Вспомни меня

Едва дождался утра, провалявшись без сна и уставившись в потолок. Не без опаски сел за руль и умудрился попасть в пробку по дороге к университету. Едва не зацепил заднюю фару не вовремя притормозившей «тойоты». А все Бругер виноват! Всю ночь ворочался, рассматривая рисунок на обоях, пожелтевшие уголки постеров и пару заботливо поставленных мамой фотографий в рамках. Все он виноват… Потому что всего сутки назад я клялся себе выбросить его из головы. Проехать. Пережить. Оставить позади. Перестать свое же нутро завистью отравлять. Не смотреть. Одним воздухом не дышать. Прикусываю свое запястье, чтобы боль отрезвила немного. Сначала дома, а после в эту же руку впиваюсь зубами на университетской парковке. Опоздал. Скосившись в пол, что-то невнятное буркнул и спешно, не глядя на аудиторию, по плоским ступеням, едва не наступая на развязавшиеся шнурки, взбежал на самый верх амфитеатра. За спиной – стена, а чуть левее – запасной выход. Передо мной – два почти что спящих придурка, единственных на всем ряду. Замираю даже, почти уже усевшись в кресло. Замираю и, сглотнув, заставляю себя не кривиться. Медленно опускаюсь на сиденье, распускаю завязки рюкзака и лезу внутрь. И, чтобы успокоиться, сжимаю первое, что удается нащупать. Острозаточенный простой карандаш. Единственный оставшийся с тех времен, когда я еще пытался что-то рисовать. Когда еще не понял, насколько бессмысленно искать талант там, где его нет. Единственный потому, что так бумагу царапал, что, казалось, им проще столешницу проколоть было, чем что-то начертить. Для рисунков слишком грубый, а для того, чтобы выжить, болтаясь среди тетрадей и пары учебных пособий, – самое то. Подушечками пальцев касаюсь грифеля, накалываю на него указательный палец. Легонько совсем. Укол едва ощутим. Во рту сухо, ноздри щекочут запахи дыма и дорожной пыли. Осторожно принюхиваясь, понимаю, от кого так несет. Тянусь вперед и замечаю светящийся включенным экраном смартфон Юджина, лениво листающего фотки. Они оба – и он, и дремлющий Бругер – во вчерашней одежде и изрядно помяты. А на экране телефона – один за другим снимки пустынной дороги и почти красных песков. Столб пыли, синее небо. Неужели это так просто? Взять и сорваться куда-то за город после пар? Только потому, что захотелось и бак оказался полным? «Астон-мартин» и «ауди» бок о бок. Кайлер на капоте «вулкана» с бутылкой газировки. Улыбается, пускай и показывает средний палец. Приходится вытянуть шею, чтобы хоть что-то разглядеть. Рискую быть пойманным, но ничего не могу с собой поделать. До того момента, как он начинает сливать фотки в «Инстаграм», почти не ставя хештегов. Возвращаюсь в первоначальное положение и вытаскиваю из кармана свой телефон. Разумеется, не класса «премиум», без громких лейблов или космических характеристик. Неплохой в своем классе, но… Сжимаю зубы и привычно нахожу профиль Юджина. Хренова гора обновлений, и все кажется оранжевым. Дорога, солнце, прожигающее уходящие вдаль, до самого горизонта, пески, и волосы его парня. Он отмечает его как Лесли. Что за идиотское имя? Постит еще и еще, себя, этого Лесли, себя вместе с Лесли. Проматываю, залипнув только на кадр, где этот юродивый щелкнут со спины с распущенными патлами, которые вот-вот закроют его поясницу. Пожалуй, есть в этом что-то, притягивающее взгляд. Но забываю о рыжем, как только вижу на снимке Кайлера. Кайлера в расстегнутой толстовке и с косой ухмылкой на лице. От солнца щурится, прикрывая глаза ладонью, и всматривается вдаль. Пятна на его шее почти незаметны, затерты с помощью фильтров, но я все равно угадываю их очертания. Потому что знаю. Потому что вчера все видел, когда столкнулись. Видел засосы на шее, подрагивающий кадык и даже нитку, торчащую из ворота его футболки. То, как лихорадочно блестели его глаза, и закушенную губу. Но он меня – нет. Врезался, обогнул, словно я манекен, буркнул извинения под нос и тут же забыл. Выкинул из головы. Потому что для него я и есть манекен. Статист, один из многих, должно быть, в его гребаной жизни, заполняющий пустые клетки на общественных локациях. Катаю по столу карандаш, то и дело сталкивая его с циркулем, который понадобится мне часом позже, и, чуть подавшись влево, замечаю, как Юджин замер с телефоном. Раздумывает о чем-то, вытянувшись и распрямив спину. Смотрит на экран, на Кайлера, и, махнув рукой, вдруг постит еще одно фото. Со стороны каким-то странным порывом выглядит. Фото, которое я тут же разворачиваю на весь экран. И замираю. Потому что это, наверное, первый и единственный снимок, на котором Кайлер не один. В «Инсте» наследного принца, «Фейсбуке» или еще где-то. Снимок смазанный, против заходящего солнца, со спины, но черная кожанка видна. Синие джинсы, дужки солнцезащитных очков и темные волосы. Подбородка кусок. Этот парень стоит чуть пригнувшись, опираясь на открытую дверцу машины. И даже несмотря на то, что кадр безбожно засвечен, нетрудно угадать по положению головы, на кого он смотрит. И если раньше, когда меня в спираль скручивало от зависти, я представлял, как Бругер расплачивается за свою новую жизнь, то теперь, выходит, у меня отняли и это. Я представлял, как он платит за новую куртку или бутсы. Как отрабатывает поход в пафосный клуб или литры элитного алкоголя. И всегда, всегда его спонсором я представлял обрюзгшего мужика хорошо за пятьдесят. С проплешинами и отвратительным, нависшим над заплывшим лобком пузом. Возможно, даже одного из партнеров отца Юджина. Представлял, как этот смазливый мальчик после глотает слезы, отирая перепачканное лицо, и мне становилось настолько мерзко – не разобрать даже, от себя или него, – но легче. Легче настолько, что я мог смотреть в его сторону и не кривиться. Легче потому, что я был уверен, что у его невесть откуда привалившего счастья есть своя цена. Цена, которую он платит, сжав зубы и крепко зажмуриваясь, когда знает, что на него не смотрят. Бестолково моргаю, пытаясь отогнать наваждение, но не выходит. Еще раз, сфокусировавшись, обвожу взглядом фигуру парня, наблюдающего за Бругером, усевшимся на капот, и… Вскочил бы, чтобы наброситься на Кайлера, не попадись под пальцы тот самый карандаш. Подкатываю его к ладони, стискиваю в ней так, чтобы острый грифель вжался в кожу, – и вроде ничего. Отрезвляет. Совсем немного, но теперь точно удержусь от того, чтобы порывисто подорваться и, обогнув ряд, врезать ничего не подозревающему парню по лицу. Бесит… Как же он меня… Веки печет. Жмурюсь и тру глаза тыльной стороной ладони. Словно чувствует. Ерзает, порывается вскочить на ноги, должно быть, резко проснувшись, но Юджин ловко хватает его за толстовку и удерживает на месте. – Типа утро, соня, – чуть насмешливо произносит, пытается даже его волосы взъерошить, но получает шлепок по потянувшейся было кисти. – О боже, прошу тебя, отъебись, – бурчит в ответ Кай и, потерев глаза, зарывается в свой рюкзак. – Если ты ищешь там вчерашний вечер или немного сна, то… Бругер бормочет что-то себе под нос – мне не расслышать. Юджин качает головой в ответ, скривив рот. Ему не идет это, становится каким-то манерным. – Если он еще раз предложит какое-нибудь тупое дерьмо, я собственноручно утоплю его в сливном бачке. Наконец находит искомое, наполовину опустевшую бутылку с водой, и жадно выхлебывает почти всю. – Ага, ты так и в прошлый раз говорил. Когда мы планировали просто попить пива под «Мортал Комбат», а через полтора часа уже грузились в самолет, отбывающий на Ибицу. – Это был последний раз. – Ага, и это тоже слышал. После того, как друг твоего парня, пребывая в глубоком накуре, до полусмерти напугал Лесли машинкой для стрижки. – Самый последний. – Угу… Юджин возвращается к своему телефону, а Кай, завинтив крышку и принюхавшись, морщится. Не спонсора. Не папика. Не ебаря, мать его. Парня. Поворачивает голову вправо, и я могу рассмотреть его профиль и не такую, как обычно, бледную, в синеву уходящую даже кожу. Теперь золотистым светится, несмотря на явный недосып. Неужто успел загореть за огрызок дня и вечер? – Если я скажу тебе, что он будет продолжать дрыхнуть, пока я не вернусь… это немного притушит твое хорошее настроение? Юдж делает вид, что думает, даже глаза возводит к потолку, скребет подбородок пальцем и, скорчившись, выдает решительное «нет». – Это почему это еще? – Потому что во мне плещется как минимум полтора литра кофе и я не понимаю, хорошее у меня настроение или нет. Я вообще не понимаю, как выдаю такие длинные фразы, если честно. И потом, я только что слил фото твоего парня в «Инстаграм», так что… Вздрагиваю еще раз. От того, как спокойно они говорят об этом, как если бы оно было чем-то нормальным. Обыденным. Нестыдным и одобряемым обществом. Представляю лица своих приятелей, если бы между делом упомянул себя и своего гипотетического парня. Тонна осуждения и презрительный ржач – вот тот минимум, который бы мне пришлось вытерпеть. Кайлер меняется в лице, бледнеет и, в одно мгновение проснувшись, выдирает телефон из лап не сопротивляющегося Юджина. Спешно заходит в приложение, листает и замирает, сжав мобильник пальцами. Кажется, его плечи расслабляются и опускаются вниз. – Помело. Когда-нибудь я перестану вестись на это. Юджин улыбается и хлопает его по плечу. – Да ладно тебе, хороший же снимок. Но если хочешь, могу… Кай отрицательно мотает головой и возвращает телефон. – Не надо. Пусть хотя бы где-нибудь будет. Отворачивается, раскрывает тетрадь и делает вид, что вчитывается во что-то. Не видит, как Юджин покусывает губы, уже собирается сказать что-то, но передумывает. На интуитивном уровне чувствую, что только что случайно узнал о чужой болевой точке. О чем-то, что беспокоит Кая, а может быть, даже бесит. Что-то, о чем он не хочет говорить. Теперь почти не шевелюсь. Осторожно беру в руки циркуль и внимательно рассматриваю его: винт, удерживающий ножки, крепление с маленьким вентилем для фиксации карандаша, острая игла, которую я, дурачась, втыкаю в стол. Задумчиво прокручиваю инструмент большим и указательным пальцами. Моргаю через раз. Надеюсь, что они заговорят снова. Надеюсь еще крупицу уловить, из общего потока болтовни вычленить и использовать. – Ты же и без дурацких селфи знаешь, – все быстрее и быстрее крутится, впиваясь в светлую краску циркуль, все ближе и ближе к моей ладони, – как он тебя любит. Отскакивает в сторону вдруг и, вместо того чтобы глубже вонзиться в столешницу, длинную царапину чертит, останавливается, лишь в новую преграду впившись. Перекашивает от боли в большом пальце, но даже не смотрю вниз. Вперед, на гигантскую, исписанную формулами доску. Формулами, которые кажутся сейчас вычурным, откуда-то из другой части галактики пришедшим языком. Пальцы дрожат. Те, что все еще удерживают циркуль, те, что, фиксируя, давят, заставляя острие оставаться в свежей ранке. – Знаю я, что он любит, – скорее самому себе проговаривает Кайлер и, словно невзначай, рефлекторно бросает взгляд на темный экран телефона, что в руках вертит. Придирчиво разглядывает свое лицо в отражении и, скривившись, показывает ему кончик языка. Юджин старательно изображает сарказм, но, кажется, кофеин перестает действовать и у него выходит что-то вялое и невнятное. Но это не важно. Ничего не важно. Даже игла, засевшая под моей кожей. Ничего не важно настолько, как то, что только что выболтал этот придурок Кай. Выболтал, даже не догадываясь об этом. Ляпнул, не подумав, а у меня словно выросли крылья. Может ли оказаться так, что все на поверхности лежит? Что все дело в его смазливой роже? А даже если не все, то многое? Он красивый сейчас. Привлекающий внимание сочетанием правильных черт лица и серых глаз. Он красивый, в своей новой обертке, без наслоенной пыльной шелухи. Кем-то заботливо выхоленный. Кем-то, кто любит красивые вещи. Вспоминаю блестящий бок «вулкана» и литые диски. Дужки солнечных очков на фото и натянувшуюся кожанку на широкой спине. Разве такой, как он, станет возиться с чем-то неидеальным и ломаным? А если и станет, разве Кай не будет страдать? О, как сильно я хочу, чтобы он страдал. Чтобы за каждую мою бессонную ночь он промучился две. За каждый украдкой брошенный взгляд сполна хлебнул равнодушия и безответности. Я хочу, чтобы он оказался на моем месте. Хочу, чтобы «плохо» потопило его. Чтобы тяжело и больно все, а не задаром и играючи, как сейчас. Любым из способов. Осторожно отвожу левую руку в сторону, наблюдаю за тем, как из свежей ранки, пачкая стол, сочится кровь. Каплями неторопливо выступает, и те, сливаясь, огибают палец, кляксой расползаются на чистом тетрадном листе. Выглядит стремно. Испачканным. Поддавшись порыву вдруг, касаюсь ранки языком и, слизнув только что налившуюся алую каплю, морщусь. Отвратительно и вызывает тошноту. Капля лишь. Хмыкаю, и внутри становится потрясающе спокойно и хорошо. Хмыкаю и думаю о том, что если крупицы алого отвратительны, то что будет, если чужое лицо полностью окрасить в этот цвет? В груди теплеет, становится спокойно и хорошо. Потому что он не-за-слу-жи-ва-ет. Потому что должен заплатить. Подгадать момент… спланировать… а после – заново научиться дышать. Без мозолящего глаза раздражителя. Без помехи, отравляющей мое нутро завистью. Без него. Пялюсь в его макушку, и он начинает разминать шею. Головой вертит и накидывает на нее капюшон. В этом он прав. Стоит начать привыкать заранее. Привыкать прятать лицо. *** День проходит, за ним – другой. Так же рядом держусь. Наблюдаю. Слушаю. Пару раз даже киваю Юджину в знак приветствия, и он, не задумываясь, отвечает тем же. Третий. Четвертый. Терпеливо жду. Пятый. Выгребаю все свои сбережения и продаю колонки. Все для того, чтобы наскрести нужную сумму. Даже мелькает мысль попробовать занять у самого Кая, но не решаюсь, пускай и не выходит сдержать истерический смешок. Вселенная бы посмеялась. Большой палец, словно в напоминание, продолжает болеть. Это хорошо, это позволяет концентрироваться. Каждую минуту помнить. Просыпаться, одной рукой другую сжимать, ощущать и помнить. Место прокола быстро затягивается, но кожа вокруг отчего-то синеет, становится чувствительной, и палец разносит едва ли не в два раза. Не обращаю внимания, пряча под слоем бинта. Прогуливаю тренировки, через знакомых знакомых нахожу нужных людей. Тщательно планирую, выбирая время и место. Наблюдаю за Бругером. Наблюдаю и едва в ладоши не хлопаю оттого, что он ни на секунду не догадывается. Не догадывается, насколько это больно – жить с вечным пониманием того, что всегда кто-то будет на шаг впереди тебя. Что, сколько ни выкладывайся, найдется говнюк, играючи перепрыгнувший все те преграды, под которыми тебе пришлось на брюхе ползти. Говнюк, у которого все за просто так и серые глаза. Он кажется каким-то особенно подавленным в последние дни. Молчаливым и снова бледным. Не могу не ликовать внутренне. Так приятно видеть, как дрожат его пальцы, а Юджин, превратившийся из заядлого тусовщика в заботливую мамочку, постоянно морщится и все строчит кому-то в перерывах между парами, когда Кайлер уходит в себя и не видит. Странным кажется, не от мира сего. Тихим и от этого даже менее раздражающим. На малую толику лишь. Решимости не убавляется. Выжидаю подходящий момент. Выжидаю, и наконец удача улыбается мне через целых две недели после того, как я увидел чужой «астон-мартин». Улыбается в промозглый из-за нахлынувшего циклона четверг, когда больше всего пар в расписании, а когда они заканчиваются, уже ближе к вечеру, он наконец остается один. Прощается с Юджином, говорит, что прокатится на метро, а пока хочет немного поторчать в библиотеке. Написать реферат и заняться подбором литературы для курсовой. Наблюдаю с лестницы за тем, как они расходятся, и только после того, как вижу, повернувшись к выходящему на парковку окну, что красная «ауди» мягко выруливает на шоссе, иду за Бругером следом. Почти пусто внутри, даже через щель меж приоткрытыми дверьми видно. Притормаживаю на пороге этого вечного сонного царства, истинного рая для ботаников да парочек, которым больше негде пообжиматься, и, заметив знакомый рюкзак, бесформенной кучей брошенный на одном из столов, направляюсь к стойке, за которой вместо старой карги, вроде как работающей в этой библиотеке с момента ее основания, оказывается совсем молодая девчонка. Приветливо улыбается мне, просит студенческий и, предложив свою помощь в поиске нужных книг, разрешает пройти в читальный зал. Телефон вибрацией оповещает о том, что поймал местный вай-фай. Оборачиваюсь в сторону от пола до потолка тянущихся окон и замечаю, что небо уже не такое яркое. Начинают выцветать краски. Хорошо. Как и то, что библиотека закрывается ближе к десяти вместе с главным выходом. Устраиваюсь ближе к середине зала, так, чтобы беспрепятственно пялиться. И на окна, и на Бругера. Раскладываю тетради и понимаю, что понятия не имею, какая литература нужна для курсового МНЕ. Тем временем Кайлер возвращается откуда-то из-за стеллажей, тащит по меньшей мере три справочника и пару методичек. Пристраивает их на угол своего стола, из рюкзака достает ноут и, поставив сумку на второй пустующий стул, запускает его. Включается бесшумно. Понимаю это только по тому, что осветившийся экран запросил пароль. Никакого натуженного жужжания или угрожающего рыка процессора. Ну еще бы – хмыкаю уголком рта – с таким-то ценником. Как-то подглядел модель и загуглил, сколько же может стоить подобная игрушка. Почти две тысячи баксов за кучку плат и пятнадцатидюймовый экран. При том, что – я точно помню – до этого, с полгода назад, у него явно был другой. Из той же серии, но предыдущей модели. Этот тоньше. Единственное заметное на глаз отличие. Бругер что-то набирает, стучит по клавиатуре, забивая в поисковую строку запрос, и, словно спохватившись, тянется за телефоном, который, оказывается, лежит в заднем кармане его джинсов. Привстает, вытягивает трубку. Читает что-то, хмыкает и, умудряясь пальцами левой руки прокручивать загрузившуюся страницу на ноуте, правой набивает сообщение в ответ. Кажется, улыбается – с моего места особо не разглядеть – и возвращается к монитору. Вчитывается, что-то вписывает в блокнот, прерывается на то, чтобы ответить на буквально одно за другим идущие сообщения… Залипаю, глядя на его пальцы, настолько, что невольно вздрагиваю, когда кто-то касается моего плеча. Вскидываюсь, готовый сдохнуть от осознания того, что меня разоблачили – Юджин или еще кто из знакомых – спалили за тем, что я пялюсь на парня, но это оказывается всего лишь девочка-библиотекарь. Тут же отдергивает ладонь и выглядит немного виноватой. – Прости, если напугала, но ты уже минут пятнадцать в одну точку смотришь. Уверен, что не нужна помощь? Поджимаю губы и смущенно передергиваю плечами. Она кажется мне хорошенькой, а я никогда не умел разговаривать с симпатичными девушками. А после того, что случилось три года назад, и вовсе перестал пытаться. – Честно говоря, да. Не знаю, с чего начать. – Листаю конспект по механике сплошных сред и, добравшись до последней исписанной страницы, протягиваю ей тетрадь, указывая на нужную строчку пальцем. – Если честно, понятия не имею, где искать. Вчитывается в мои каракули, морщится на мгновение и, пока думает, неумышленно проводит языком по нижней губе. Замечаю мелькнувший металлический шарик. Даже удивляюсь немного. Она постукивает указательным пальцем по тетрадному листу, светлеет лицом и кивком головы просит меня идти следом. – Пойдем. Попробуем поискать вместе. Послушно поднимаюсь на ноги и замечаю, как парень из баскетбольной команды, пристроившийся на ряд ближе к выходу, уважительно хмыкает и показывает мне большой палец. В ответ, рисуясь, закатываю глаза и вымучиваю нечто вроде довольной ухмылки. Хотел бы я чувствовать хоть что-то от того, что кому-то понравился. *** Начало девятого. Нервозно постукиваю по столешнице и то и дело морщусь от боли, что вызывает любое движение кисти, в большом пальце. За окнами, что до середины скрыты опущенными жалюзи, уже часа как полтора темно. Последние всполохи заката гаснут на линии горизонта. Кайлер встает из-за своего стола, потягивается, разминая спину. На несколько секунд задерживается около стойки библиотекаря, говорит что-то девушке и, получив сначала утвердительный кивок, а на следующий вопрос – отрицательное движение головы, выходит. Его ноут – заблокированный, разумеется, – остается стоять на столе. Все многочисленные бумажки и исписанные блокнотные листы – тоже. Уносит с собой только телефон. Он вообще с ним когда-нибудь расстается? Пытаюсь вспомнить – и не выходит. Сколько наблюдаю за ним, смарт либо в кулаке зажат, либо пальцы гладят хромированный бок через карман. И даже несмотря на это, несмотря на то что постоянно отвлекался, чтобы черкануть сообщение или сразу несколько, успел набрать порядка десяти страниц в курсовой. Передо мной лишь один-единственный, наполовину исписанный тетрадный лист. Ничего не значащие названия методичек, номера страниц с нужными параграфами и взявшиеся невесть откуда четырехзначные цифры, что я рисовал просто так, особо не задумываясь. Выдыхаю через нос, осматриваюсь, отмечая, что кроме нас – меня и Бругера – в читальном зале всего пара девчонок осталась. Почти. Совсем скоро уже. Пальцы еще быстрее барабанят. Нервозность зашкаливает. Начинает ломить виски. Боюсь не выдержать и позорно сбежать, в последний момент отменив все. Отказаться от своего плана и продолжить бесконечно вариться в бульоне из собственных домыслов и чувстве неполноценности, что будет отдавать, уверен, мерзкой желчью, если попробовать на язык. Возвращается спустя пять минут. И отчего-то с двумя картонными стаканчиками кофе в руках. Выныривает из своих мыслей, запинается, смотря на свой пустующий стол, и закатывает глаза. Утыкаюсь в свои записи, чтобы не пялиться так явно. Открываю одну из с десяток раз пролистанных до этого методичек. Ни черта не понимаю, только карандашом вожу между строчками, рисуя слабые кривые линии. – Эй. Замираю, вытянув шею и не рискуя даже моргнуть. Он что, только что остановился около моего стола? КАЙЛЕР? Кайлер заговорил со мной? Догадался?! Ладони в мгновение липкие, по виску стекает соленая капля. Медленно, как могу, старательно отсрочивая момент, когда наши взгляды столкнутся, поднимаю голову. Гляжу, нахмурив лоб, выжидая дальнейших реплик. Весь мой вид должен говорить о том, что я страшно занят и не настроен на болтовню, а сердце в этот момент колотится, как у загнанного в силки зайца. Секунды пройдут до того, как задерут. – Ну? Становится виноватым и неловко улыбается мне. Опускаю взгляд на его руку, тупо пялясь на стакан с кофе. Всего один, второй – на его столе. – Запарился и по привычке взял два. Но, в отличие от Юджина, мой ноут не пьет черный с сахаром, так что… хочешь? Кара уже отказалась. Глядит в сторону библиотекаря, и я мысленно делаю пометку запомнить ее имя, но, разумеется, тут же проваливаю эту миссию. Потому что это ненужная информация и мозг тут же, заботливо скомкав, избавляется от нее. Потому что ОН предлагает мне кофе. Просто так, потому что, уйдя в себя, забыл, что сегодня один. Потому что для него двойная порция кофеина – лишняя. Осторожно, так, словно это может быть какой-то топорной наебкой, протягиваю пальцы, и он передает мне стаканчик. Картонные бока горячие. Греют пальцы. – Спасибо. – Произнести это оказывается, к удивлению, просто. Три простых слога, и ни намека на желание откусить себе язык. Улыбается еще раз, кивает и, вдруг прищурившись и склонив голову набок, всматривается в мое лицо. Неужто пытается вспомнить? Ком в горле едва сглатываю. Неужели?.. – А ты Стефан, да? Мы вроде как-то пересекались на семинарах. Глаза невольно расширяются, а пальцы… Пальцы сковывает судорогой. Спешно прикладываюсь к стаканчику, обжигаю нёбо отвратительно сладким напитком и тут же делаю второй глоток. Потому что иначе, подкинувшись, выплесну эту черную бурду ему в лицо. А после буду трясти так, чтобы его тупая голова моталась из стороны в сторону. Меня зовут Саймон, придурок! Саймон, которого ты каждый день видишь, который посещает тот же чертов курс! Саймон, который садится позади тебя каждую пару, оказывается неподалеку в кафетерии и на парковке! САЙМОН! Саймон, которого ты замечаешь чуть реже, чем сушилку для рук в мужском толчке. Сглатываю кофейное послевкусие вместе с приступом ненависти, сдавившим гортань. Физически чувствую, как этот комок ненависти протискивается по узкому пищеводу вниз и, распадаясь на части, тонет в желудочном соке. – Все еще пересекаемся иногда. И куда чаще, чем ты думаешь, не замечающий никого, кроме себя, кретин. Склонившись над столом, пытается прочитать название методички так, вверх ногами, но, сдавшись, легко разворачивает ее к себе. Меняется в лице, понимая, что мы находились в одном помещении по крайней мере около девяноста часов. – Ох, точно. Прости, чувак. Хорошая память – не моя сильная сторона. Лица вообще почти не запоминаю. Своего имени не называет, а я и не думаю спрашивать. В ответ на это только всматриваюсь в его лицо, отмечая, что глаза у него куда светлее, когда он в очках. Должно быть, остальное время таскает цветные линзы. Но для чего? Для чего менять оттенок на каких-то полтона? Прикидываю, насколько может потянуть его простая с виду, пластиковая оправа. Прикидываю, сколько силы приложить нужно, чтобы переломить дужку и вылетело стекло. – Эй? – окликает снова, и я, все еще увлеченный своими мыслями, смутившись, совсем как он, когда только подошел, неловко улыбаюсь. – Прости, задумался. Со мной тоже бывает иногда. Еще один кивок. Еще раз благодарю за кофе. Не то потому, что мне хочется, чтобы он скорее отвязался и вернулся за свой стол, не то потому, что это, оказывается, странно приятно – натыкаться на рассеянный взгляд и небрежное движение руки. «Ой, да забей». Все-таки уходит. И первым делом, разумеется, проверяет свой телефон. Утыкается в него, кривит рот, что-то пишет и даже не реагирует на то, что одна из девушек с последних столов, проходя мимо, задевает его плечо своим рюкзаком. Лишь по инерции дергается и отодвигает стакан от края. Пора. Наконец остались совсем одни, не считая девицу за стойкой, макушку которой я даже не вижу. Засекаю десять минут и, порывшись в сумке, нахожу загодя приготовленную флешку. За окнами абсолютная чернь. Начало десятого. Редкие вспышки фар последних машин, покидающих парковку. Быстро, не вынимая телефон из-под стола, пишу короткое сообщение и, отослав, поднимаюсь на ноги. Потягиваюсь неторопливо, стараясь ничем себя не выдать, складываю вещи в стопку, собирая все найденные для меня библиотекарем талмуды, и тащу на стойку. «Спасибо». «Ты мне очень помогла». «На днях загляну еще». И уже у самого выхода останавливаюсь. Пожалуй, слишком наигранно, театрально, хлопаю себя по лбу и, развернувшись на пятках, бросаю взгляд в сторону стоящего на столе библиотекаря компьютера. Уже выключенного. Отлично. Пожевав губу, возвращаюсь к столам и, помедлив, направляюсь к Кайлеру, который, мельком просмотрев одну из своих записей, методично проверяет книги на предмет забытых внутри огрызков конспектов и складывает их на край стола. Лучше и быть не может. – Слушай… Поднимает голову, глядит поверх монитора, и строчки отображаются в стеклах его очков. – Сегодня забрал флешку у друга и нужно бы проверить ее, но стремно просить Кару. – Надеюсь на то, что правильно назвал ее имя, и, сглотнув и наклонившись пониже, договариваю: – Там должны быть фотки с соревнований, но кто знает, что этот придурок туда закинул? Не хочу облажаться перед родителями, когда запущу видео, а на нем окажутся десять потных мужиков, гоняющих по полю вовсе не мячик. Мой старик ждет это видео и вряд ли даст мне проверить дома. Понимающе хмыкает и кивает. – Да без проблем, только секунду погоди, я сейчас… Огибаю стол, наблюдая за тем, как сворачивает текстовый документ и поворачивает бук в мою сторону. Жестом указывает на боковой порт, а сам уходит сдавать книги. Жадно разглядываю экран, взглядом облапав каждый ярлык. Тщательно вглядываюсь в ничего не значащую заставку с какой-то причудливо переплетенной меж собой на манер кельтских узоров хрени и втыкаю флешку. Бругер все еще разговаривает с Карой, когда я, пошарив по папкам, активно имитируя какую-то деятельность, завязываю с этим и спешно выдергиваю из нагрудного кармана куртки телефон. Взглядом нахожу мобильник Кая, что тот в кои-то веки не потащил с собой. Вспышка светодиода, пришло новое сообщение. А может, и десять сразу. Закусываю губы. Отвечаю якобы на звонок и, зажимая трубку плечом, возвращаю компьютер в изначальное положение. Изо всех сил изображаю увлеченность разговором, а когда сталкиваемся с Каем посреди зала, я только киваю, благодаря снова. Отвечает тем же движением головы, и я покидаю библиотеку. Как только двери захлопываются, перехожу почти на бег и, затолкав молчащий телефон в рюкзак, на ходу сдергиваю с себя приметную, красную с белыми вставками куртку. Комкаю как попало, заталкиваю туда же, в рюкзак, быстрым шагом пересекаю холл и уже на улице накидываю на голову капюшон. Толстовка тонкая, налетевшим порывом ветра по позвоночнику продирает, но это не важно сейчас. Ничего не важно. Машина едва ли не впервые припаркована не на своем месте, а на другой стороне улицы стоит. Не мой синий «ниссан», а отцовская серая «хонда». Замедляю шаг, двигаясь по тротуару вдоль пустующего, темными окнами на улицу и проспект пялящегося универа, и про себя считаю. Уже почти на углу меж главным корпусом и некогда зданием местной администрации оказываюсь, как нагоняет резкий хлопок двери и торопливые шаги. – Эй! Ты флешку забыл! Улыбаюсь и сворачиваю в переулок. Темнота сразу обрушивается сверху. Буквально давит. Несколько закрытых мусорных баков стоят, коробка с какой-то макулатурой. Слышу его снова, лишь уже почти полностью обогнув корпус. Его шаги замедляются. Должно быть, думает, что обознался подслеповато, как и всегда, когда что-то списывает с доски, щурится и, не заметив, наверное, светлых вставок на моей толстовке, разворачивается. Ветер, просвистевший меж зданиями, доносит до моего слуха звук, с которым по асфальту скребет что-то увесистое и металлическое. И шаги. Трех пар ног минимум. Тяжелыми подошвами давят на асфальт. Приглушенный смех слышу. Больше всего на свете мне хочется обернуться сейчас. Хочется посмотреть на него. Приблизиться, заглянуть в глаза и спросить: и теперь не помнишь? Хочется посмотреть на него. На побелевшие подрагивающие губы. На блестящие расширившиеся глаза. Боится ли он боли? Свист, с которым нечто длинное и узкое рассекает воздух. Звук удара. Скорее свистящий выдох, чем крик. Колотит как в лихорадке. От желания остаться и посмотреть. От желания убежать. Выхожу к узкой однополосной дороге, пересекаю ее и, разблокировав двери, сажусь в машину. Запираюсь изнутри. Не завожу двигатель. Не включаю свет. Жду. Жду, находясь словно в одном из своих снов. В абсолютном, безопасном вакууме. И вроде бы отпустить должно бы, но ни хрена. Ненависть никуда не делась, только разве что больше не кипит – копотью словно осела внутри вен. Словно на органы налипла, и ни за что уже не отскоблить. Я жду, хотя должен был убраться сразу же, как только вывел его на улицу. Я должен был свалить к херам и, приняв душ, завалиться спать, не думая о том, что красавчику Кайлеру наверняка сломают прямой нос. Насколько больно это может быть. Страшно ли? Жду. Но чего? Того, что проснусь и все это окажется сладкой невыполнимой фантазией? Того, что очередные грезы рассеются с наступлением утра и снова придется пялиться на его затылок? Берусь за руль. Ладонями его стискиваю так, что на чехле остаются следы. Большой палец привычно уже отзывается болью. Все еще болит. Но реально ли или потому, что я себя в этом убедил? Реально или лишь потому, что мне нужно напоминание?.. Все еще за временем не слежу. Все еще в темноте, поглядывая на абсолютно черное небо. Ни одной звезды не разглядеть. Ни одного фонаря ближе двухсот метров нет. Представляю, как Бругер, шатаясь и прикрывая расхлестанное лицо ладонью, заливая кровью свою серую чистенькую толстовку, потащится к метро. В животе бабочки порхают, а на языке, обожженном кофе, кажется, невесть откуда появляется сладкий, сахарный привкус. Потому что он заслужил. Потому что не помнит не то что имени, а лица, которое видит минимум трижды в день. И в том, что сейчас происходит, виноват только ОН. Никто кроме. Нельзя, нельзя, нельзя быть настолько самовлюбленным ублюдком. Нельзя светить гаджетами, делиться кофе и как ни в чем не бывало садиться в тачку, стоимость которой превышает суммарную стоимость всех моих органов. Нельзя! Ресницы верхние к нижним липнут. Щиплет. Раздраженно тру глаза. Жмурюсь, но даже так вижу не разноцветные расплывающиеся круги, а его лицо. Его в улыбке растянутые губы и чертов стакан с чертовым кофе, который он купил Юджину, а спохватившись, пихнул мне в качестве милостыни. Отмотать бы назад. Чтобы все-таки выплеснуть в лицо. Чтобы… Понимаю, что задыхаюсь. Ворот толстовки, под самое горло застегнутой, теперь, кажется, удавкой затягивается и трахею пережимает. Плотнее и плотнее. Душит. Бестолково хватаю ртом воздух и, поддавшись панике, не придумываю ничего лучше, чем разблокировать двери и вывалиться на улицу. Едва ли не лицом вниз, по инерции еще пару шагов вперед делаю. Едва не вырвав замок на толстовке, тяну его вниз и, упершись ладонями в бедра, наконец дышу. На воздухе легче, чем в тесной машине, которая, кажется, сжалась до размеров деревянного ящика. Дышу… и понимаю вдруг, что ни единого звука не слышу. Совершенно ничего. Как если бы уши заложило или барабанные перепонки лопнули. Прекрасно понимая, что не должен этого делать, пересекаю дорогу, ступаю на тротуар и захожу в проклятый переулок. Голос разума велит вернуться в машину, развернуться и свалить уже. Вернуться домой и заставить себя забыть о том, что я вообще имею отношение ко всему этому. Но другой, тоненький, еще не знакомый мне голосок убеждает идти вперед, шепчет о том, что я ДОЛЖЕН сделать это. Что так нужно. Напряжение в воздухе ножом резать можно. Вижу фонарь на другой стороне улицы и больше ничего. Уже знакомые мусорные баки, обходя которые взглядом тут же натыкаюсь на вспыхнувший, темноту этого места разрезавший светодиод. Осторожно наклоняюсь и подбираю брошенный, с сеткой трещин на экране, но все еще работающий мобильник. В черном, не скрывающем дебильные розовые вставки на передней панели чехле. А еще липкий, перепачканный чем-то теплым и густым. Нахожу кнопку разблокировки и включаю экран. На удивление, нет блокировки. На удивление, яркость на всю выставлена, но отчего-то испускаемый свет совсем не рассеивает ночную тьму. Потому что подсветка отчего-то багрово-красная. Потому что, развернув смарт и посветив на асфальт, первое, что я вижу, – это скинутый рюкзак и сразу рядом темную блестящую лужу, которой получасом ранее здесь не было. Еще шаг вперед совпадает с попыткой сглотнуть вязкую кисловатую слюну. Провалена. Некогда белый носок кед. Синие, перепачканные в пыли и этой самой ЛУЖЕ джинсы. Еще шаг вперед. И снова ощущения как во сне. Волосы, и без того черные, влажно слиплись. Помедлив, пальцами касаюсь его шеи. Не получается уловить пульс.