Лабиринт отражений

Рано или поздно что-то похожее обязано было произойти. Не с ее везением (как это ни парадоксально) было ожидать спокойной жизни, что уж говорить о Коте, которого неудачи преследовали как рой мошкары на болоте заплутавшего путника. Кот от неудач отшучивался, отмахивался, а те, видимо, готовили ему большую и страшную мстю. Мстя получилась многоплановая и широкомасштабная, такая, что хоть вой. И пришла, откуда не ждали. Ну, может, и ждали, но давно, еще когда были совсем зелеными и с одной акумой разбирались по полчаса. В случае беспардонного кошака рой мошкары плавно трансформировался в одного-единственного черного мотылька, но и его хватило по самые нахальные накладные уши. Этот самый черный мотылек, вылетев из треснувшей расчески, вместо привычного порхания вокруг да около вдруг разогнался до первой космической и влетел Нуару прямо в грудь. Кот пошатнулся, инстинктивно нашел Ледибаг взглядом, посмотрел испуганно и удивленно, приоткрыл рот, уже собираясь что-то крикнуть, и... исчез в темном мареве вместе с проклятущим насекомым. Собственно говоря, этот пренеприятный и шокирующий инцидент и привел Маринетт к Мастеру Фу. Сбивчиво изложив детали происшествия нахмурившемуся старику, Маринетт осталась нетерпеливо переминаться с ноги на ногу, ожидая вердикта. Масла в огонь подливала странно взволнованная Тикки, улетевшая шептаться с квами Мастера. — Хммм, — пожевал губами вернувшийся старик. В руках он нес странный продолговатый сосуд, покрытый черточками, дырочками и завитушками. Это нечто было торжественно водружено в самый центр низкого стола, Мастер Фу потряс над ним "погремушкой" (форма которой подозрительно напоминала лопатку какого-то крупного зверя), поводил руками, снова потряс "погремушкой", что-то пробормотал, потряс по-другому, но странный сосуд остался ко всем этим манипуляциям безучастным. — Мастер Фу, что с Котом? — решилась прервать потрясание предметами Маринетт. — Его души больше нет в этом мире, — задумчиво пробурчал мастер, поглаживая себя по бороденке. — Я не чувствую Плагга, — грустно добавила подлетевшая Тикки. Мастер словно бы постарел разом на несколько лет. — Кот... он... Он у-у-мер?.. — язык не слушался. — Нет. Точнее, не совсем, — старик успокаивающе улыбнулся девушке и поднялся на ноги, положив "погремушку" в сосуд. Тот мягко засветился, и улыбка старика стала шире. Маринетт постепенно выровняла сбившееся дыхание: — Тогда где он? — Сложно ответить. Везде и нигде одновременно, — пожал плечами Мастер Фу. — Что я могу сделать? — Это зависит от того, что ты к нему чувствуешь, — покачал головой Мастер. — Если твоя воля окажется достаточно сильна, то у тебя получится его вытащить. — Я его спасу! — Уверена? — мастер лукаво усмехнулся. — Возможно, после нескольких рождений ты и вовсе не захочешь его спасать. — Да как вы!.. — начала возмущенная до глубины души девушка, но Тикки вовремя заткнула подопечной рот. Слегка подуспокоившись, девушка решила прояснить другой непонятный момент: — Что за "рождения"? — О, я рад, что вы спросили, юная леди, — Мастер Фу с кряхтеньем подошел к шкафу и извлек оттуда тонкую папку, которую протянул девушке. Та с недоумением приняла дар. — Откройте, — улыбнулся Мастер, подбадривая ее кивком. В папке было всего восемь листов с прикрепленными к ним фотографиями. Что примечательно, язык был явно не французский, сами листы - ксерокопией, а фотографии - более поздним дополнением. Маринетт откровенно не понимала, зачем давать ей листы с непонятной клинописью, но фотографии разглядывала с интересом. На самой первой была она сама (эта фотография долго стояла в рамочке на столе родителей, а потом куда-то делась), вторая, третья и четвертая были пожелтевшими от времени черно-белыми фотокарточками и изображали одну и ту же женщину, одетую по моде прошлого века, с разных ракурсов. Еще четыре были такими же черно-белыми, но на них ничего интересного не было: пустырь с торчащим из земли штырем, фотография книжного разворота, рабочий стол, заваленный письмами, и какой-то юноша, черты лица которого выгорели за прошедшие годы, оставив от него самого только воротничок кителя и белый светящийся овал. — Что это? — недоуменно подняла брови Маринетт, закрывая папку. — Здесь свидетельства ваших прошлых рождений. Твоих и Кота Нуара. Каждый раз, умирая, вы не исчезаете бесследно чтобы снова родиться где-нибудь и когда-нибудь, если того потребуют обстоятельства. Твоя душа, Ледибаг, гораздо старше тебя. Ей не одна тысяча лет, и она связана нерушимыми узами с душой Кота Нуара. Тебе придется отправиться очень глубоко в собственное прошлое, если ты хочешь спасти его. — Но как? Как мне попасть туда, как это может помочь? — беспомощно замотала головой девушка. — Мы не сможем тебе объяснить этого, Маринетт, — неожиданно вмешалась Тикки. — Ты сама поймешь, когда придет время. Если, конечно, согласишься его спасать. — Конечно соглашусь! — нахмурилась Маринетт. — Это будет трудно, — серьезно предупредила Тикки, подлетая ближе. — Очень трудно. Справишься ли ты? — Это может сделать кто-то кроме меня? — так же серьезно спросила Маринетт. Квами грустно покачала головой. — Вот и ответ на твой вопрос. Я просто не могу не справиться. — Маринетт... — ласково, с гордостью прошептала Тикки. — Что мне нужно делать? — снова спросила девушка, бросив на квами благодарный взгляд. — Сохранить желание спасти Кота и веру в него до самого последнего рождения, — вдруг подал голос зеленый квами-черепашка. — Звучит просто, — осторожно заметила девушка, чуя какой-то большой подвох. И он не замедлил себя показать: — Кот Нуар не всегда был таким, каким ты знаешь его сейчас. Изначально он - Хаос и разрушение, и его нынешнее относительно безопасное для окружающих состояние - во многом твоя заслуга. Нуар в прошлом совершал ужасные вещи. Действительно ужасные. Вряд ли ты захочешь спасать его, узнав, каким он бывает и каким он должен стать, — вздохнул квами и отвел взгляд. Маринетт почувствовала себя странно. Она никогда не задумывалась всерьез о прошлых Нуарах и Ледибаг, и потому мысль о том, что они могли быть не очень хорошими людьми, просто не приходила ей в голову. — Я согласна, — Маринетт поджала губы и решительно шагнула к Мастеру Фу. Тот улыбнулся и жестом указал на место рядом с собой. — Ты не сможешь вернуться пока не закончишь круг рождений, — предупредил зеленый квами и пролетел сквозь стену. Маринетт лишь сильней нахмурилась. Она вытащит Кота. Обязательно. Она уверена, что он сам, окажись он на ее месте, без раздумий пошел бы спасать ее куда угодно. Хотя, в их случае это скорее "когда угодно". — Удачи, — прошептала Тикки и слетела с плеча подопечной. Вернувшийся квами Мастера положил свою лапку на ее крохотное плечико. Живот крутило от волнения. Она совершенно не представляла себе, как и что, собственно, будет происходить. Мастер налил в сосуд с узорчиками воды (она, что странно, не спешила вытекать через все эти прорезанные завитки), побултыхал там лопаткой-"погремушкой", что-то пропел и подвинул сосуд к Маринетт. Девушка, вздохнув, подтянула его к себе и, не удержавшись, потыкала пальцем в зазоры. Вода намочила палец, но стоило попытаться отвести его в сторону, как вся жидкость собралась на ногте и скользнула прямо по воздуху обратно в сосуд. Казалось бы, после акум и квами подобное должно было перестать удивлять, но Маринетт ради интереса (или просто оттягивая время) потыкала пальцем в воду еще несколько раз. В конце концов, она собралась с духом, вздохнула и взглянула в прозрачную жидкость в сосуде. ~оОо~ Солнце, большое и обжигающее, висело неподвижно в дрожащем мареве раскаленного воздуха. С востока тянуло влажной и пряной духотой – там свивал свои блестящие кольца неспешный Нил. Пахло илом, парами нагретой земли и как-то по-особенному, терпко и тонко, – тростником. Крупные зеленые еще колосья сорго клонились к жирной от ила земле на полях по одну сторону канала, по другой же рос лен. Сотис мягко оттолкнулась веслом от укрепленного берега - тростниковая лодка качнулась, зачерпнула мутной стоячей воды и, разгоняя мелкими волнами ряску, медленно выплыла на середину. Сотис омыла руки до локтя и ноги до колен и сжала весло, с тоской оглянувшись на родную деревню, где жили женщины ее семьи задолго до нее. Ей казалось, что все они смотрят на нее с укором, что шепчут ей слова презрения, что никто из них не одобряет ее решения уйти. "Я делаю это не ради себя" — отвечала им Сотис. "Я делаю это ради своего ребенка". Сотис решительно утерла катящиеся по щекам слезы, прижала широкую мозолистую ладонь к пока еще не сильно заметному животу и неловко, дрожащими от волнения руками загребла веслом воду канала. Легкая лодка поплыла вперед, с каждым часом все дальше и дальше унося Сотис от всего, что было ей дорого, от все любимого, от всего, что навсегда теперь осталось позади. К ночи Сотис сошла на берег и устроилась на горячем еще песке, прикрывшись перевернутой лодкой. Жесткий тростник колол спину, болели ноги и руки, в животе голодно урчало, но Сотис, прикрыв руками живот, мгновенно уснула. Ей снились разоренные соседние деревни, женщины с пустыми лицами, снилась собственная давно ушедшая мать и муж, погибший у нее на руках. Сотис снилась война, Сотис бежала от войны. Рано утром измотанная, уставшая еще больше Сотис спустилась к каналу и вытащила на берег одну из рыбацких сетей. Сотис не была вором, но голод и страх за ребенка сделали свое дело - сильные руки подцепили скользко блестящую рыбину под жабры и с силой ударили бьющееся рыбье тело о затвердевшую прибрежную глину. Рыба билась, но даже измученная Сотис была сильнее, и битва человека и зверя окончилась почти неразличимым хрустом - тяжело дышащая Сотис сломала рыбе хребет. Услышав приближающиеся голоса, Сотис с проворностью тростникового кота схватила добычу и юркнула в пшеницу, припав там к земле, силясь не издать ни звука. Двое мужчин и старик вышли к разоренной сети. Она пыталась услышать их разговор, но от страха не понимала ни слова и чувствовала только, как гулко стучит в груди. Различив в потоке громкой брани слова "вор" и "все еще здесь", Сотис бросила испуганный взгляд на забытую лодку и кинулась бежать, не разбирая дороги. Мужчины бросились за ней, и Сотис поняла, что не успеет скрыться. Увидев чернеющую яму впереди, Сотис без раздумий кинулась к ней и укрылась там, гадая, как быстро вытоптанные пшеничные колосья приведут преследователей к ее убежищу. Голоса мужчин то стихали, то вновь усиливались: рыболовы ходили кругами, почему-то не находя следа воровки. "Мы зссссамели сссссслед" — прошипел кто-то у Сотис над ухом. "Тссссебя не найдутсссс. Сссссовссссем..." Сотис медленно обернулась и вскрикнула, разом позабыв о преследователях: то, что она считала ямой, было не ямой. Это была пещера, в которой жило чудовище, потому что этот свистящий многоголосый хор не мог принадлежать человеку. От страха Сотис не могла двинуться с места, и только смотрела, как крутящийся мрак в глубине пещеры постепенно рождает странное комковатое создание, бесформенное, смердящее, оплывающее... Оно тянуло к Сотис тонкие веревочные трехпалые лапки и шипело что-то восторженное. "Сссильная.... подходитсссс...." - разобрала Сотис, и свет померк у нее перед глазами. ~оОо~ Маринетт чувствовала себя странно. Строго говоря, теперь она сомневалась в том, что она вообще Маринетт, а не... Сотис. Чужое имя все больше и больше казалось своим, а в памяти всплывали подробности двух совершенно разных жизней. Вот Маринетт пытается помочь маме по хозяйству и высыпает блестки в тесто "для красоты". Вот Сотис мусолит жесткий хлеб, пиная под столом своего старшего брата. Вот Маринетт мастерит платьице для большой красивой куклы. Вот Сотис собирает лен, и для этого ей совсем не надо нагибаться. Вот Маринетт первый раз идет в школу. Вот Сотис купается в прохладной воде, а с берега за ней подглядывает соседский мальчишка Хети. Маринетт терпит неудачу и плачет от обиды — Сотис не плачет уже давно, ведь за слезы можно получить длинной палкой по спине, а это больно. Вот Маринетт страдает над химией. Вот Сотис стоит рядом со своим мужем, склонив голову, а резко возмужавший Хети стискивает кулаки и зубы, прожигая ее взглядом. Маринетт получает квами и костюм. Сотис хоронит отца, потом мать, брата и Хети. Маринетт спасает Париж в качестве Ледибаг. Сотис сама печет эти жесткие лепешки в дорогу уходящему на войну с Северным Царством мужу. Она была одновременно и Маринетт, защитницей Франции, девочкой-подростком из хорошей семьи, и Сотис, маленькой бронзовой от загара египтянкой с мозолистыми руками и совершенно чуждыми местным жителям веснушками, за которые и получила когда-то это имя. Сотис - созвездие. Маринетт с удивлением отмечала в Сотис черты своего характера, с поправкой на время и место, конечно. Необычное ощущение внизу живота заставило Маринетт на миг замереть в оцепенении. Там словно кто-то... катался. Как... хомяк в кармане. Память Сотис отозвалась любовью к еще не рожденному ребенку, и Маринетт поняла, что и сама любит свое дитя, пусть она и беременна всего пару минут. С нежностью погладив животик, Маринетт впервые обратила внимание на теперь уже свои руки. Видеть их такими было очень непривычно. Девушка на пробу посгибала пальцы, подобрала палочку и попыталась написать что-нибудь. Пальцы не слушались, Сотис не привыкла к подобному роду труда, но буквы получились, пусть и слегка корявые. "Не боишшшшшшьсссся меня?" — внезапно раздалось в пещере, и Маринетт подскочила. А, точно, ее же выкинуло в тело Сотис из-за странного чудища в пещере. Затолкав подальше суеверный ужас египтянки, Маринетт приготовилась лицом к лицу встретить этого подкроватного монстра редакции третьего тысячелетия до нашей эры. В конце концов, ей много чего доводилось в жизни видеть. — Не боюсь! — вполне искренне ответила Маринетт. Страха у нее странное создание не вызывало. Его было даже жалко - столько лет одно, в пещере, за пятки, небось, кусать некого. "Что тссебе нужно, чссселовек?" — спросил многоголосый хор. Что-то в интонациях этих голосов было знакомое, и Маринетт, узнав это, потрясенно выдохнула: — Квами?! "Шшшшто?" — удивленно зашелестела тишина вокруг. — Квами! — повторила Маринетт, еще более уверенная в своей догадке. — Так вот как вы выглядели раньше! Отлично, вы-то мне и нужны! "Мы... нужшшшны?.." — спросил высокий голос. Вопрос подхватил и другой, в котором Маринетт узнала голос Тикки. Потом еще, еще, и вот уже около двух десятков голосов с неверием и радостью повторили "мы нужны!", с каждым словом избавляясь от свиста и шипения. Создание счастливо рассмеялась и распалось на отдельные грязевые комки. Маринетт присмотрелась и поняла, что комки эти на глазах засыхают и трескаются, словно яйцо, и на свет появляются квами. Такие, какими она сама знала их. — Тикки! — позвала Маринетт, и маленькое красное создание подлетело к ней, бессильно рухнув в сложенные горстью руки. Девушка с горечью посмотрела на своего боевого товарища. Присутствие Тикки успокаивало и давало надежду - красной нитью она связывала Ледибаг и Кота Нуара. Маринетт посмотрела на спящих квами в пещере, потерла своими новыми грубыми ладонями лицо, глянула на живот и вцепилась в непривычно жесткие волосы. — Во что я влипла, Тикки? Во что я влипла? — тихо прошептала девушка под аккомпанемент все еще пустого желудка. Квами, разумеется, не ответила. Маринетт подобрала еще и Плагга, справедливо рассудив, что черного котенка стоит вернуть хозяину. Хотя, пока еще не вернуть, а отдать, представить друг другу и посмотреть, что будет. Пригнувшись, девушка вылезла из пещеры и, припадая к земле, побежала обратно к каналу. Нужно было убираться отсюда. Память Сотис отзывалась у сердца тревогой и желанием как можно скорее оказаться в безопасности. Маринетт замерла на самой границе поля, оглядывая совсем дикий и одновременно очень знакомый пейзаж. Никого не было вокруг, и она вышла из тростника, неуверенно ступая по раскаленному песку и комкам ссохшейся глины, ожидая боли, но ее не было - Сотис всю жизнь проходила босиком, и ее стопы были жестче подметки. Маринетт шла вдоль канала, разглядывая все с огромным любопытством. В конце концов, даже оставив за скобками Кота и его феноменальное умение влипать в неприятности, она сейчас в Древнем Египте! За пять тысячелетий до собственного рождения! Да историки всего мира передерутся за те знания, что были сейчас в ее голове! Память Сотис услужливо подсказала, что вот эти длинные палки с мешками, периодически попадающиеся на пути, помогают вычерпывать воду из канала, вот эти ремни предназначены для запрягания быков и имеют какое-то ну совершенно непроизносимое название, вот та глубокая колея оставлена телегой, везущей зерно фараону, вот те люди... Ой! ...разбойники. Маринетт втянула голову в плечи, понимая, что компания из четырех мужчин никак не могла не заметить ее. Но заставило замереть ее не это, совсем нет. В очень высоком и хмуром мужчине с обожженным солнцем лицом не было совершенно ничего от Кота. И тем не менее это был Кот. Знание пришло из глубины, сквозь тень веков, и она ни на секунду не усомнилась в нем. Перед ней стоял Кот Нуар. Самый первый Нуар. Прямо сейчас она, маленькая девочка, и этот суровый бандит становились частью не истории даже — легенды. Сотис внутри билась загнанным зверем, но Маринетт не двинулась с места, заворожённо наблюдая за надвигающимися разбойниками. Угольно-черные глаза Кота неотрывно следили за ней. Трое других двинулись было на нее, но стоило Коту поднять ладонь, как они так же замерли и даже будто бы расслабились. — Назовись, — прошипел он, надавливая острием заточенной палки Маринетт на горло. — Сотис, — девушка не двинулась с места. Она запросто могла избавиться от угрозы, выбив палку четырьмя способами как минимум, но начинать знакомство с будущим напарником с драки почему-то не хотелось. — Ты раб? — нахмурился Кот. Маринетт захлебнулась воздухом, и только благоразумная Сотис не дала ей высказать этой тощей образине все, что она думает о нем и о его дурацких предположениях. Вместо этого она только отрицательно мотнула головой и с вызовом уставилась в темные глаза. — Жаль, — проронил Кот, и у Маринетт мурашки пробежали вдоль позвоночника от этого ледяного тона. — Будь ты рабом, был бы повод сохранять тебе жизнь. Убейте. Кот отвернулся от нее и отошел к обозу, а Маринетт не могла осознать, что именно сейчас услышала. Эти жестокие слова не укладывались в голове. Они не могли принадлежать ее Котенку - наглому, хамоватому иногда юноше с ужасными каламбурами. Этого просто не могло быть. Это какая-то шутка. Вот сейчас он не выдержит, схватится за живот и громко засмеется, пытаясь спародировать ее вытянувшееся лицо... Удар. Маринетт уклоняется от него на голых инстинктах, но маленькое тело Сотис, ослабленное голодом и беременностью, не приспособлено к подобным физическим нагрузкам. Нападающих трое, они окружили ее и поворачивались так, чтобы хоть один постоянно был у нее за спиной. Дело дрянь. — Тикки, давай! — крикнула девушка, не сумев сдержать некоторых молящих ноток в своем голосе. Ничего не произошло. Маринетт сдула с лица жесткие волосы и оглядела своих противников. Прямо напротив нее скалился здоровенный, под двести килограммов мужик. Справа играл с кривым ножом заросший и очень грязный разбойник, все лицо которого было изрыто оспой. Третий же постоянно ускользал из поля зрения и был, по-видимому, правой рукой египетской версии Кота. Они кинулись на нее все разом, и Маринетт подвело тело. Минута отчаянного боя - и вот громила надежно держит ее, так больно, что на глаза наворачивались непроизвольные слезы. Кривой кинжал описал широкую дугу, взблеск и... — Нилей, старый плут! — разнесся над каналом чей-то бас. Разбойник с кинжалом быстро заткнул рот Маринетт грязной вонючей тряпкой и пинком опустил на колени. — Петтал, — приветственно кивнул Кот и отошел от обоза, приглашая Петтала в тень. — Боюсь, ничем не могу порадовать тебя, брат. Война опустошила эти земли задолго до нас. Петтал, грузный неопрятный мужчина в дорогих одеждах, пошлепал своими толстыми, лиловыми от бессчетных возлияний губами и с прищуром посмотрел в сторону Маринетт. Лицо его расплылось в масляной улыбочке: — Кое-что у тебя всегда найдется в запасе, Нилей. — Я знаю, кому и что стоит преподнести в дар. Известны мне и твои вкусы, Петтал, и я не мог не оставить тебе подношение, — в голосе Нилея проскользнула едва слышная неуловимая насмешка. Он сделал знак разбойникам, и те швырнули измученную девушку под ноги двум мужчинам. — Ты не посмеешь, — яростно, почти по слогам произнесла Маринетт, вглядываясь в отстраненной лицо Кота. Что-то внутри нее корчилось, выгорало, билось в ослепительной агонии. Кот смотрел на нее, и в этом взгляде не было абсолютно ничего. Маринетт впервые поняла, что у Кота очень горькое безразличие. Он продавал ее в рабство. Ее напарник, боевой товарищ, друг и советник, ее Котенок, так глупо и очевидно влюбленный в недосягаемую Ледибаг, сейчас равнодушно продавал ее в рабство. Человеческая жизнь ничего для него не стоила. Все то, за что они так боролись, разлеталось сейчас в дрожащее стеклянное крошево. Она чувствовала себя преданной. И оттого, что предал ее тот, от кого она не ждала предательства, было до горячих слез обидно. Толстые трясущиеся пальцы Петтала мазнули по лицу и, казалось, оставили за собой жирный след. — Тикки, — жалобно выдохнула Маринетт, но снова не получила ответа. Где-то у сердца тяжело, отчаянно выла Сотис. Оставалось только шептать, как панацею, как единственное спасение: — Тикки. — Сколько ты хочешь за нее? — Молю, не надо! — вырывалось у Маринетт. Она зарылась пальцами в горячий песок, чувствуя мутную пелену слез перед глазами. Солнце клонилось к вечеру, и багряные полосы танцевали на глади воды, переодически подергиваясь мелкой рябью. — Пожалуйста, — она смотрела только на Кота, именно от него ожидая проявления милосердия. Отблеск неясного чувства мелькнул в темных, как беззвездное небо, глазах Нилея. — Ты ждешь дитя. Где же муж твой, чтобы он занял твое место и он просил за твою ничтожную жизнь? — Нилей забрал у грязного разбойника кривой кинжал. Петтал с опаской отстранился. — Мой муж пал, я одна. Сохрани мне жизнь, Нилей, позволь мне родить моего ребенка, — голос дрогнул, и слезы покатились по щекам. Сотис, бедная, бедная, вечная Сотис!.. Никогда бы она не стала просить за себя, но она не одна – с ней другая жизнь, полностью от нее зависящая. Все произошло мгновенно. Боль такая, что на миг ее вышвырнуло из тела. А потом Маринетт медленно опустила взгляд вниз, ничего не слыша, кроме шума крови в ушах, почти ослепнув от боли. Крови было не очень много, она собиралась на лезвии и падала тяжелыми каплями в прокаленный песок. Кривой кинжал, вошедший в живот по самую рукоять, пока сохранял еще жизнь Сотис, и ее слабеющего сознания хватило на несколько слов. Она прошипела, из последних сил впиваясь в Нилея взглядом, чувствуя такую боль и такую ярость, что хватило бы на десятерых, она выдавила из себя пять резких слов, полных гнева и невозможности что-то изменить: — Я. никогда. тебя. не прощу. Тело Сотис, покачнувшись, завалилось набок. Петтал брезгливо отошел от него и отер платком руки. Грязный разбойник резко вытащил свой кинжал и быстро срезал им с тела полупустую сумку. В ней обнаружилось странное черное изваяние, и разбойник поспешил вручить трофей Нилею. Тот завернул его в тряпицу и убрал в карман, не понимая даже, почему вдруг не захотел демонстрировать находку Петталу. К закату все стихло. Разъехались в разные стороны Петтал и разбойники Нилея, оставив тело Сотис лежать на остывающем песке. Удивительно тихая и звездная ночь опускалась город Нехен и его окрестности, забирая жар уходящего дня, скрадывая звуки и запахи. Последним исчез едва заметный, особый, терпкий и тонкий запах тростника.