Вспомни меня

В четырех стенах заперт. Пустых и выцветших. В четырех стенах своей комнаты. Без ноута, интернета и даже телефона. Патрульная машина под окнами почти круглосуточно. Домашний арест до психиатрической экспертизы. На ней настоял мой адвокат. Каждый раз глупо дергаюсь, когда об этом думаю. Теперь у меня есть адвокат, а у родителей нет машины. У меня, впрочем, тоже нет. Ничего, кроме пустоты меж стенами и противного голоса в голове, который совершенно прекратил скрываться и теперь вовсю хозяйничает, перебирая мои извилины. Он бесит иногда, но, по сути, остался единственным, кто со мной разговаривает. Отец молчит и отворачивается, мать постоянно плачет и три раза в день, по часам, приносит мне еду. В гостиную и на кухню не спускаюсь больше. Не хочу. Только мои четыре стены. Неделя прошла. Тянется разбирательство. И по ночам – не важно, сплю или нет – всегда видится одно и то же. Раз за разом. Кругом. Он не успел ударить меня или даже просто выдернуть из машины. Он не успел сделать ровным счетом ничего из-за появившегося наряда полиции. Не коснулся. Почти не сопротивлялся, когда оттащили в сторону, только смотрел. Смотрел, и зрачки его почти полностью были затоплены серой радужкой. Не то потому, что фары служебной машины ему прямо в лицо били, не то потому, что ненавидел меня слишком сильно. Ненавидел, и лишь тот самый высокий парень, появившийся из ниоткуда, перехватил его поперек торса, когда, обшарив мою машину, достали завалившийся под сиденье телефон. Перехватил, вцепился в плечо и не дал снести мне лицо. Мне было нестрашно даже, я отчего-то подумал тогда вдруг, насколько же это может быть больно. Достаточно ли для того, чтобы отключиться? Как же сильно он меня ненавидел. Ненавидит. Предварительное слушанье сразу после экспертизы назначено. Отчего-то мне кажется, Кайлер не пустит его в суд. Кайлер не позволит ему сорваться и ударить меня. Не знаю, откуда это пришло, но с каждым днем уверенность только крепнет. Изводя себя внутри этой клетки, я только о нем и думаю. Просыпаясь и засыпая. Моясь в душе. Перематывая свою кисть, напоминающую больше уродливый подпортившийся кусок мяса. С ней почему-то совсем плохо стало. Пальцы склеиваются меж собой. Отец отворачивается, мама почему-то молчит. Не видит или не хочет видеть? День за днем отскабливаю от кожи гной, иногда просто пальцами выцарапываю, иногда приходится железную, залитую перекисью линейку брать или канцелярский нож. Кайлер не позволит ему ударить меня. Не позволит сделать мне больно. Он хороший. А этот, второй, с его чертами, почти точный слепок Бругера, плохой. Но он на меня смотрел. Только на меня. Не мимо, не вскользь, не замечая. Он, чье лицо я, возможно, видел где-то в интернете или на билбордах. Ноут изъяли – и пускай, не важно, жалко только коллекцию чужих фото. То самое видео. Видео, с которого Кай смотрел прямо на меня. Запрокидывал голову. Улыбался. Глаза в глаза. Красивый… Они оба такие красивые. Как мелкие драгоценные бусины перебираю свои воспоминания. Каю скоро двадцать один. Они хотят подарить ему новую тату. У Кая умерла мама. Первая годовщина в этом году. Кай. Кай. Кай. Всегда со мной теперь. Как и размышления о том, что все могло бы быть по-другому. Что, если бы я попробовал прибиться к ним? Делать домашку вместе, по выходным вдавливать в пластик кнопки джойстика? Что, если?.. Каждое утро встаю, словно в универ собираясь, надеваю джинсы, серую толстовку, шнурую кеды, дохожу до двери. Вспоминаю, и к кровати назад. Отец приносит мне стопку книг, и, разумеется, ни одну из них даже не открываю. Зачем? Ни единого слога не выходит разобрать, как если бы я просто разучился читать. Складывать буквы в правильном порядке. Стоит только на этом зависнуть, задуматься, как попытка произнести что-нибудь вслух терпит сокрушительный провал. Язык не слушается. Это интересно. Голосу нравится. Семь дней прошло. На восьмой отец, взявший короткий отпуск, возвращается на работу, а мать, забежав раньше обычного, оставляет поднос на столе и закрывает за собой дверь. И не то воображение, измученное бездействием и серыми стенами, мне галлюцинации подкидывает, не то я действительно слышу, как поворачивается в замке ключ. Неужели они боятся, что убегу? Качаю головой и, абсолютно точно определив, что не испытываю голода, приступаю к выверенному порядку действий. Душ. Обработка руки. В этот раз красного почему-то особенно много, эластичный бинт присох за ночь, и приходится отдирать вместе с коркой. Спешный взгляд на собственное отражение в зеркале. И по итогам – только разочарованно цокнуть языком. Ничего не изменилось. Но почему не могу я, если те двое могут? Почему? Около одиннадцати характерный щелчок, отпирающий дверной механизм, раздается снова. Без особой заинтересованности на звук оборачиваюсь и застываю. Не мама. Не вернувшийся с работы отец и даже не обещавший заглянуть на днях адвокат. Кайлер. Здесь?.. Как?! Неужели чудится? Снова какие-то игры? Тяжело сглатываю и поднимаюсь с кровати. Поворачиваюсь к нему всем корпусом, во все глаза наблюдая за тем, как он, сменивший очки на линзы, кстати, блуждает взглядом по стенам. Изучает содержимое полок и рабочего, пустого, без ноута, стола. – Твоя мама меня пустила. Не узнала, наверное, – как ни в чем не бывало объясняет и лезет в карман узких джинсов. – Я хотел вернуть это. Проходит в комнату и, поглядывая на меня краем глаза – ни на секунду не выпуская из вида, я бы сказал даже, – оставляет маленький продолговатый предмет на столешнице. Ту самую флешку. Отступает к двери. Впервые, за исключением того раза в библиотеке, мы так близко друг к другу и наконец-то он смотрит на меня, а не сквозь. Шрамы на лице совсем тонкие. Прозрачные. Исчезающие. Опускаю взгляд, чтобы вместо громоздкого, фиксирующего его ногу пластикового гипса увидеть черные кеды. Почти как новенький. За исключением тех ран, что остались внутри. Все ли трещины смог залечить? – Ты с самого начала знал? – Вопрос с языка срывается сам собой. Расслабился немного, увлекся, рассматривая его, и ослабил контроль. Кивает. И ни намека на злобу или даже раздражение на лице. И не думает кривиться или кричать на меня. Почему? Он столько всего вынес из-за меня и даже не сердится? Почему, Кай? – И никому не сказал? Отрицательно качает головой, а после, призадумавшись, с усмешкой добавляет: – Вообще-то сказал. Это я вызвал копов, когда Рен схватился за мобильник и свалил. Как же просто ему это дается! Болтает со мной, как будто мы просто однокурсники, просравшие домашку. Будто вообще ничего не было. Будто ему безразлично все то, что я с ним сделал. – Это вроде как был единственный способ не позволить избить тебя. – И ты не хотел этого для меня? – шепотом неверным произношу. Сбивчивым. Ломаным. Мерзким. Но вслух в полный голос произнести просто не могу. Связки не тянут. – Несмотря на то, что знал? Мотает головой и равнодушно пожимает плечами. – Но почему? – с отчаянной надеждой в голосе. Вспомни, пожалуйста! Вспомни! Хотя бы это! Мне хватит, пожалуйста! Молчит и только, вдруг прищурившись, на руку мою косится. Хмурит брови, и тень сомнения проскальзывает по его лицу. В две секунды все. Раз – и не было. Только в глазах вдруг мелькает нечто, смахивающее на узнавание. Дышать перестаю. Неужели?.. Склоняет голову набок и вглядывается в мои зрачки, да так пристально, что не по себе. Кажется, в самую душу смотрит и то темное, что периодически выползает из своего угла, чтобы поболтать со мной, видит тоже. Отлипает от косяка и, ни слова не сказав, глубоко задумавшись, направляется к лестнице, ведущей на первый этаж. Не успев даже подумать, бросаюсь следом. – Подожди! Останавливается, уже на первую ступеньку шагнув. Ниже так на целую голову. За моими ногами почему-то следит теперь. Удерживает дистанцию? – Почему ты не помнишь меня? Удивленно вскидывает брови в ожидании продолжения. Мне хочется свернуться клубком прямо тут, на ковролине, и, обняв себя руками, раскачиваться из стороны в сторону. – Мы же… Ты и я, мы целовались! – выпаливаю на одном дыхании, и он удивляется настолько, что делает шаг назад, едва не летит со ступенек, а я продолжаю, пытаясь задушить в себе желание подскочить и как следует встряхнуть его за плечи: – Как же ты не помнишь! Мы! Целовались! На вечеринке братства! На первом курсе! Мы всю ночь целовались! Отчаянья столько, что чуть подбородок опустить – и все. Захлебнусь. – Так это все из-за поцелуя? – Лишь капля удивления в голосе. Как будто это такое обычное дело: целовать случайных парней. Целовать и тут же выбрасывать их из головы. Но несмотря на то, что спокойным кажется, за стеной невозмутимости явственно слышу еще что-то. Что-то нестабильно истерическое. Такое близкое мне сейчас. И не то поэтому, не то просто потому, что мне НУЖНО произнести это, пытаюсь пуститься в объяснения и не нахожу нужных слов: – Ты не понимаешь… Головой из стороны в сторону, словно чем интенсивнее мотать, тем больше чужого недоумения удастся стереть. Пожимает плечами. Молчит. А я так не хочу, чтобы он уходил. Так не хочу, когда теперь он обратил на меня внимание наконец. – Зачем ты пришел? – Вернуть флешку. – А настоящая причина? Горжусь тем, как это прозвучало. Весомо. И не я один, кажется: что бы там ни было за лобной долей, тоже замирает в ожидании ответа. Кайлер наклоняется. Рассматривает носки кед и, словно решившись на что-то, поднимается ко мне. Пячусь от неожиданности. Всего на два шага. Лопатками почти в стену. Сантиметры. Подходит почти вплотную. Руки в карманах держит. – Чтобы убедиться, что он не успел навредить тебе, Саймон, – произносит бесконечно сладко. Имя помнит. Как мало надо для того, чтобы обо всем забыть, боже. Как мало надо, чтобы раз – и привкус желчи, не отпускающий все эти дни, сменился на сахарно-приторную карамель. В глаза смотрит, а я почему-то не могу в ответ. Не выдерживаю. Зрачки соскальзывают. На подбородок и четко обрисованные, с тонкой сечкой губы. Не портит… Тянусь уже было к ним, как правой рукой отталкивает, надавливая на грудь, вынуждая прижаться к стене. Заставляю себя встретиться с его взглядом. Дается чудовищно тяжело. Не то потому, что так он видит то, что засело внутри меня, не то потому, что в серых глазах, а с помощью контактных линз и вовсе неестественно стальных, одна жалость. Лучше бы ненавидел, все лучше. – Потому что если бы он сделал это, если бы он ударил тебя, то ни за что бы не остановился. Он бы бил. И бил. И бил снова. Пока твои мозги не разлетелись бы по асфальту, а кости не перестали хрустеть. Он бы размазал тебя. В ничто. А я не мог допустить этого. – Теперь и он шепчет, немного маниакально, сбивчиво и горячо. Дыханием опаляя мой подбородок. Смущающе настолько, что сердце теряется и никак не может взять нужный ритм. Смущающе, и тепло-тепло становится. Никто и никогда не говорил мне подобного. Забываю. О том, кто он и я ему. О том, что максимум сейчас кем мы можем быть друг для друга – «передай ручку, пожалуйста». Могли бы. Бледное лицо его парня, резкие черные тени на нем, отброшенные светом фар. Ненависть и сжатые кулаки. Тонна нежности и шутливых угроз в переписке. – Как же он отпустил тебя сюда? Улыбается моей наивности и головой качает. – Он не знает. Не нахожусь с ответом. Слишком хорошо то, что я слышу. Слишком неправдоподобно выходит. Слишком так, как я хотел. Делает паузу и, так и не отняв руку, на указательный палец намотав вязку толстовки, продолжает: – Физическая боль – ничто в сравнении с той, которую чувствуешь, осознавая, как много можешь потерять. Если бы ты не включил телефон, он бы никогда тебя не нашел. Глупо, крайне глупо. – Сети же не было? – растерянно бормочу вслух вопрос, на который я сам так и не смог найти ответ. Кайлер на это только насмешливо хмыкает. Глаза становятся узкими щелками. Кажется, подобно тому, как слышал щелчок дверного замка чуть раньше, услышал и звук, с которым переключилось что-то и в его голове тоже. Раз – и другой. – Конечно. Первой не было. Ты настолько мало обо мне знаешь, что даже подумать не мог, что за основной картинкой скрывается что-то еще. Если бы ты знал все, то завидовал бы? Задай себе этот вопрос? А я не задавал?! Не тысячу ли раз? Не перекручивал все иначе, почти с первобытным ужасом думая о том, что могу забыть хоть строчку из его чатовских покаяний? Что могу забыть о нем хоть что-нибудь?! – Плевать на кости, ты заставил меня пережить рецидив. Заставил СНОВА почувствовать себя из своего же тела вытряхнутым и перемолотым. Но, на твое счастье, я ничего не успел натворить, – растягивает уголки губ в стороны, и выходит по-настоящему жутко. Гротескно уродливо и слишком графично для такой смазливой мордашки. Привстает на носки и буквально протаскивается по моему телу своим, вызывая горячую волну. – Он бы убил тебя, понимаешь? И сломал собственную жизнь. Я не мог этого позволить. ОН – все, что у меня есть, Саймон. И я настолько сильно люблю его, люблю нас, что как бы больно ни было мне, я не позволю пострадать ему. Не из-за такого, как ты. Не из-за ничтожества, не наскребшего смелости на то, чтобы решить свои проблемы лично. Отстранившись, разжимает ладонь, выпуская из нее мягкую байковую ткань. – Я пришел, чтобы в предположениях убедиться. Ты настолько сильно ненавидел меня, что сам не заметил, да?.. Ответа, кажется, и не ждет. Только глядит внимательно и серьезно. Ни капли не зло. Не понимаю, о чем он. Не понимаю, а потом… щелкает. Растерянность и смирение ненавистью и гневом оборачиваются в мгновение. Как подброшенная монета – раз! – и на другую сторону. Отступает к лестнице и все никак не может перестать тереть ладонь о бедро, затянутое в джинсовую ткань. Смотрит, скорее даже пялится, и кажется, что вот-вот не рассчитает, соскользнет со ступеньки. Упадет и вниз скатится. Трясет. От пальцев ног и до макушки. Крупные мурашки по телу бегают, а в висках набатом только одно слово бьется: убей. Столкни. Размажь. Уничтожь! Не мои мысли, не я, не полностью я? Кусок меня? Часть? Как же сложно. Больно почти. Пульсирует где-то во лбу, представляясь жирным пунктиром. Разрывая. Сжимаю губы в тонкую линию, а он, остановившись, с внимательным изучающим интересом снова глядит. Ищет зрительный контакт. А найдя, хмыкает. Слишком знающе. – Удачи тебе с этим. Телефон в его кармане оживает, и я едва сдерживаю порыв прямо на Бругера броситься и сомкнуть пальцы на шее. Этот голос, из динамиков льющийся, уничтожает меня. Заставляет буквально ВСЕ в моей голове сходить с ума. Кайлер закусывает губу и, кажется, изо всех сил скрыть улыбку пытается. Кажется, он только что понял что-то очень важное, что-то такое, до чего еще не додумался я. Жалости еще больше в глазах. И понимания, что ли? Жалости или скрытого торжества? Мешанина из эмоций – проклятые, хитрые, юркие. Так трудно воспринимать. Без каких-либо затруднений спускается и оборачивается возле входной двери. Запоздало понимаю вдруг, что матери нигде нет и мы с ним совершенно одни. Выходит, наврал? Куда же она могла… да еще и не заперев?.. Не понимаю, в голове не укладывается. Он уходит, принимая вызов, и я жадно вслушиваюсь в смазанное расстоянием и входной дверью «не ори». Спусковой крючок. Сигнал! Вниз, на первый этаж, в два прыжка преодолевая лестницу! Рывком на себя дверь, и… не поддается? Как же так? Как? То вправо, то влево круглую ручку… Кажется, липкой становится. Вся заляпана мерзким, из-под повязки вытекающем гноем, в той самой заразе, что уже пожрала половину моей кисти. И много ее… На пол капает… Слишком много. Пячусь, нога об ногу заходит. Запинаясь, не падаю даже, а на задницу валюсь. Жижа, оставшаяся на блестящем металле, оживая, кажется, тянется вслед. По облицовке двери, а после и перепрыгнув на стену. Не может. Не бывает. Не должно так. Не может! Ответом лишь приглушенный смех. Близко, совершенно точно не в моей голове, не меж висками запертый, а здесь. Здесь… «Догони его», – молитвенно просит. «Вышиби дверь». «В гараже есть старый топор. Возьми же». «Он не мог уйти далеко». «Нагони, верни, притащи». «Пожалуйста, для нас?..» От ужаса мутит. Почти спазм. Почти наизнанку. Почти. А ОН так и просит, плаксиво клянчит, сбиваясь на бас и почти угрозы: «Верни!» «Наш был почти… Зачем отпустил?» Спина ледяная. Мокрая. Уже не просто тошнит. На глазах слезы наворачиваются, и все дрожит внутри. Всхлипами поднимаясь, дрожащих губ касаясь, выходит наружу. Страшно… Вместо того чтобы чужому совету последовать – чужому, того, что теперь день и ночь сидит у меня внутри, – возвращаюсь в свою комнату и осторожно прикрываю за собой дверь. Каждый шаг словно на сломанных ногах, словно хрустальный, словно крошками после себя оставляя след. Кровь из раны и стекло. Задницей к кровати, взглядом прямо перед собой. Успокаиваюсь. Дышать по счету. Моргать – каждый второй нечетный. Через минуту уже не уверен в том, был ли он тут или я только что вскочил с постели, на какое-то время забывшись во сне. Мама приносит обед. Не понимаю… Вечером вдруг ни с того ни с сего увозят на экспертизу и освидетельствование. Формальность простая вроде бы. Оказывается, нет. Не в своем уме. Начинаю бормотать вслух или только теперь это замечаю? К моему величайшему удивлению, размотав бинты, обхватывающие мою руку, не находят никаких повреждений. В свои серые больше не возвращаюсь. Но это не важно. Важно лишь то, а был ли реален он вообще?