-то и одновременно быть причиной его страданий и гибели?       — Ты всего лишь летописец чужих судеб, Мерлин, — тихо, но твёрдо сказала я. — Ты хранишь легенды, я их создаю. Раньше я никак не могла осмыслить твоё предсказание о собственной смерти. Но теперь я могу представить себе твоё убийство. А раз могу представить, то могу и совершить.       С этими словами я отвернулась от него и пошла прочь. Ланселот, наградив Мерлина настороженным взглядом, отправился за мной. На негнущихся ногах я вошла в замок и, на мгновение растерявшись, вдруг остановилась. Ланселот своей лёгкой рукой взял меня под локоть и повёл по коридору, причём я с немалым удивлением подумала, что, пожалуй, он впервые по собственной воле дотронулся до меня: ощущение лёгкости и одновременно силы его прикосновения напомнило о крыле большой птицы. Он вывел меня в разреженную факелами тьму знакомого коридора. Мы оказались напротив моих покоев. Ланселот открыл для меня дверь, затем обернулся ко мне, и, видимо, что-то такое было у меня в лице, что он вдруг почти неразличимо и чуть изумлённо выдохнул:       — Ваше Величество…       Отблеск огня сверкнул на моём обручальном кольце.       Сломленная своими переживаниями и усталостью, я буквально повалилась на него, истерически всхлипывая. У него была чистая, нежная душа. Он не стал звать на помощь, не отстранился от меня в смущении. Он привлёк меня к себе одной рукой и выжидающе замер. Я горько рыдала, охваченная страхом и невыносимым стыдом, но постепенно стала успокаиваться на широкой и тёплой груди человека, который гладил меня по спине. Слёзы иссякли, и я в изнеможении отстранилась от него.       Теперь я вновь была тиха, как белый снег, укрывавший сейчас под собой чёрную землю. Признательно и ласково — я просто не могла иначе — я погладила его ладонь и сказала:       — Никому не говорите об этом, сэр Ланселот.       — Не буду, — ответил он с самым искренним видом.       Я чуть улыбнулась и поспешно скрылась за дверью, не в силах больше глядеть в это чистое лицо и невольно отмечать про себя его схожесть с другим. Тёмные и бездонные, как водная гладь, глаза, светлые волосы, отливающие медью, густые ресницы… Озёрный рыцарь и речной принц.       Нет, покуда у меня имелась своя воля, этому никогда не бывать. Да только всё равно в любви, в надежде, в жизни и смерти куда ни ступишь — всюду таилась западня. Быть живой так или иначе означает бродить вслепую, покоряясь своей судьбе. Быть живой — значит жить в преддверии неизбежной зимы.

К О Н Е Ц