Ты здесь...

«А вы верите в судьбу? То есть по-настоящему, безропотно снося все ее удары и лишения и смиряясь с тем, что вам предначертано? Или же просто прете напролом, переворачивая с ног на голову установленные порядки и правила, лишь бы ухватить хоть глоток истинной жизни, настоящей, а не продиктованной шрамом, Лордом или Пророчеством? Наверное, кто-то все же верит… Но ты-то не такой дурак. Ты ведь прекрасно знаешь, что судьба — это всего лишь миф, а миром правит случайность. Первое звено в череде случайностей образовалось в тот день, когда тебя вдруг все задолбало. Ты так хорошо помнишь его, словно все произошло только вчера. Это был один из самых поганых дней в твоей жизни. Жамбридж с помощью своих прихвостней выловила Отряд Дамблдора, и директору пришлось скрыться. Снейп как следует поковырялся у тебя в мозгах, ехидно комментируя каждую увиденную сцену, и напоследок наградил несколькими изумительными в своей оригинальности эпитетами. Чжоу шарахалась от тебя в сторону, гордо задрав нос и таская за собой по всей школе прыщавую подружку. Весь день тебя преследовало нытье Гермионы — дескать, из-за постоянных тренировок по Защите вы очень отстали по Трансфигурации, а МакГонагалл пригрозила в среду большой контрольной, да еще экзамены на носу, а готовиться некогда. Ты не выдержал и напомнил подруге, что собрать Отряд Дамблдора было целиком и полностью ее идеей. Гермиона надулась и скрылась у себя в спальне, где-то вдалеке хорошенько треснув дверью о косяк. Не успел ты вздохнуть с облегчением, как к тебе тут же подсел Рон, обрадованный неожиданной передышкой — при Гермионе на это и надеяться не стоило, — и вывалил на твою многострадальную (один шрам чего стоит) голову кучу собственных проблем. Он не дописал эссе по Зельям («Сколько жучиных крылышек добавляют в Укрепляющий раствор?»), Фред с Джорджем подсунули ему Канареечную помадку («Полчаса чирикал, как идиот!»), ему строит глазки косоглазая когтевранка с четвертого курса («Страшная, как боггарт Невилла!»), и в довершение всего сломались три прутика в хвосте у метлы («Капец, вот засада!»). Ты молча киваешь, хотя мысли твои далеко — крутятся между Сириусом и Дамблдором, — и в конце концов заявляешь, что хочешь прогуляться. Друг одаривает тебя удивленным взглядом и напоминанием, что уже почти час ночи. Да хоть два, а мантия-невидимка на что? Ну вот, замечательно, теперь на тебя обиделся еще и Рон. Ты медленно бредешь по темным безлюдным коридорам, размышляя о том, что будешь говорить завтра друзьям. Конечно, вы помиритесь, ведь они тебя понимают, иной раз кажется, что даже лучше, чем ты сам. Пусть сегодняшняя ночь станет своеобразным отдыхом, временем для раздумий, а завтра ты с новыми силами ринешься в бой с экзаменами, эссе, косоглазой когтевранкой и покалеченной метлой. Ты настолько погружен в свои мысли, что забываешь смотреть под ноги, а потому нет ничего удивительного, что вскоре спотыкаешься обо что-то, брошенное посреди коридора, чудом не расквасив себе нос о стоящую у стены статую Варнавы Вздрюченного. Ну, и что и откуда сбросил Пивз на этот раз? — Люмос! Тусклый свет от волшебной палочки выхватывает из темноты чью-то брошенную сумку с учебниками. Из ниши за статуей вдруг доносится странный звук, в первый момент кажущийся неприличным — тяжелое дыхание, перемежающееся тихими стонами. Но что-то в этом звуке настораживает тебя. Держа палочку наготове (даже в школе ты давно не чувствуешь себя в безопасности, а уж теперь, когда Дамблдора нет…), медленно продвигаешься вперед, готовый в любую секунду принести извинения любвеобильной парочке, нашедшей странное место для своих игр. Слабо мерцающий огонек внезапно освещает чьи-то ноги в дорогих лаковых ботинках, затем форменную черную мантию со знаком Слизерина, и, наконец, бледное, залитое потом лицо с прилипшими к щекам белокурыми волосами. Тело парня сотрясает крупная дрожь, трясущиеся руки судорожно рвут ворот белой шелковой рубашки, бескровные губы шевелятся, лихорадочно, со свистом втягивая воздух, издавая звуки, словно засорившийся пылесос, в глазах такой ужас, какого ты не видел даже на первом курсе, когда вы вместе искали раненого единорога в Запретном лесу. — Малфой, ты что? Тебе плохо? — проклятущее гриффиндорское благородство бросает вперед, на помощь сирым и убогим, даже не дав времени поразмыслить над происходящим. Он не видит и не слышит ничего вокруг, пока ты не хватаешь его за плечи и слегка не встряхиваешь. Затуманенные ужасом глаза медленно фокусируются, и ты с удивлением замечаешь на его губах слабую улыбку, словно он рад тебе… Словно он ждал. Скрюченная рука намертво вцепляется в рукав твоей мантии, вторая тянется вперед, указывая на брошенную посреди коридора сумку. Его губы снова шевелятся, ты понимаешь, что он что-то говорит, но за хрипами и сипением не можешь разобрать ни слова. — Что? Говори, Драко! — ты наклоняешься к его лицу, и лишь через несколько секунд осознаешь, что назвал хорька по имени. Вот те на! С каких это пор он превратился в Драко? Наверное, в тот момент, когда ты увидел его пару минут назад, увидел не наглого, высокомерного Малфоя, презрительно задирающего нос и выплевывающего оскорбления сквозь стиснутые зубы, а растерянного и испуганного Драко, которому нужна помощь. Нужна настолько сильно, что он не только готов принять ее от тебя, но даже снизошел до того, чтобы попросить о ней. — Су… Сумка… — с трудом слышится сквозь свистящее дыхание, — зелье… дай. Ты с усилием дотягиваешься до сумки — Малфой продолжает цепляться за твою мантию, словно боится, что ты сейчас покажешь ему язык, а потом весело ускачешь прочь на одной ножке — и начинаешь рыться в ней. Под руку попадается бальзам для губ с запахом кокоса, и ты невольно улыбаешься. Флакон с зельем (явно Снейп варил — пузырек такой же, как у него в кладовке) находится в наружном кармане. Пустой. — Малфой, здесь пусто! — в доказательство сказанного трясешь флаконом у него перед носом. Дикий ужас в его глазах, слегка притупившийся при твоем появлении, возвращается с удвоенной силой. Лицо меняет цвет с мертвенно-бледного на пепельно-серый. Хрипы стихают, а дыхание начинает успокаиваться. Нет, не успокаиваться… Останавливаться!!! Ты рывком вскакиваешь на ноги, запутываешься в мантии-невидимке, срываешь ее и машинально запихиваешь в малфоевскую сумку, закидываешь ее через плечо и за ноги вытягиваешь парня из ниши. Он потерял сознание и не может идти, но ты без труда поднимаешь его на руки — то ли адреналин помог, то ли Малфой на диете. Путь до Больничного крыла занимает минут десять. От тяжести и быстрого бега дыхание сбивается, и ты начинаешь сипеть, как Малфой, зато сердце бешено колотится о ребра, словно бьется за двоих. Руки заняты, и ты, недолго думая, стучишь ногой. Через минуту, показавшуюся вечностью, внутри слышаться торопливые шаги, а потом дверь приоткрывается, и в проеме появляется заспанная мадам Помфри со свечой в руке, кутаясь в теплую кофту, из-под которой выглядывает уродливая ночнушка в подсолнухах. Медсестра удивленно таращится на тебя. — Мистер Поттер? — глаза ее распахиваются, стоит ей увидеть перекинутое через твое плечо бесчувственное тело. — Что вы здесь делаете в такое время? А это кто? — Малфой! — ты отвечаешь на тот вопрос, который считаешь наиболее важным. — Входите! — она отступает в сторону, не задавая лишних вопросов. Правильнее было бы сказать: «Вносите». Ты протискиваешься мимо нее и осторожно опускаешь бессознательного слизеринца на ближайшую койку. Последний матч по квиддичу был две недели назад, а потому Больничное крыло сейчас пустует. Помфри склоняется над Малфоем, а затем стремглав бросается к шкафчику с медикаментами. Возвращается она с таким же флаконом, как был в сумке у Драко. — Что с ним? — ты отчего-то считаешь себя обязанным спросить. — Тяжелая форма астмы, — поясняет она, вливая в приоткрытый рот Малфоя ложку снадобья. — Но я никогда не видел, чтобы он задыхался, — удивленно возражаешь ты. — Он за пять лет в Хогвартсе никогда ко мне даже не обращался, — отвечает медсестра, — у него всегда было при себе лекарство, которое снимает приступ. Посидишь с ним минутку? Отказать неловко, и ты, кивнув, опускаешься на край кровати. Помфри какое-то время прислушивается к его дыханию, затем выходит за дверь. Слегка повернув голову, ты вглядываешься в лицо спасенного врага. Его щеки слегка порозовели, но лоб и шею все еще заливает призрачная бледность, словно Малфоя покрасили неровными мазками. Пока ты задумчиво разглядываешь его, он вдруг начинает шевелиться и приоткрывает глаза. Возможно, это воздействие зелья, а может, и последствия шока, но он смотрит словно сквозь тебя, не останавливая лихорадочно мечущийся взгляд на какой-то одной точке. — Ты здесь? — доносится тихий шепот и по одеялу неуверенно тянется дрожащая рука. Ты совершаешь то единственное, что вообще можно сделать в данной ситуации — накрываешь ее своей ладонью и осторожно сжимаешь. — Я здесь… — твой голос странным образом успокаивает его, по лицу проскальзывает слабая улыбка, веки снова смежаются и Малфой засыпает. Ты продолжаешь держать его за руку, когда дверь Больничного крыла распахивается и в помещение врывается бледный Снейп. Помфри вызвала декана. — В чем дело, Поттер? — ну, разумеется, Поттер виноват. — Что с мистером Малфоем? — Приступ, — почему бы ему не спросить у Помфри? — Что вы делали в коридоре после отбоя? — продолжает допрос зельевар, но в его голосе больше нет злости, скорее усталость. — Ну, по всей видимости, спасал Малфоя, — черт с ним, пусть снимает баллы, к чему лишать его единственного удовольствия? — Идите в башню, Поттер! — рявкает Снейп таким тоном, каким говорят: «Идите в жопу!». — Да, сэр, — ты поднимаешься с койки и почти бегом припускаешь на выход, но за пару ярдов до двери тебя окликает профессор. — Сумка Малфоя, Поттер, — напоминает он, кивая на портфель, все еще висящий на твоем плече. Ты снимаешь сумку с плеча, возвращаешься и кладешь ее на стул рядом с кроватью, и только в башне, в собственной постели вспоминаешь, что оставил в ней мантию-невидимку. Утром все твои мысли только о потере дорогой твоему сердцу вещи. Ты успел помириться с Роном, пока вы собирались на завтрак, а Гермиона за ночь остыла сама. До ушей доносится их привычная перепалка, а за завтраком ты даже не замечаешь, что жуешь, пока Гермиона не отнимает у тебя бумажную формочку из-под кекса, которая, не смотря на все усилия, не пережевывается. — Что с тобой, Гарри? — взволнованно спрашивает она. Ответить нечего, и ты всего лишь мотаешь головой. Завтрак почти закончен, когда на стол рядом с тобой приземляется крупный филин и, наступив в тарелку с овсянкой, направляется к тебе. За ним волочится привязанный к лапе большой пакет. Ты мгновенно узнаешь птицу и дрожащими руками разрываешь бумагу, оттуда выскальзывает серебристая струящаяся ткань. Обернувшись, ты смотришь на середину слизеринского стола — Малфой, на вид совершенно здоровый, о чем-то беседует с Ноттом, но, словно почувствовав твой взгляд, на миг поднимает на тебя глаза. Почти неуловимый кивок, и он снова отворачивается. Рон и Гермиона вопросительно смотрят на тебя — они тоже узнали филина, единственного во всем Хогвартсе. Пока филин, оправдывая свою принадлежность, нагло жрет твой бекон, ты быстро пересказываешь им события прошедшей ночи. Они удивлены, но главным образом тем, что Снейп не снял баллы. Вы выходите в холл, одновременно бросаете взгляд на гриффиндорские часы, наполненные рубинами, и удивляетесь еще больше — с прошедшего вечера у вас прибавилось двадцать баллов. Случайности преследуют тебя всю жизнь… Как иначе назвать тот факт, что Сириус, получивший от Беллы не смертельное заклятие, именно в тот момент стоял напротив арки? Почему не правее на пару ярдов? Это тоже было случайностью, но легче от этого не стало… В тот день тебе было все равно. Друзья как могли утешали тебя, но их слова словно разбивались о невидимую преграду, не принося ни облегчения, ни слез. Ты весь вечер сидишь на своей кровати в башне, абсолютно сухими глазами разглядывая колдографии Сириуса. Не в силах больше выдерживать жалостливые взгляды гриффиндорцев, берешь мантию и выходишь из проема в портрете. Путь лежит в совятню — вряд ли там в такое время можно на кого-нибудь наткнуться. Ты сидишь молча прямо на полу в стороне от жердочек, бессмысленно смотря на звезды, проглядывающие в крохотное круглое окошко, сквозь которое влетают совы. Нутро горит, словно ты хлебнул кислоты, но заплакать не получается, хотя глаза жжет, будто в них насыпали песка. Сзади раздаются тихие шаги, но ты не оборачиваешься — не все ли равно, кто пришел бормотать ненужные, безразличные сейчас для тебя слова утешения. Шаги стихают, и кто-то бесшумно опускается рядом на пол. На плечо ложится теплая рука, и до тебя доносится слабый аромат кокоса. — Ты здесь? — с удивлением слышишь ты собственный голос. — Я здесь, — отвечает тихий шепот. Кислота, разъедающая насквозь, прорывается наружу жгучими слезами. Тебя трясет, словно в лихорадке, и рука, прикасающаяся к тебе, ползет по спине и крепко обнимает за плечи. И тебе уже все равно, кто стал свидетелем твоей истерики, он смог подарить тебе то облегчение, что не смогли дать десяток друзей. Ты не благодаришь его, а он ни о чем не спрашивает, и хоть ты ни разу не поднимаешь на него глаз, но чувствуешь его присутствие, не потому, что на плече лежит его рука, но потому, что он забрал часть твоей боли. В тот вечер он уходит с башни первым, и уже он на следующий день ловит твой взгляд, ждет неуловимого кивка, который важнее всего остального, словно настоящая, выполненная от руки подпись под длинным, пустым и напыщенным письмом благодарности. Случайность… Видимо, ты никогда не сможешь от них избавиться. Какого черта тебя понесло в тот день в туалет плаксы Миртл? Теперь уже ты опускаешься на пол рядом с ним, и твои руки обнимают его за плечи, и слышишь шепот, прорывающийся сквозь всхлипы… — Ты здесь? — и его ладонь вновь сжимает твою руку. — Я здесь… — что еще ты можешь сейчас ответить? И разве нужно? А потом его прорывает, как тебя тогда, в совятне. Сквозь судорожные рыдания он бормочет, что не хотел никому зла, что чертово клеймо на его руке — предмет гордости отца — висит над ним, как проклятье, как Дамоклов меч над головой, что он не хочет никого убивать, но мысли о матери не дают покоя, что он не спал без кошмаров с начала года, что ему завидуют все слизеринцы, а он сам с радостью поменялся бы этой честью с любым из них. Ты молча слушаешь его, не перебивая, прижимая к себе и баюкая, словно неразумного младенца, а когда истерика стихает, берешь его за руку и тянешь за собой. Он покорно идет, на ходу вытирая слезы, бегущие по щекам, покрытым красными пятнами, а вслед вам удивленно смотрит каждый встречный, и тут и там раздаются перешептывания. Драко Малфой и Гарри Поттер идут за ручку по школе. Как мило, правда? Ты притормаживаешь только возле горгульи, но не для того, чтобы вспомнить пароль — ты был здесь только вчера вечером, — а для того, чтобы крепче сжать его руку и взглянуть ему в глаза. Ты знаешь, что увидишь там доверие, ты уже видел его в тот день, год назад, за статуей, но ты хочешь, чтобы он тоже увидел его в твоих глазах. — Ты здесь? — шепчет он снова. — Я здесь, — отвечаешь ты и поворачиваешься к горгулье. — Кислотные леденцы! Дамблдор говорил с ним наедине, и после ты ни о чем не спрашивал, но каждую пятницу поднимался на восьмой этаж и подходил к пустой стене, на которой сразу появлялась дверь. Появлялась только для тебя… Вы почти не разговаривали, не за тем вы встречались. Неизменными оставались лишь рука в руке и ваш пароль, точно молитва… — Ты здесь? — Я здесь… Ты никогда не смотрел на часы или календарь, ты знал, когда наступает час икс, ты чувствовал его каждой клеточкой тела. И приходила новая пятница, и ноги сами несли тебя к заветной двери, за которой снова ждал он, не потому, что ты привык, а потому что знал, что так надо. Возможно потому ты совсем не удивился, когда в одну из пятниц вдруг почувствовал нежные теплые губы на своей шее, на щеках, на груди… И тихий стон, отдающийся от стен пустой комнаты, и горячие руки на твоих бедрах, и упавшая на пол шелковая рубашка, и катапультированная со столика беспокойной ногой горящая свеча, и полупьяный взгляд затуманенных наслаждением серых глаз, и серебро волос, щекочущих твою шею… Все это в тот вечер добавилось в личный список естественных вещей, ведь ты знал, что так надо… Смерть Дамблдора от руки Снейпа и твоя личная вендетта «Полцарства за крестраж» стояли лишь на втором месте, как ты ни корил себя, что это неправильно. Первенство по важности в жизни на тот момент занимали слова, услышанные тобой за секунду до того, как Снейп утащил его за собой с Астрономической башни. — Я здесь!!! Лето у Дурслей, возвращение в Нору, убийство Грюма, побег со свадьбы, Гриммо, Министерство, уход Рона, Батильда (или не совсем Батильда), возвращение Рона, меч Гриффиндора, Ксенофилиус Лавгуд — все смешалось в одну большую кучу, и не факт, что чего-то хорошего… В мыслях и снах серые глаза мелькали чаще, чем красные, и ты жил и выживал, повторяя ваш пароль, словно заклинание света. Ты так и не смог объяснить Рону, отчего разрыдался, словно младенец, когда он вышел из палатки, чтобы сменить тебя на ночном дежурстве, со словами: «Гарри, ты здесь?» А потом, поддавшись порыву, ты выкрикнул ненавистное имя. Ты никогда не простил бы себе, если бы погубил друзей из-за своей глупости, но в тот момент, когда ты увидел серые глаза и прочел на слабо шевелящихся губах «Я здесь», больше уже ничего не боялся. Лишь один взгляд — и животный страх неотвратимости смерти превратился в фарс, как превращается открытка в связку платков в шляпе фокусника. Если это последнее, что суждено увидеть перед смертью, то она не так уж и страшна… Подвал. Крики Гермионы, заглушающие рычание Беллы. И появившийся внезапно посреди затхлого помещения Добби. Пока Рон пытается вытрясти из домовика секрет его появления, ты уже знаешь ответ — именно Добби миллион раз таскал вам еду в Выручай-комнату, и он всегда являлся на зов, причем не только твой… Ты слышишь, как наверху Нарцисса не позволяет Драко спуститься вниз — конечно она все знает и боится подставить сына. Но о долге Хвоста ей рассказал сам Дамблдор, и она даже в такой критический момент способна принять правильное решение. Дай Мерлин здоровья и долгих лет этой женщине. И даже тогда случайности не оставляют тебя. Как же, скажите, объяснить, что он почувствовал опасность и остался в школе тогда, когда был так тебе нужен? Если бы не он, ты никогда не вышел бы из Выручай-комнаты, а остался бы лежать, сраженный Авадой Крэбба. Никто не узнал, что ты метался над бушующим пламенем, отыскивая вовсе не диадему. Увидев на куче оплавленных столов скрюченную фигурку, вновь, почти год спустя сжал его руку и ощутил, как силы возвращаются, словно в тебя заново вдохнули жизнь. Ты несешься к выходу, слушая позади невнятные чертыхания Рона, и чувствуя биение его сердца сквозь мантию, и слышишь такой родной и знакомый шепот, всколыхнувший волосы у виска: «Я здесь…» И пока друзья, заходясь в кашле, пытаются восстановить дыхание, ты успеваешь еще раз сжать его руку — на счастье. Ты снова лежишь на траве, вдыхая запах леса, как в тот день, когда вернулся с кладбища с телом Седрика. И Волдеморт совершает главную ошибку в своей жизни — посылает Нарциссу проверить… Ты проиграл, красноглазый… Потом было много всего — и бесконечные похороны, и газеты, полгода полоскавшие имя Драко, и множество розданных Министерством Орденов Мерлина (большинство — посмертно), и тихая свадьба Рона и Гермионы — чтобы уже навсегда, — и восстановление Хогвартса — именно тебе пришлось перерезать ленточку, — и слезы, слезы, слезы… А потом вы наконец-то были вместе… В одну из ночей ты просыпаешься в полной тишине, и сразу понимаешь, что тебя разбудило. Он тихо шепчет что-то во сне, дрожа всем телом, под плотно сомкнутыми веками шевелятся зрачки, как и всегда, когда ему снится кошмар, с искусанной губы стекает капелька крови. Ты знаешь, что ему снится — его кошмар всегда один, один на двоих с тобой… Ты ведь тоже видишь этот сон, но тебе легче с ним бороться. Он преследует тебя каждую ночь — стальные глаза, и палочка, выхваченная из трости и направленная тебе в грудь, и злобное шипение, и полный ужаса крик… — Авада Кедавра!!! Он успел раньше него, и ты знаешь, что от того ему еще тяжелее, ты шел к своему выбору семь лет, он сделал свой за долю секунды. Ты прижимаешься к нему всем телом, прикасаясь грудью к обнаженной спине, находишь под одеялом сжатую в кулак ладонь и, разжав, вкладываешь в нее свою руку. Тихо дуешь на его разгоряченный лоб — это всегда успокаивает, — и ласково, почти не слышно, шепчешь ему на ухо… — Тише, тише, я здесь… — Ты здесь, — доносится в ответ, и это уже не вопрос, а утверждение — в его голосе звучит уверенность, надежда на завтрашний день. Наверное, это последние твои записи… Ты так и не разобрался, что составляло твою жизнь — судьба или случайность. Скажи, ты веришь в судьбу, Гарри Поттер?» Гарри едва успевает закрыть дневник, как дверь распахивается, и вваливаются Рон с Гермионой. Рон сердится, Гермиона взволнована до крайности. — Гарри, ты готов? — с порога кричит она. — Там целая толпа журналистов под предводительством Риты Скитер! Боюсь, для гостей просто не хватит столиков! — Гарри, у него мандраж, а эти придурки не справляются со своими обязанностями, — тут же перебивает Рон. — А я твой шафер! Почему я должен успокаивать хорь… — Ро-о-он!!! — подает угрожающий гудок Гермиона. — Ладно, давайте выходить, думаю, уже пора, — Гарри с улыбкой поднимается из-за стола, бросает последний взгляд в зеркало, поправляет белую розу в бутоньерке и выходит из комнаты. В роскошном саду Малфой-мэнора и впрямь кишат журналисты — пока Поттер стоит у алтаря, его успевают сфотографировать раз этак пятьсот. Но его это уже не волнует, потому что в конце длинного прохода появляется Драко в белом костюме. И за то время, пока он идет к нему, Гарри не отводит глаз… Просто так надо… И снова глаза в глаза, и рука в руке… И снова вечный и неизменный пароль, понятный только им двоим. Пароль любви. — Ты здесь… — Я здесь… Когда Гарри надевает кольцо на палец Драко, ему вдруг приходит в голову мысль, что это судьба… Хотя нет, наверное, все же случайность… А вы верите в судьбу?