Вспомни меня

Ненавижу. За все и сразу. От макушки и до коленок, торчащих из драных джинсов. От мешковатого, пыльного, пахнущего не то сыростью, не то дешевым мылом, безразмерного свитера до хипстерских брендовых шмоток. От латаных маек до небрежных рубашек, каждая из которых стоит как половина моего подержанного «ниссана». От уродских перемотанных очков со следами клея на стеклах, доставшихся ему наверняка еще от бабушки, – почти такие же, но с ценником, на котором пара нулей плюсом. От монохромного глючного кирпича, вряд ли способного отправлять даже сообщения, до блестящего отвратительно розовой металлической задней панелью смартфона с какой-то дебильной гравировкой, что он обычно прикрывает чехлом. Темным, с абстрактными линиями и путаными сатанинскими узорами. Наверное, если глаза закрою, смогу воспроизвести по памяти. Равно как и его черную, мрачную татуировку, тянущуюся от запястья и до самого плеча. Ничего сложного, по сути. Ничего сложного, потому что я его ЗНАЮ настолько хорошо, насколько вообще это кажется возможным. Настолько хорошо, что кофе-всегда-без-сахара и в-сэндвичах-нет-салата. Настолько, что мелодия на его звонке никогда не меняется, а вокалист – тот, что вопит не своим голосом на первых же аккордах, – бесит. Хотя бы потому, что так точно не умеют не продавшие душу нормальные люди. Настолько, что ему двадцать-лет-восемь-месяцев-одиннадцать-дней. Укладываюсь подбородком на сцепленные в замок руки и, растянувшись на столе в аудитории, привычно до блевоты, нахожу взглядом его вот-вот буквально в черный выкрашенную макушку. Неизменно на правом кресле около него рюкзак стоит. Латаный-перелатанный, с лямками, не раз оторвавшимися и грубо подхваченными толстыми нитками. Неизменно, вот уже полгода почти, слева – Юджин. Местная звезда и сынок богатых родителей. Наследный принц и, пожалуй, самый смазливый позер на потоке. На красной «ауди», ради которой ни дня не работал, и с таким невнятным чучелом в роли пассии, что невольно посещают мысли о его явной ненормальности. Но это не важно все. Ни диски на его машине, ни стоимость солнцезащитных очков. Плевать. А все потому, что рядом с ним сидит тот, кого я по привычке, инерции и какой-то больной потребности прежде всего ищу глазами. Чаще всего – макушку. Иногда сталкиваемся взглядами, но он вряд ли даже замечает это – что меня передергивает от одной только мысли, что эти серые, слишком неестественного оттенка глаза понимающе расширятся и он наконец ДОГОНИТ. Разберется, в чем дело, и, наверное, попытается избегать меня. Наверное. Наблюдая за ним, я все чаще наталкиваюсь на мысль, что с ним вообще ни в чем нельзя быть уверенным. Сегодня он хрипнет, переругиваясь с Заведующей Всея Кафедры, а будучи с позором выгнанным в коридор, лишь хмыкает. Хмыкает потому, что на следующую пару явится, а почтенная мадам, предпочитающая короткую стрижку вылезшему жалкому седому пучку, только подожмет губы и отвернется, игнорируя его с ужимочкой брошенное «здрастье». Словно знает, что ему ничего не будет. Прилежно учится пару недель, выбивается в абсолютные лидеры потока, блестяще сдает зачеты и… не является на экзамен, который пересдает позже в частном порядке. Не является потому, что на следующий день, притащившись за допуском, выглядит так, словно упал в бочку со спиртом и еле выбрался, задремав до кучи в зарослях конопли. Шатается и иногда прихрамывает. Раз за разом получает свое гребаное «отлично» на пересдаче. Раз за разом отвечает так, словно только и делал, что зубрил один-единственный вопрос всю ночь. Никогда не ходит вместе с основной группой, предпочитая компанию Юджина и его патлатой пассии, но частенько подкидывает пару центов тем, кому не хватает на кофе. Просто молча сует ладонь в карман и выгребает оттуда всю мелочь, ссыпает ее тому, кто мнется в очереди впереди, и даже на удивленное «спасибо» не поворачивается. Сухо кивает и словно забывает тут же. Светит своим дорогущим ноутом в библиотеке, нервно грызет вязки на явно великоватой, будто с чужого плеча снял, толстовке и гуглит рецепты какого-то стремного торта. Как если бы у него не было на кондитерскую денег. Кайлер Бругер – ходячее противоречие. Заикается иногда, волнуясь и разговаривая по телефону, всегда в стороне где-то, чтобы без лишних ушей. Сообщения зато со скоростью света строчит и порой хмыкает так, что не по себе. Сгибаю пальцы, надавливая костяшками на подбородок, и напрягаю челюсть. Так, чтобы больно немного стало и противно заныли мышцы. Он тянется в этот момент и закладывает ладони за голову. Правой разминает шею. Негромко отвечает что-то, склонившись к Юджину, и тот, выслушав, только кивает. Я бы, пожалуй, чувствовал себя чуть лучше, если бы не эта чертова мания, уже сквозную дыру прогрызшая в груди. Мне было бы, пожалуй, чуть лучше, если бы ненависть так сильно не съедала легкие изнутри. Ненависть, которой, возможно, и не было бы, если бы эта бабочка, хренов махаон, так и осталась в своем сером коконе, а не расправила крылья. *** Следующей парой никому не нужная философия, и я перебираюсь ниже. Ряд за НИМ почти пустой, и поэтому без особого труда оказываюсь в зоне слышимости. Боже, как тупо… Закатить бы глаза, да толку, если идиот, тратящий свое время вовсе не на учебу, – я сам? Легче не станет, сарказм не поможет. Тетрадь на погнутой пружине и ручка – не факт, что пишущая, – на столе… Смартфон. Откидываюсь в кресле и дожидаюсь начала лекции, которую почти никто не конспектирует. Заглядываю вперед и из-за плеча Бругера вижу, что он что-то лениво чертит в блокноте. Не то круги, не то какой-то логотип. Плевать. Рассеянным кажется, и не только мне. Юджин толкает его в плечо и в ответ получает лишь брошенный искоса взгляд. Кайлер уставший. Отчего-то хмурый. Прикусываю щеку изнутри, чтобы не улыбнуться, и, накинув капюшон куртки на голову, делаю вид, что собираюсь подремать. В аудитории едва ли горит хотя бы половина лампочек, и поэтому можно особо не опасаться преподавательского гнева. Сегодня у нас горячо любимые всем курсом слайды вместо бубнежа. Отлично. Может быть, действительно удастся вздремнуть, если эти двое впереди, конечно, не начнут секретничать. Я бы, не раздумывая, палец отрезать дал, лишь бы только избавиться от этого. От этой зависимости, наваждения, нездорового интереса. Как угодно. Избавиться от самого Кайлера, мозолящего глаза. Потому что бесит. Потому что не бывает в реальности вот таких каноничных Золушек. Потому что ему это ссаное благополучие досталось слишком просто. – Опять не спал? – негромко, так, что последнее слово приходится угадывать, наконец спрашивает у Бругера Юджин, и я весь обращаюсь в слух. Не забывая, впрочем, подглядывать вполглаза. Кайлер – или Кай, как его иногда зовут, – кивает. – Может, пока у нас поживешь? Если все настолько… Яростно мотает головой и, нырнув пальцами в карман, вытягивает свой отвратительный мобильник. Вертит его в пальцах. – Нормально. В субботу вернется. Хотел бы я понимать, о ком вообще они говорят. Но это словно их традиция или, как бывало в младших классах, тайный шифр. Никаких имен. – Когда вернется, последнее, что ты сделаешь, – так это выспишься. – Юджин, кажется, даже усмехается, но по-доброму, без горечи или осуждения в голосе. Иной раз хочется разобраться во всем этом так сильно. Докопаться до сути и, возможно, тогда наконец перестать быть таким зависимым от отравляющей мою жизнь мутной хрени. Чужой мутной хрени. Кто вернется? Мать Кайлера? Она у него типа внезапно поднявшаяся бизнес-леди? Отсюда все примочки и шмотки? Отец? Кто-то из родственников, о которых никто никогда не слышал? Или же, учитывая более чем явный контекст фразы, его парень? Спонсор? Юджин таскается с глухим некрасивым парнем, которого едва не прибила своим клатчем одна из пригламуренных бывших этого позера на «ауди». С кем же тогда Кай? И если он играет за другую команду, то почему с Юджином они только дружат? Вместе, пожалуй, как парочка смотрелись бы совсем концентрированно сладко. Передергивает от плеча и до левого бока. Выдыхаю через рот, и выходит слишком громко. Тут же смыкаю глаза и слышу, как скрипит кресло впереди. Физически на себе взгляд чувствую, но продолжаю делать вид, что дремлю. Снова скрип. Отворачивается. Нервозно постукивает ручкой по столу, а после, того хуже, начинает ей щелкать. Ладони сводит от желания отобрать и зашвырнуть куда-нибудь на последние ряды. Пускай поползает, пока ищет. Они не говорят больше. Я взглядом сверлю шею и затылок Кайлера. *** После раздражающе резкой трели едва поднимаюсь на затекшие ноги и, потянувшись, разминаю спину. Закидываю вещи в рюкзак. Глянув вниз, замечаю, что Юджин притормаживает, потому что постит что-то в свой «Инстаграм». Мысленно напоминаю себе проверить его, как только представится момент. У Кайлера есть лишь страничка в «Фейсбуке», обновляет которую он примерно раз в тысячелетие. И если записи, больше иронически-насмешливые, еще появляются иногда, то фото – редкость. Схематический рисунок на аватарке. Около двухсот музыкальных композиций. И почти никогда не гаснущий значок онлайна. Переписывается с кем-то? Просто листает новости? Занимается какими-то группами? Веду шеей вправо, неприятно хрустит в районе уха. Думаю, что было бы неплохо перехватить что-нибудь перед баскетболом, и, выруливая к широкому проходу, направляюсь в один из трех расположенных на первом этаже кафетериев. Надо ли говорить, что эта сладкая парочка оказывается там же? Между нами три человека, очередь за моей спиной растет просто в геометрической прогрессии. Кайлер проходит мимо с сочным гамбургером на подносе и внушительным стаканом латте. Юджин несет двойную порцию наггетсов и картошки-фри, кофе и литр отвратительно сладкой колы. Последнее – для его чудища, без сомнения. Чудища, яркие патлы которого я замечаю, стоит только чуть повернуться. Вон он, в самом дальнем углу за столиком. Ждет. Свободные места рядом еще есть, и, торопясь, напрочь забываю о том, что хотел поесть. Ограничиваюсь картонным стаканом – точной копией того, что взял Кайлер, – и шоколадным батончиком. Последний и вовсе не понимаю, зачем взял. От сладкого блевать тянет. А все потому, что ОН его любит. Потому что мое подсознание даже это так глупо вывернуло, и теперь все, что нравится ему, не переваривает мой организм. Но зато столик – тот, что сразу рядом с их, – все еще свободен. Усаживаюсь полубоком, чтобы и видеть, и в открытую не пялиться, но выходит тупо, потому что все, что попадет в поле моего зрения, – это рыжий, стянувший свое кубло на черепе в неаккуратный огромный пучок и что-то набирающий в своем планшете, и рука Юджина, который пристроил свой подбородок на костлявом плече и изредка что-то набирает в ответ. От Кая – только кусок рукава. – Если ты продолжишь так пялиться на свой телефон, то он расплавится, – поддевает его Юджин. Здесь он может говорить громче, чем на паре, но всеобщий гомон ощутимо мешает расслышать. Кай, должно быть, просто отмахивается от него и шелестит бумажным пакетом. Запахи чужой еды расползаются по помещению, смешиваются. Кислое и острое со сладким и пряным. Желудок дает о себе знать, и я делаю просто зверский глоток кофе. Едва не давлюсь, с трудом заставляю себя проглотить, ошпаривая, разумеется, нежное нёбо и глотку. Скриплю зубами и разворачиваю шоколадку. Еще и молочную взял. Отвратительно. Карамель к зубам липнет. – Ты после пар как обычно?.. – Юджин, кажется, пьет во время вопроса и половину произносит в свою чашку. Вижу, как рыжее пятно дергается, меняя положение, чтобы дотянуться до газировки. Открывает ее с отвратительно громким шипением, заглушившим то, что буркнул в ответ Кайлер. Раздраженно прикусываю свой стакан и, привлеченный свистом, поворачиваюсь к центру зала. Как и бо́льшая часть студентов в кафетерии, впрочем. Затихают даже, чтобы не пропустить что-то интересное. «Интересным» оказывается щуплый в безобразном, сером и дырявом свитере парень. Некрасивый и ужасно нескладный. Вцепившийся в пакет с самым маленьким и дешевым сэндвичем в меню. Щемится от кого-то, втягивая голову в плечи, и едва ли осознанно пятится, свободной рукой придерживая вылинявший рюкзак. Получает тычок в ключицу, налетает на ближайший столик, от которого его тут же брезгливо отпихивают. Отшатывается к проходу, и я наконец могу разглядеть того, кто все это устроил. Капитан университетской баскетбольной команды во всей красе. Голубоглазый блондин с коротким ежиком. Метр девяносто роста и ни грамма лишнего жира. С коллекцией девчачьих лифчиков и на месяц вперед расписанным графиком свиданий. Местный Капитан Америка и некогда один из ближайших дружков Юджина, который сейчас морщится так, словно все зубы разом прихватило. Точно морщится – я даже обернулся, чтобы посмотреть. – А что, мусор теперь только по вечерам вывозят? – громко мистер Я-качаю-мускулы – и я коротко хмыкаю – ни к кому конкретно не обращается, но с удовольствием ловит отзвуки прокатившихся по залу смешков. – Или в подвале открыли ночлежку для нищебродов, а приветственную вечеринку я пропустил? На публику играет, не иначе, демонстрируя свое превосходство. Хотя, как по мне, мог бы найти противника и достойнее побелевшего до синевы задохлика. За моей спиной, отъезжая от стола, скрипит стул. Ого, неужто Юдж решил притушить энтузиазм своего некогда дружка? Только Юджин не носит свободные чужие толстовки, и мрачных татуировок, словно призванных скрыть что-то, у него нет. Кай молча проходит вперед, огибая столики, останавливается возле парня, попавшего под горячую руку красавчика в форменной майке под расстегнутой рубашкой, и легонько хлопает того по плечу. – Можешь с нами сесть, если хочешь. Кажется, я слышу, как клацают чужие челюсти, а Кайлер, который вдвое меньше того, кого он оставляет без мальчика для битья, легонько улыбается и, ухватившись за растянутый рукав свитера, оттаскивает парня в ИХ угол. И Юджин, чертов мажор на «ауди», с готовностью двигается, легонько подталкивая к краю и рыжего. Кай оборачивается к капитану вроде как и Америки, и баскетбольной сборной. Только сейчас замечаю, что в кулаке левой руки он сжимает свой телефон. Сильно сжимает, так, что костяшки белые, а пальцы подрагивают. Но от страха ли? Его оттенков ни в глазах, ни в голосе нет. – Дай уже кому-нибудь, если так яйца чешутся, а от него, – быстрый кивок в сторону неудавшейся жертвы, – отъебись. Мне хочется прикрыть глаза ладонью в этот момент. Потому что, кажется, стоит блондину только один раз замахнуться, как хорошенькая мордашка Бругера разлетится брызгами в стороны. Парни вроде кэпа слишком ревностно относятся к своей репутации. Мне хочется лицо спрятать, но вовсе не потому, что вид свежей крови пугает, нет. Для того, чтобы, когда Кайлер окажется на полу, никто не увидел моей торжествующей ухмылки. Напряжение, повисшее в воздухе, ножом резать можно, и даже карамель, на зубы налипшая, перестает иметь вкус. Кто-то, отмирая, хихикает, еще кто-то достает телефон, готовясь к съемке. Блондин все-таки замахивается, но его останавливает выкрик из-за моего плеча, да и не столько крик даже, сколько предупреждение на повышенных тонах: – Я бы не советовал, Крис. – Точно! Вот как зовут блондина! – Тронешь его – и я буду заливаться слезами в участке, давая показания против того, кто избил моего друга. Да и сам он – страшный ябеда. Кто знает, кому он может настучать? Кайлер на это фыркает и закатывает глаза. Должно быть, это что-то типа их общей шутки или вроде того. Что-то, понятное только им и, возможно, рыжему, который всего этого не слышит. Желваки на щеках блондина ходуном ходят, но он все-таки опускает занесенный кулак, разжимает пальцы и, демонстративно обогнув Кайлера по широкой, насколько позволяют наставленные столики, дуге, походит к Юджину. К Юджину, с которым они тусовались вместе с первого курса, кажется, и вдруг резко перестали, когда появился Кай. – Так это теперь столик для нищебродов? – Пригибается, едва носом не касаясь всклоченных волос своей неудавшейся жертвы, и тот, обмирая, пытается сползти под стол. Кайлер возвращается на свое место и спихивает чужую ладонь, сжавшуюся на спинке свободного стула поверх лямки его рюкзака. – Угадал. Хочешь, я куплю тебе леденец? И прежде чем ты вякнешь еще что-нибудь, уточню: для педиков-нищебродов. У тебя с этим проблемы? Крис, благодаря которому я теперь, как и все присутствующие, могу пялиться на Кая в открытую, несколько раз моргает, не найдясь с ответом. Смотрит на вязки серой толстовки, после переводит тяжелый, явно с налетом былых обид взгляд на Юджина. – И вот ЭТО теперь твоя компания? Педик и, – глазами обводит рыжего, – стремная девочка с членом? Оно, когда садится в твою тачку, сиденья своим старьем не пачкает? – Кое-чем другим, когда я его на переднем трахаю, – понижает голос и как-то нехорошо щурится. Что это за магия? Как Кайлер умудрился сделать с ним это? Превратить изнеженного, на дух не переносящего насилия парня в того, кто готов вмазать бывшему приятелю за неосторожное слово? Что это за магия, в конце концов? Пускай Юджин и знает, что ударить его решится только потенциальный самоубийца, это более чем нетипично для него. – Но это не проблема, знаешь. У нас просто шикарная мойка рядом с домом, посмотреть как-нибудь хочешь? Сможешь перекинуться с персоналом парой слов. Кто знает, вдруг с дипломом не сложится, а у тебя уже есть полезные связи и познания в чистящих средствах и ковриках? Светлые волосы, оказывается, совершенно точно не смотрятся со стремительно алеющей кожей. Лица не вижу, но вот полоска над шеей и уши восхитительного малинового оттенка. Кайлер смотрит кэпу в глаза не скрываясь. С удовольствием пялится, подперев голову сжатыми кулаками, и улыбается. Можно сказать, что даже доброжелательно, если бы не блеск в расширившихся зрачках. Так он, должно быть, злится, не подавая виду. – Так у нас есть какие-то проблемы? – приподнимая бровь, деловито спрашивает Бругер и, удостоившись лишь брошенного сквозь зубы ругательства, удовлетворенно кивает. Крис сваливает из кафетерия, и Кайлер забывает о нем. Улыбается парализованному ужасом парню напротив и двигает к нему свой стакан с кофе. Раздаются жиденькие аплодисменты и свист. Юджин закидывает руку на плечо рыжему и, дождавшись, пока все успокоятся и вернутся к еде, все-таки негромко предостерегает друга: – Ты теперь осторожнее с ним. Он, может, и не всегда знает, что ответить, но и мудак еще тот. В ответ раздается лишь фырканье, и Кай, шлепнув Юджина по кисти, беззастенчиво утаскивает уже его чашку с кофе. Делает глоток и, поморщившись, отставляет ее в сторону. – Если бы у нас было мудаковедение, то я бы мог его преподавать, знаешь. В качестве эталонной меры приводя с собой Р… – косится на парня в свитере и осекается. Но Юджин его, кажется, и так понимает. Согласно кивает и, получив тычок под ребра, утыкается в планшет рыжего, принимаясь что-то спешно набирать двумя пальцами. Кай же знакомится с парнем, которому только что спас жизнь по меньшей мере. Остатки чувства собственного достоинства – точно. – Можешь всегда подсаживаться к нам, если хочешь. Я Кай, а ты?.. – Рендал. Кайлер давится воздухом, а Юджин – чужой колой, которая пенится и идет у него носом, оседая на экране планшета. Они оба смеются так громко, что ничего не понимающий рыжий впадает в молчаливую истерику и, размахивая планшетом, тычет в него, требуя объяснений. Бедняга Рендал еще пунцовее Криса, когда тот уходил. – Прости. – Кай все еще смеется, но извиняется вполне искренне. – Невольные ассоциации с именем. Парень заторможенно кивает, пускай так и не догоняет ничего. Продолжаю давиться батончиком и кофе. Пережевываю, механически работая челюстями, и, достав мобильник, записываю это имя в заметки. Кто знает, может, это кто-то особенный для Кая? *** Выходные оказались бездарно потраченными. Провел оба дня в гараже, разгребая залежи хлама, и в отцовском офисе, помогая сортировать скопившуюся за год макулатуру. Выходные оказались безумно длинными в бесконечных проверках чужих онлайн-страниц, на которых не появлялось ни строчки новой информации. Кайлер впервые оффлайн больше шести часов. Оффлайн уже почти двое суток. Сначала я думаю о том, что, возможно, Крис мог выследить его после пар и проломить череп, но потом понимаю, что наверняка услышал бы о чем-то подобном от однокурсников, с которыми мы вроде как приятели по домашке или около того. Редкие сообщения и обмен особо важными новостями бонусом. Совсем не такие, как эта сладкая парочка, разбавленная рыжим, разумеется. Нет, таких друзей у меня никогда не было. Как и никогда не было никакого таинственного «Р», который мог бы сойти за эталонного мудака по словам Бругера. «Р», в поисках которого я прошарил всю френдленту обоих, но никого не нашел. Ни одного контакта с этой буквой, первой в имени. Нутром чую, насколько этот кто-то ВАЖНЫЙ, и не знаю, как за него зацепиться. Вычислить. И еще кое-что, что спицей впивается куда-то в брюшину. Кое-что, что я все время гоняю в голове по кругу. Кайлер сказал, что тот столик для педиков. Вот так просто. Чуваку, у которого кулаки с его голову и гомофобия семафорит бегущей строкой на лбу. Хей, я гей, можешь разбить мне лицо за это. Можешь насмехаться надо мной – мне плевать. Еще раз по кругу все, по каждой извилине прогоняю и представляю вдруг себя на его месте, за тем столиком. Представляю себя открывшимся и тут же схватившимся за разбитое крепким хуком лицо. И тут же обливаюсь холодным потом. Что, если бы все узнали, что я тоже?.. Что тогда? Выгнали бы из команды? Насильно обрядили в женское белье и заставили бы бегать по коридору? Оскорбляли бы, объявив травлю? Но почему все это не происходит сейчас с Каем? Почему всем так восхитительно похрен, что его дружок – открытый би, а сам Бругер и вовсе предпочитает быть «девочкой»? Почему, боже? По собственной кровати катаюсь и утыкаюсь лицом в подушку, которая все еще пахнет кондиционером для белья. Едва уловимо, но все-таки. Запах приятный, нейтральный, но, наверное, мне хотелось бы чувствовать другой. Волнующий и терпковатый. Возможно, даже со сладкими нотами запах мужского парфюма того, кого я мог бы привести к себе на ночь. На одну или несколько – не важно. Важно то, что это слишком ЗА границами дозволенного. Настолько, что в этом доме подобного никогда не будет. Не в этой жизни, не с моими родителями. У меня не будет, но у него, Кайлера, судя по всему, есть. Есть вообще все, о чем только можно мечтать. Сжимаю губы, прикусывая наволочку, и гадаю, как долго ему пришлось сосать на свою идеальную жизнь. Как долго и насколько старательно. Впрочем, должно быть, это единственное, что он умеет отлично делать. На твердую «А» с двумя плюсами. Вспоминаю его расслабленное лицо, прямой нос и чуть искривленные в насмешке губы. Ненавижу так сильно, что жмурюсь. Ненавижу до вспышек под веками и острого, словно заточенного умелой рукой томагавка, желания испортить все это. Изломать вместе со смазливой мордашкой и выдающимися скулами. Разбить блядский в отвратительном корпусе мобильник, а самого его заставить ползать по полу, собирая остатки экрана. Как бы я хотел этого, боже… Веки верхние к нижним еще плотнее. Так, что яркие вспышки теряются на фоне подступающей дурноты. Чувствую себя клиническим завистливым неудачником. Самым днищем, даже хуже того парня в кафетерии. У него всего лишь старый позорный свитер, а у меня… Ниже удастся уйти, только если лопату раздобыть. И без того метафорически погребен. В собственной зависти и злобе. Дышать уже почти нечем, лицо горит… На спину перекатываюсь и широко распахнутыми глазами вглядываюсь в очертания потолка. Весь в сколах, того и гляди куски штукатурки повалятся прямо на голову. И без того покрыт… куда более мерзкой гадостью. И вдруг от этого настолько плохо становится, противно, что стянуть ее с себя хочется. Как куртку сорвать и больше никогда не смотреть в его, Бругера, сторону. Несмотря на то, что он со мной тогда сделал. Перевернул весь мир почти три года назад, а сам едва ли заметил. Еще до всех его метаморфоз и задолго до вспыхнувшей зависти и неприязни. Я должен забыть. Забыть, перестать взглядом выискивать, коситься на убегающую под рукав татуировку, проверять чужие страницы в «Инстраграме». Вы-бро-сить из головы для своего же блага. Стереть из подсознания и больше не вздрагивать от любого имени на «К». Никогда. И это кажется таким правильным решением сейчас. Таким очевидным, что дышать проще разом становится. Словно легкие наконец расправляются. Вздох за вздохом, и осторожно, все также пялясь в потолок, закладываю руку за голову и неверующе улыбаюсь пустоте. Я же смогу сделать это, верно? *** Я принял решение и остаюсь ему верен. С самой первой пары и уже почти до конца четвертой. Отсаживаюсь максимально далеко от этой парочки и едва ли кошусь в их сторону чаще чем раз в полчаса. Уже прогресс. И не то чтобы я отсчитывал… Просто не разрешаю себе чаще и вместо макушки Бругера поглядываю на часы. Еще немного – и смогу забраться в свой авто, сжать руль и… выдохнуть. В конце концов, у меня есть машина, внутри которой я могу остаться совершенно один и привести мысли в порядок. Похвалить себя. Неужто после стольких месяцев излечиваюсь? Неужели все, чего мне не хватало, – это простого желания ПРЕКРАТИТЬ? Завязать с НИМ. Откидываюсь на спинку стула, радуясь тому, что затекшая шея меня интересует больше, чем то, что так живо обсуждают эти неразлучники. Определенно, так лучше. Никакого больше сталкерства и идиотской, уничижающей зависти. Покончено. В кои-то веки на лекции почти с удовольствием пишу конспект и немного горжусь собой. Первая пара почти бесконечно тянется, зато на следующей в разных аудиториях оказываемся. И я совершенно не думаю о нем, ни на одну единую секунду не циклюсь. С каждым часом все легче. А после вспоминаю, что оставил форму в машине. Плетусь за ней перед тренировкой, нарочно немного опаздывая, чтобы остаться на парковке одному и немного перевести дух. Мелькает даже желание закурить, пускай я и не делал этого со старших классов. Многого не делал. Забираю сумку с заднего сиденья, закидываю ее на плечо и, захлопнув дверцу, возвращаюсь к парадному крыльцу. Как раз вовремя, чтобы услышать шуршание шин по асфальту и ровный рокот мотора. Да, моей тачке далеко до такого. И лошадей у нее под капотом примерно на табун меньше. А то и два. Замерев на ступеньках вполоборота, даже не скрываясь, разглядываю влетевший на университетскую парковку черный, глянцевый от солнечных бликов «астон-мартин». Останавливается рядом с одиноко стоящей в стороне красной «ауди» и замирает. У меня невольно губы пересыхают, и все никак не выходит отвести взгляд. Любой мальчишка, болеющий тачками, узнает эту: «Астон-Мартин-Вулкан». Мощность двигателя больше восьмисот лошадиных сил, разгон до сотки меньше чем за три секунды. Шикарный салон и ценник, на который мне никогда не накопить. Ни мне, ни большей части смертных. Прошивает тоской. Словно напоминание о том, что в моей жизни никогда подобного не будет. Кошусь на свою синюю тачку, разом померкшую на фоне черного красавца. Красавца, рядом с которым даже холеная «ауди» Юджина ощутимо проигрывает. Но чей он? Кто из студентов или преподавателей может себе подобное позволить? Нужно продать само здание университета, чтоб хватило на один только двигатель. Водитель все не выходит, и я, заинтригованный, все никак не могу заставить себя вернуться внутрь. Так и торчу на крыльце, похлопывая ладонями по пустым карманам. Да, сейчас бы закурить. Плотная тонировка мешает разглядеть того, кто за рулем, но он опускает стекло и врубает музыку. Вижу, как курит, выпуская дым на парковку. Боже, я бы, наверное, никогда не рискнул даже чихнуть в такой тачке. Должно быть, кого-то ждет. Должно быть, это совершенно не мое дело. Сжимаю зубы, понимая, что зависть, от которой я вроде бы избавился, накатывает с новой силой. Взять себя в руки и утащиться в зал, под кольцо. Выпустить все это дерьмо внутри. Забыть. Выдыхаю через ноздри и берусь за широкую дверную ручку. Тяну на себя и едва не оказываюсь сбитым с ног, по инерции сделав пару шагов назад, придерживая и влетевшее в меня тело. – Ох блять! Прости! – даже не взглянув, резво выпутываясь из моих рук, бросает Кайлер, чертов Кайлер, на которого я успеваю кинуть невольный взгляд и заметить, что вся его шея покрыта фиолетовыми пятнами. Такими яркими, что и с десяти метров заметить можно. Но ему плевать, он ничего и никого вокруг не слышит. Не замечает. Сбегает со ступенек, перепрыгивая через две сразу, и, покачав головой, вдруг усмехается и переходит на шаг. Переходит на шаг, направляясь прямо к тачке, только что разбившей мне сердце. Дверь за спиной скрипит еще раз. Не оборачиваясь, замечаю резанувшее по глазам яркое, огненно-рыжее пятно. Юджин чуть поодаль стоит, прищурившись и сложив руки на груди. Цокает языком и, закатив глаза, качает головой. А после, чтобы быть наверняка услышанным, складывает ладони на манер рупора и весело выкрикивает, обращаясь, должно быть, к хозяину глянцевой красотки: – Выпендрежник! Ответом ему – вытянувшаяся рука в кожаной куртке и средний палец. Юджин только посмеивается на это, перехватывает свое рыжее недоразумение за плечо, и легонько толкает вниз, понукая спуститься. Эти двое не торопятся в отличие от Кайлера, который оказывается около машины со стороны водительской двери. Нагибается так, чтобы опереться рукой на открытое окно, и тут же дергается, потому что его ловко затаскивают внутрь. Упирается в дверцу ладонями, вяло сопротивляясь, и замирает. Тамтамы в моей груди. Потому что только тупой не догадается теперь. Кем приходится этой выскочке хозяин тачки. Хозяин, который отпускает Бругера лишь спустя минуту и глушит музыку. Кай выпрямляется, прикусывает губу и, приподнимая брови, о чем-то спрашивает. Сначала того, кто за рулем, а потом, обернувшись через плечо, обращается уже к Юджину. Тот раздумывает и почти сразу кивает, открывая для рыжего пассажирскую дверь. Кайлер огибает тачку мечты, легонько проводя пальцами по капоту, и, распахнув дверцу, забрасывает внутрь рюкзак, но тот резво вылетает обратно, врезавшись ему в грудь. Бругер смеется и, пригнувшись, исчезает в машине. Мне хочется присесть рядом с передним колесом и просто зарыдать от умиления, а он же наверняка закинет грязные кеды на переднюю панель. От подобных мыслей сердце в груди заходится. Первой в движение приходит «ауди», «вулкан» тормозит, но только потому, что тот, кто управляет всеми этими лошадьми, занят. Занят тем, до кого утром мне не было еще никакого дела. Почти не было. Процентов на сорок меньше, чем обычно. «Вулкан» лихо сдает назад, едва не цепляет ограждение и, подрезав Юджина, первым вылетает с парковки. «Ауди» не остается в долгу. Визг резины и звук, с которым взревел мотор, отпечатываются у меня на подкорках. Не знаю, сколько еще торчу вот так, по-дебильному, на крыльце. Опомнившись, бреду к своему потасканному «ниссану», забив на тренировку. Вваливаюсь внутрь и, сложившись так, что лоб упирается в руль, жмурюсь. Никто из них – ни Кайлер, ни его дружок со своей недоподружкой – не заметили меня. Ни они, ни тем более тот, кто был за рулем тачки. Ненависть, которую я так старательно изгонял, утрамбовывал подальше в самые дальние уголки своей душонки, волнами поднимается снова. Только в этот раз не щекочет, чувствительно пощипывая за эго. Нет, в этот раз топит. С головой накрывает, и я не могу дышать. Ненавижу его. Не-на-ви-жу. Настолько, что готов остаться на чертовой парковке до завтрашнего утра, чтобы подкараулить этого говнюка и размазать. Мне не хочется разбить его навороченный мобильник. Мне хочется разбить его голову. Так, чтобы череп треснул, а мозги растеклись по асфальту. Не-на-ви-жу. И чем чаще проговариваю это про себя, тем тяжелее становится. Думать. Держать себя в руках. Жить. И в висках пульсом бьется одно только бесконечное «почему?» За что ему все это? За что тощему задроту в старых тряпках и перемотанных изолентой очках все это? КАК? Почему именно для него? Не заслужил. Аксиомой, правилом, доказанной истиной. Он – не заслужил. Он, который, налетев, столкнувшись со мной лицом к лицу, даже не узнал меня. Меня, с которым видится по меньшей мере с десяток раз за день. Меня, который сидел за ним на большинстве пар и в кафетерии рядом. Меня, который последний почти год едва ли не чужой тенью стал. Меня, которого он… Спазмом пережимает горло. Спешно вдыхаю носом. Поднимаю лицо и взглядом невольно ловлю свое отражение в зеркале заднего вида. Глаза словно воспаленные, опухшие и красные. Больные… Кайлер никогда не замечал меня. Ему же хуже. Потому что больше я не хочу наблюдать за ним. Потому что единственное, чего я хочу теперь, – это отобрать у него все то, чего он не заслужил. Так же, как он легко отобрал у меня кое-что важное, кое-что, стоящее мне не одного километра нервов и ночных кошмаров. Кое-что, о чем я пытаюсь забыть, но никак не выходит. Кажется, слишком пыльно в салоне. Хлопьями кружится и оседает на моих губах и носу. Щиплет под веками и забивается в уши. Но новый приступ пережить уже легче. Проще заставить себя дышать. Потому что теперь я уверен в том, что давно хотел сделать. Двери главного входа распахиваются с такой силой, что одна бьется о стену и, отскочив, захлопывается, едва не двинув пихнувшего ее капитана университетской сборной по баскетболу в плечо. Кривится и придерживает ее рукой, не заботясь, впрочем, что, отпустив, она явно врежет следом идущему по лицу. Наблюдаю за ним, как спускается со ступенек и с общим потоком освободившихся студентов подходит к парковке. Развернувшись, вдруг орет что-то идущему следом приятелю, и тот, покивав, открывает машину и перекидывает громиле бейсбольную биту. Прижимаюсь щекой к рулю, и губы невольно подрагивают, когда смотрю, как ловко сильные пальцы перехватывают ее. Завожу мотор, и вместе с двигателем оживает и старая магнитола, ловящая местную радиоволну. Успеваю только на обрывок блока новостей. Что-то о нападении на припозднившихся подростков. О сломанных костях и затяжной реабилитации. Что-то об ограблениях и колотых-ножевых. Облизываю губы и перевожу взгляд на деревянную, обернутую стальным листом биту, что Крис небрежно забрасывает в свой «опель». Облизываю губы и… широко улыбаюсь.