Заклинание для Змея.

Лотэссэ - Цветущий - месяц май на их языке, давным-давно уже ставшим его, он до того привык к их наречию, что самому ему казалось, что изначально от самого сотворения Арды он говорил лишь на нем, думал на нем, давал новые имена всему, что жадно и со страстью познавал в этом мире. Все, что задумал Эру, было удивительно - сначала. Все, что задумал Эру, было удивительно–неправильным - после. После того, кого он время от времени в кощунственную и какую-то особенно страшно-непристойную насмешку именовал своим отцом, папа, папочка, атаринья… Манвэ, тот перевернулся бы в гробу, если бы хоть раз услышал это, но Благой пребывал пока вовсе не там, а по-прежнему уверенно восседал на Таникветиль и так же уверенно диктовал оттуда всему прочему миру свои давно уже спорные для него законы. Ему же пока что оставалось только одно - либо со всем про себя соглашаться, либо же нет. Он склонялся к последнему - к острому несогласию, во многом благодаря своему второму атаринья, без которого себя уже не мыслил и не представлял, а если бы и представлял, то представлял уже калекой, кем–то неполноценным и незавершенным. Ведь именно так он себя и ощущал все то бесконечно долгое время, что тот томился в заточении у Намо, будто от него враз отъяли какую-то жизненно необходимую часть, которой он ощущал мир. Может быть, самую главную даже. Тем не менее, выстроенные отношения между ними были сложными и порой противоречивыми, точно такими же, как сами они… Они напоминали изощренный поединок двух независимых умов вместе с гремучей смесью из неподдельного и все никак не проходящего изумления друг другом, фанатичного, порой полубезумного преклонения с его стороны и неожиданных откровений со стороны его Вала и еще чего-то такого, чему ни одном из языков Арды, даже только еще грядущих, названия пока не нашлось… Между тем в Благословенный край, как и положено ей, своим чередом пришла очередная, бессчетная уже для него весна, казалось бы, точно такая же, как и сотни других, до нее прежде бывших. Сколько он видел их и все одно и то же, он знал начало и конец и они уже мало волновали его сердце, но только не в этот раз. В этот раз пришедшая весна совершенно свела его с ума, будто он был каким-то незрелым, еще ничего не познавшим зеленым юнцом навроде бестолковых сыновей Феанаро, которые что ни день устраивали шумные гулянки на пол-города, не особенно считаясь с тем, что об этом думает глава их рода - их дед и вместе с этим заодно и король. Финвэ же, спокойно стоя в высоких чертогах Таниквэтиль в самом простом и каком-то даже неказистом платье, широко разводил руками в ответ на намекаемые ему намеки по поводу его шумных внуков. - Они молоды, - говорил он, - а этот недостаток, как известно, постепенно проходит. - Хорошо бы еще процесс их взросления не растянулся на бессчетные века, эта ваша золотая молодежь, - неодобрительно замечал все тот же Эонвэ, вечно заведующий всем и бывший здесь, казалось бы, повсюду. - Призови их к порядку, - негромко цедил он, внушая над ухом у нолдорана, - на них регулярно поступают всякие жалобы, наша канцелярия завалена ими, я лично завален, по самую, - тут белокурый красавец спохватывался, - по самые уши! Старейший согласно кивал темноволосой, очень просто заплетенной головой, глядя куда-то мимо в это время, и заверял голос Таниквэтиль, что непременно призовет. - Да, и принарядись хоть как-то, что ли, в следующий раз, - бросал напоследок этот вечно разодетый как на парад высокий холеный щеголь, неодобрительно меряя его в очередной раз своим холодным голубым оком с ног до головы, - ты все-таки не в кузницу приходишь лошадь подковать, будь добр - соответствуй месту, нолдоран. - Я непременно наряжусь в корону, раз это так тебя тревожит, друг, - Финвэ опять кивал, после чего с поклоном удалялся. По мнению того же Эонвэ, поклон этот мог бы быть значительно пониже. - Зря ему позволили повторный брак, - цедил он себе под нос, буравя его удаляющуюся спину прищуренным взглядом и качая своей белоснежной головой. На следующий день нолдоран и в самом деле послушно призывал всех своих внуков, заодно пытаясь выстроить их в ряд, словно солдат в одну шеренгу, но это выходило крайне плохо. По незаметному подмигиванию Туркафинвэ первым ему под ноги кидался мохнатым мягким комом Хуан, начиная атаку на короля и все норовил облизать ему руки по локоть, затем вслед за ним на его шее с повизгиванием висли неразлучные Ириссэ и Артанис, а после с возгласом: "Дедушка, ты самый лучший!" к нему бросались все остальные его юные потомки. И Финвэ, весь щедро облепленный внуками, словно какой-то медведь репейником, немедленно куда-нибудь сажался всей этой гурьбой, сами они мигом устраивались вокруг него и каждый наперебой спешил рассказать ему что-то, как говорится, из последнего, о своей жизни. Под конец всех этих новостей глава дома уже, бывало, сам забывал, зачем он их звал и что он собирался им внушать, ужасно сдвинув свои брови. - Если вы не уйметесь, я призову на вас Феанаро, - в результате грозил он им напоследок, приводя свой самый страшный аргумент. - Дед, милый, ну не надо, а? - просил тот же Туркафинвэ. - Ведь он же непременно все испортит, ведь ты же его знаешь… Загонит после в кузницу с велением сковать тонну гвоздей за одну ночь. Вот и прощай тогда весна, а может, даже и все лето… Финвэ знал, Финвэ знал своего любимого сына лучше прочих. - Вы же меня разорите, я постоянно выплачиваю виры всему Тириону за ваши непотребства, - вздыхал дед, оглядывая их поочередно. - Вот кто из вас, нахальных разномастных котят самый главный? Кто заводила всей вашей шайки? Может, рыжий? Все рыжие - ужасные задиры,- он в упор глядел на Нельо. Нельо дул себе на медную челку, закрывающую один зеленый глаз и улыбался деду вторым. - Может, черный? - взгляд перемещался на Финьо, Финьо в ответ приделывал себе усы из кончиков черных кос. - Или белый? - взгляд деда перемещался было на Артанис. - Белый, белый! –вопили кузены, споро выталкивали вперед всех замешкавшегося Артафиндэ, тот ошеломленно хлопал ресницами и не сразу находился с ответом, очутившись в таком положении перед старшим. - Он? - точно так же изумленно восклицал и охал их дед, глядя на него во все глаза. - Да, да, - старшего сына Арафинвэ бурно хлопали и трескали по плечам отовсюду, - дедушка, зуб тебе даем - это же он все это постоянно измышляет! - Значит, нарядиться в черного всадника и скакать у кого-то из вас на загривке с воем и гиканьем по ночным улицам, хватая подряд всех мимо проходящих зазевавшихся девиц - это он все придумал? – подымал бровь Финвэ, складывая руки на груди. - Он, он! – радостно голосили кузены. - Просто в тот раз ему жуть как хотелось целоваться! Вынь да положь! - Ага-а… А потом намазать Хуана фосфором от ушей до хвоста и истошно орать благим матом, что это чудище, сбежавшее от Оромэ, которое непременно хочет выпить кровь всех добрых жителей Тириона - тоже его, значит, затея? - Его, его, кого ж еще-то! Он у нас вообще такой затейник! Вечно придумывает что-то! Все же сто лет про это знают, про его подвижный, гибкий ум! - Так-так-так…. А ограбить сад Яванны, да ладно бы еще хотя бы аккуратно, что ли, яблочко какое оторвали, а то ведь потоптали больше там, как молодой табун парнокопытных, неужели тоже он? - Он! Это же он кричал, что лучшая закуска к нашим винам - там! Он же у нас во всем такой эстет с младых ногтей, ну просто ужас! Мы ему: Финдэ, брат, любые огурцы к утру сойдут! А он уперся: нет, мол, только те, что у Яванны, иначе в Арде смысла нет! - Вот как! - восклицал на это дед. - И это только за последнюю седмицу…. Ах, Артафиндэ, Артафиндэ, - укоризненно качал головой нолдоран, ласково убирая светлые пшеничные пряди от его красного, как созревшая свекла, лица, но лучистые глаза его отчаянно при этом смеялись. – Жениться тебе надо, полагаю, это тебя, может быть, хоть как-то успокоит, - в результате он покровительственно обнимал его за плечи и наглаживал по гладкой макушке, напоследок крепко прижимая его к своему сердцу. - Я, я, - Инголдо даже начинал задыхаться, взмахивая рукой и вырываясь, тут кто-то живо наступал ему на ногу. - Не сдавай нас, братец, умоляем, - кратко сипели над самым ухом. - Иначе больше мы тебя не позовем, - коварно добавляли следом. – Так и будешь сидеть одинокой золотой кукушкой у себя на окне ночь напролет, - не больно дергали его за толстую косу. - Жениться тебе нужно, светик! – Финвэ звонко чмокал его в наморщенный лоб. - Женишок, - гадко хихикала Артанис, тут же пихая его в бок острым локтем. - Давайте искать Инголдо невесту! –немедленно голосила за ней Ириссэ, призывно взмахивая широким рукавом своего светлого платья, словно флагом. - Давайте! - радостным хором ревели остальные. – В бой, славные нолдор!!! Инголдо, тебе какие больше по нраву? - Черноволосые пухляшки с усиками над губой! Он сам об этом говорил! – орал Финдекано, провокационно шевеля своими чудовищными импровизированными усами. - О-о, зачем же столь однозначно, можно устроить смотрины! Поверь мне, братец, что брюнетки и без усиков бывают очень даже ничего! - подмигивал ему Турко, пользуясь моментом и незаметно в этой кутерьме довольно крепко обнимая свою темноволосую кузину. - А что, он ведь жених-то у нас хоть куда, завидный, - поддерживал его Куруфинвэ, - вот сейчас принарядим еще немного, с руками сразу оторвут…., - и, дергая его за косу, начинал усиленно прилаживать к ней какой-то дикий и кошмарный бант. - Отдай, ты делаешь совсем не так! - бант тут же вырывал Кано и надвигался на него, азартно поблескивая глазами, будто немедленно собирался ловить и арканить этой лентой дикого степного коня. - Да есть у него уже невеста, - тихо сказал зеленоглазый Нельо, но так, что его никто не услышал, кроме Артанис, у которой ушки были вечно на макушке. Она, услыхав это, распахнула глаза и удивленно уставилась на старшего брата, будто увидала его впервые и тут же дала себе зарок, что непременно выяснит все и выведет всех тут на чистую воду, а то, выходит, Рыжий их конопатый вон что-то знает, а она отчего-то нет… Артафиндэ отбивался от этого воистину сумасшедшего балагана, как только мог, искренне мечтая про себя о том, чтобы в следующий раз они нашли себе уже другую жертву своего безудержного веселья. Ну и ну, и дед еще туда же втянут…. – Да я сам к вам больше не приду! - разъяренно бросал он в сердцах, весь исщипанный и затисканный, кое–как выдираясь из их крепких объятий и стараясь на ходу пригладить жутко растрепанные волосы, после чего поспешно сбегал под общий дружный хохот всей остальной своей семейки. Так что, в общем-то, загулы их по весне не прекращались, даже несмотря на внушение самых авторитетных старших родственников. Лотэссэ, май, май, май, дышать бы им - не надышаться, пить и не напиться, упасть в его упоительную свежесть, широко раскинув руки, или, может, полететь бы, как легкая птица над весенней землей. Какое-то пьянящее брожение, щедро разлитое в мире, в крови, в душе, которое не дает никакого покоя и все ждет чего-то, ищет, требует от тебя, страстно зовет, тоскует, словно песнь соловья, так бы и не спать до утра ни минуты, ночь напролет стоя под чьим-то окном… Ах, Кементари, Кементари, для чего же ты, проклятая зеленоглазая злодейка, создала любую весну…. Задушить эту песню… Он и стоял, вернее, сидел верхом на толстой ветке старого дерева, прижавшись спиной к его шершавому стволу, прячась в его раскидистых ветвях и украдкой настырно и жадно заглядывая в распахнутые, горящие теплым светом желтые окна, щуря такие же мерцающие золотом глаза в темноте. Утром они были красные и опухшие от вечной его бессонницы, у которой имелось вполне определенное имя и толстая золотая коса. Никакая работа, даже самая интересная, не ладилась и не увлекала, а казалось ему скучной и под конец уже вовсе пустой. Все смыслы, казалось, сместились и вновь сошлись, сосредоточившись в совсем иных плоскостях. Все бестолково валилось из деревянных, будто чужих, совсем не его рук и он рассеянно отвечал невпопад на любые вопросы, ловко списывая затем все это на мучительно терзавшее его похмелье. Так бы, может, и просидел всю весну незримой и неслышной тенью на своем глупом дереве, безжалостно корябая его кору вырезанием его короткого семейного имени и бесконечно и завороженно пялясь в его окно, если бы по случаю не увидел ее и не узнал то, что ввергло его просто в страшное черное бешенство своим фактом…. - Невеста без места, - немедленно решил он, темнея лицом и тяжело и мрачно глядя на нее исподлобья, после чего перестал себя сдерживать, исчерпавшись на этом. – Жениха, значит, тебе захотелось, родная, ну ты у меня его вскоре получишь…. Он прекрасно знал, куда ему с этим стоит идти и с кем ему об этом говорить. Знать–то он знал, но идти туда ему смертельно не хотелось, терпел он до последнего, как только мог. Он весь извелся, даже спал с лица, прикидывая варианты, но к своей досаде был вынужден признать, что без помощи одного хорошо знакомого Вала его маленькие планы и задумки вряд ли могут быть осуществимы. Кто-то должен был крепко прикрыть ему спину в подобном деле, а после помочь как следует замести все следы. Он громко чмокал, цыкал, скрежетал зубами, яростно рубил и сек своим клинком ни в чем не повинное дерево, долго и мучительно колебался, стеная на все лады, искусал себе все губы и даже изгрыз себе ногти, чего за ним отродясь не водилось, бродя по Тириону как больной и раненный лев, нарезая просто бесконечные круги по хорошо знакомым городским кварталам, до последнего не желая посвящать атаринья в свои откровенно сдающие его с головой и всеми потрохами слабости, но совладать с собой уже не мог, все в нем клокотало и кипело, как в бурлящем котле. Проклятая весна! Проклятый и счастливый Артафиндэ! Проклятый он… Эта неистовая страсть в нем пересиливала даже смутный тайный страх того, что Вала может впоследствии легко воспользоваться этим против него же самого, случись вдруг между ними новая размолвка. Что, поведав ему об этом, он сам добровольно отдаст ему в руки самое страшное оружие против себя, поведает ему свою слабость. Но кому об этом рассказать, если же не ему, если и ему нельзя, то лучше тогда вовсе умереть, исторгнуться из Арды прочь, из всякого осознанного бытия, потому что больше он не в силах это все в себе носить… Кто исцелит его раны, кто поднимет его с колен, наполнив своей силой, кто вернет ему его самого, кто, если не он… Постепенно круги его метаний все сокращались и сокращались, и, мало-помалу, в один прекрасный майский вечер привели его к городской окраине и небольшому одинокому дому, стоящему на самом ее отшибе, почти что на выселках. Дом этот был ему прекрасно известен, более того, он был в нем частый и желанный гость. Его хозяин тем не менее не слишком-то заботился о нем, на однажды заданный вопрос об этом лишь небрежно передернул плечами. - Казенный, - скупо обронил он. Это слово очень подходило, дом был казенный, майа не мог бы точно высказать, в чем это выражалось, скорей всего в том, что в нем совсем не было души его владельца. Вала был в нем словно гость, готовый расстаться с ним без всяких сожалений в любую минуту и поспешно отправиться куда-то дальше - чужак и пришелец, а не хозяин. Может быть, это читалось в небрежно расставленной мебели, может, в отсутствии каких-то личных, ярко говорящих о самом владельце памятных ему мелочей, которыми он дорожил, может быть, в запущенном одичавшем саде, где буйно рос огромный подорожник, высокая и почерневшая крапива, горькая полынь и самое ужасное на свете растение - чертополох, который майа просто ненавидел всеми фибрами души. - Мэлко! - истово матерился он сквозь сцепленные зубы, яростно выдирая чертополох из длинных волос заодно вместе с ними, когда однажды попытался, будучи слегка навеселе, взять, да и влезть в его окно, без всяких там изысков, - ты специально изобрел эту ужаснейшую дрянь, а ну признайся! Нигде во всем Тирионе больше нет таких чудовищных и диких кустов! Так ты вдобавок ко всему специально рассадил этот кошмар под своими окнами, чтобы вырвать мне все мои косы! - А что, попался! Я, может, Эонвэ ловил, причем здесь ты! Приобретай хорошие манеры, зачем в окно, когда есть дверь! - Вала хохотал до слез, а потом целый час осторожно вытаскивал проклятые колючки из его несчастных, стоящих дыбом наэлектризованных волос, бесконечно подтрунивая над этим, чем, помнится, выбесил его окончательно в ту ночь. – В зад тебе этих колючек, Повелитель, - невнятно бурчал освобожденный майа, стоя на пороге, в ответ на ехидное предложение покинуть его жилище тем же романтичным и уже проторенным путем. - Какой-то ты ужасно напряженный. Я тебя спас уже, расслабься, - Мелькор смеялся, провожая его и вместе с тем проникновенно глядел в его медовые глаза, изящно облокотившись о дверной косяк своим предплечьем, как обычно вкладывая гораздо больше смысла в свою речь для тех, кто был готов услышать. Артано был одним из них. Вала еще долго глядел ему вслед, стоя на пороге, утонув в глубокой тени дверного проема. – Возвращайся, - еле слышно шептал он себе под нос, - для тебя все мои двери распахнуты настежь… Дом этот и впрямь был некогда выдан выпущенному на свободу самому знаменитому и почетному узнику Намо. - Собачья конура, - мрачно хмыкнул Мэлко, впервые переступив его порог и оглядевшись с брезгливой неприязнью по сторонам. - Просто одну мою мерзкую клетку они сменили на другую, вот и все, - присовокупил он, вздохнув с таким лицом, что Артано невольно поспешил отшагнуть от него подальше. Впрочем, лицо Вала быстро сделал такое, какое надо, это он отлично умел. - Это прекрасный, прекрасный дом, - со слезами на глазах и приложив руку к сердцу вещал он уже на следующий за этим день голосом трепетным и прерывающимся от подступающего к горлу волнения. – Я так тебе благодарен, Владыка, о большем я не смел и мечтать. Все вы, мои братья и сестры, и так слишком добры ко мне после того, что я по неразумию своему натворил, я не достоин стольких милостей, но ничего мне из зримых благ ныне не нужно, а нужно только одно, только одно, чтобы ты простил меня, брат…. Простил в своем сердце и дал мне тем самым новую жизнь, ибо без этого я мертв! И хоть освобожден я вами и вы зрите меня, но до сих пор я пребываю в Чертогах без всякого света и без дыхания…., - и он сломленно падал перед ним на колени, порывисто хватая за руку и вместе с тем робко прижимаясь к ней своей исхудавшей бледной щекой… Растроганный его речами Манвэ бережно поднимал с колен и ласково обнимал своего раскаявшегося неправедного брата. Тот со сдавленным всхлипом утыкался носом куда-то в его плечо, Благой гладил его по тусклым, безжизненным, будто поседевшим в долгом заточении пепельным волосам, длинные ресницы Мэлко дрожали, должно быть, от слез, в это время думали все. Эонвэ, не спящий ни минуты и всегда бывший начеку, тем не менее все норовил невзначай зайти за спину своему великому господину, чтобы наверняка заглянуть под эти трепетные, тревожащие его каким-то смутным подозрением ресницы. Артано, вроде бы случайно бывший здесь же, поспешно перехватывал этого надменного красавца с холодными колкими ледяными глазами, у которого ладони вечно трепещут на эфесах его парных мечей, если что. Он весьма умело делал вид, что совершенно случайно наступил ему на длинный плащ, волочившийся за глашатаем следом. - Недотепа! – грозно и возмущенно ахал белоснежный красавец, резко развернувшись к нему лицом, в ответ Артано тоже ахал, охал, извинялся, что–то частил невнятное про возмещение урона, что он немедленно все застирает, активно смахивая с его костюма несуществующие пылинки, тряс его, обнимая, похлопывая по груди, заодно прикасаясь где только можно и нельзя и продолжал что–то скороговоркой сюсюкать тому извинительным тоном, фамильярно и даже развязно поправляя на нем его богатую портупею. - Да отцепись ты от меня, - цедил под конец красавец, пылая очами и с трудом отрывая от себя его сильные цепкие пальцы. Момент, естественно, был упущен, из-под ресниц ручьем капали на мраморный пол чистейшие, как спирт, хрустальные слезы раскаявшегося Вала. Он истово рыдал на плече Сулимо, как легкая пушинка сотрясаемый от многократных конвульсий. Манвэ рыдал вместе с ним, затем начинала рыдать Ниенна, вечно питавшая к Мэлко чисто женскую слабость и вся Таникветиль наполнялась горестным плачем, слышным и в Тирионе. Там, внизу все замирали, вслушиваясь в отголосок этого долгого плача и задумчиво качали головами. Один только Финвэ нервно вздрагивал отчего-то, явно узнавая этот голос. - Не к добру этот вой, - шептал он себе под нос, напряженно глядя на белоснежную Гору, - ох, не к добру….. Артано тоже подвывал всему хору скорбящих, но на свою беду они и не предполагали, что это был его совершенно истерический смех, который его душил в это время. В итоге он опять придвигался к Эонвэ поближе и падал ему на грудь зареванным лицом, страстно сжимая его за грудки двумя руками и все норовя высморкаться посмачнее куда-то в его белоснежные парадные одежды. – Лебедь ты мой ясный, - выл он дурным кликушеским голосочком, - горе-то какое…. - Какое еще горе! - тряс тот его. - Не горе? – недоверчиво уточнял чересчур растроганный майа, растерянно взирая на него по-детски доверчивыми, широко распахнутыми бледно-золотистыми глазами. - Нет! – со всей силы рявкал глашатай Манвэ прямо ему в лицо. - Кто его пустил? Кто вообще сюда его пустил, как он тут оказался? - вопрошал он округу, сурово оглядывая своих подчиненных. - Я случайно, - всхлипывал Артано в оправданиях, заикаясь, - я Валу Ауле искал, а мне сказали, что он здесь…. Вот я и пришел… - И где ты его видишь? Где? - Как? Нету? Нету Вала, горе-то какое…. - глаза его вновь мгновенно наполнялись чистейшими алмазными слезами размером с горох и он опять нацеливался рыдать у Эонвэ на груди. - Уйди отсюда от греха подальше, пока я сам не скинул тебя с этой Горы, - закипал ледяной красавец, окончательно выведенный уже из себя всеми его ярмарочными выкрутасами. – Дорогу показать, придурок конопатый? – в результате без изысков очень тихо высказался первый царедворец Сулимо, шипя, словно змея, и кривя свои губы. - Какой же ты, право, черствый и совершенно бесчувственный, Эонвэ, а еще Благого нашего Владыку представляешь, - укоризненно и сокрушенно произнес Артано, вразрез своему тону нагло глядя ему в глаза и наконец-то гордо удалился, осуждающе качая головой и все причмокивая по дороге. А длинные ресницы чуть приподнимались и чьи-то светло-серые глаза под ними одобрительно глядели ему вслед, впрочем, не дольше полета сорвавшейся с небес звезды, а после снова принимались рыдать с удвоенным жаром. - Если будет нужно, мы прикинемся, - после сказал ему Мэлко, когда разговор у них зашел об этом, - если будет нужно, мы - сделаем все! Ты понял меня, Артано? - Мы сделаем все, - эхом вторил он за ним. Вала серьезно кивал. - Что значит - все? – все-таки уточнил его майа, с трудом отрываясь от его глаз и вновь кое-как обретя способность более-менее ясно и связно мыслить. - Все - это все, - отрезал Мелькор, - без исключений. Борьба за власть не терпит малодушия и колебаний, особенно за власть такую, на какую претендуем мы, за власть священную над миром, - отрывисто чеканил он. - Ну, например, мы вскроем глотку моему бестолковому братцу, а потом рядом с ним на пару воспользуемся его женой, доходчиво объясняя этой надменной суке, где ее настоящее место, - хохотнул он, - но искренне надеюсь, что до этого дело у нас с тобой не дойдет, я преимущественно о первом. Не переживай так! - он с раскатистым сытым смехом хлопал майа по плечу, глядя на его немного напряженное от этих слов лицо. Глаза его в такие моменты горели страшным диким весельем и еще более страшным, неукротимым, беспощадным и яростным вызовом. – Мы, сын мой, с тобой перевернем всю гребаную Арду! До основания разрушим, - глумливо напевал он, кривя свое красивое лицо. - Наизнанку вывернем и перекроим только под себя, под нашу мерку…. А потом с упоением и сумасшедшей страстью кусал его до крови в губы, обхватив и сжав ладонями его лицо. Майа самозабвенно отвечал, мгновенно захваченный страшным и притягательно-губительным безумием этой неистовой бездны… Наступивший май в этот раз выдался отчего-то необыкновенно прохладный. Спросить бы об этом Яванну, должно быть, она серьезно рассорилась с Ауле. Уже шел конец его первой декады, а ни одно дерево в садах Тириона еще не цвело, хотя обычно в это время вся округа уже утопала в молочной, кружевной белизне его богатых фруктовых садов. Артано, зябко передернув плечами, завернулся, поуютнее кутаясь в шерстяной плащ, этим вечером он был на редкость трезв и, может, оттого лишь обращал свое внимание на погоду. А может, это было потому, что его болезненно лихорадило всю последнюю седмицу, трясло в каком-то не проходящем и не утихающем ознобе и чувствовал он себя так…. Так - будто сделался внезапно смертным…. Немощным, подверженным гниению, тлению и распаду…. Его страшно манила черная весенняя земля своим прелым духом, он все смотрел на нее, как околдованный, не в силах оторвать свой взор и ему казалось, что если он в нее упадет, только лишь прикоснется, то немедленно станет ее частью, но без всякого дальнейшего уже возрождения… Он все тянулся дрожащими пальцами к этой свежевспаханной черной рыхлой земле… Один раз так и сделал, закопался, как мертвец, во влажную, жирную землю и всю ночь лежал в ней, ощущая, как вокруг него растут, пробиваясь к поверхности, семена и щекотно скользят дождевые черви, роя свои хитрые витиеватые ходы и слепо натыкаясь на него между делом. И вообще всю весну он делал странные вещи, вернее, боролся как мог, отчаянно не желая признавать то, что так ясно видел… - Очи мои засыплет земля Кементари, набьется мне в уши и рот и стану я слеп, глух и нем, - всхлипывал он. – Лучше я не выйду отсюда с тем, что имею, - это уже страшно рычал и жутковато шевелилась весенняя земля в ночном саду Арафинвэ… - Ах, змей, ах, он что же - распался на части! Ни кости, ни кожи, ни чести, ни власти! - глухо рыдали из-под земли, а потом задушенно хохотали с жалобным стоном. Завернувшись в свой плащ, он напоследок глубоко вдохнул полной грудью свежий, пахнущий недавно прошедшим дождем сырой холодный воздух, стараясь внутренне собраться, как это с ним бывало всякий раз перед встречей с Вала. Сегодня у него выходило отчего-то особенно плохо, его лихорадило и весь он был как туго натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть в любую секунду с особенно неприятным режущим звуком. Прошедший накануне сильный дождь безжалостно сбил отцветающие красноватые сережки тополей, оторвал и разметал по земле их мелкие набухшие и почерневшие от воды ветки с юными клейкими листьями и теперь в воздухе свежо и терпко пахло их упоительной горечью. Артано еще немного постоял с закрытыми глазами, помедлил, вдыхая воздух, сильные порывы ветра с легкостью гнули ветви могучих старых тополей, врачующе холодили разгоряченный, пылающий лоб, принося своим прикосновением мимолетное облегчение. Однако нужно было идти, он явился сюда вовсе не для того, чтобы наслаждаться тут тополями, нынче есть дела и поважней. Он еще раз посмотрел на темный знакомый дом в окружении нескольких высоких деревьев, в котором слабо, тускло светилось только одно-единственное окно. За этим действительно скромным по местным меркам домом регулярно следили, так что, очевидно, не все были обмануты пылким и грамотно отработанным красноречием Мэлко, но Артано давным–давно уже научился ловко обходить эту глупую слежку и знал все ходы и выходы, ведущие к тому, кто некогда стал его темным миром. Он крепко-накрепко держал все самые тонкие ниточки этой тайной связи, трепетно и зорко оберегал их и бдил за этим больше, чем за тем самым окном, что всю весну не давало ему покоя. Потому он резко взмахнул своим широким просторным плащом, словно могучим темным крылом, и уже через мгновение ока находился внутри этого дома, стоя прямо напротив того, к кому шел. - Soilanyet, atarinya, - как обычно поприветствовал он Вала, попутно быстро оглядевшись. Внутри царил какой-то прохладный полумрак, скрывающий все углы, отчего казалось, что их вовсе нет и пространство сумрака всецело бесконечно. И, как всегда, безумный хаос, центром и средоточием которого являлась низкая кушетка, а рядом с ней такой же низкий и широкий столик, изобильно заваленный всякой снедью, покоящейся в тяжелых серебряных блюдах. К тому же заставленный целым рядом покрытых мутной патиной бутылок, в горлышке которых неопрятно оплывали светлым воском горящие свечи, стекая прямо на тонко инкрустированную столешницу, бывшую безусловным шедевром деревянной резьбы, но, очевидно, самого владельца это мало волновало. Свечи сладковато чадили, пышные темно-бордовые розы в льдистом хрустале высокой вазы – умирали, изобильно роняли свои увядающие лепестки на тяжелые сочные гроздья алого винограда, крупные, сладко пахнущие, уже немного перезревшие абрикосы и какое-то почти сырое мясо с кровью, в самый центр которого была воткнута двузубая серебряная вилка, словно его еще раз хотели страстно убить. Вала любил подобный хаос, но хаос должен был быть непременно дорогим, роскошным и с размахом… - О-о, вы поглядите-ка, кого же это занесло ко мне в окно буйным весенним ветром, - со вкусом растянул низкий завораживающий баритон хозяина дома. – Я, конечно, чуял, что ты бродишь тут кругами, но активно лазить по окнам Тириона до сих пор была моя прерогатива, ты отнимаешь у меня мой хлеб, - добавил он. В голосе Мелькора звучала обычная для него легкая ленивая насмешка, что говорило о том, что нынче он пребывает в довольно благодушном и игривом настроении. Но это было только самым первым впечатлением, сильно обманчивым на самом деле. Мелькор томно возлежал на широких подушках, весь в каком-то мягком темном бархате, искусно расшитом по краю тонкой каймой, ярко поблескивающей в свете свечей серебряной вышивки. Многочисленные складки его просторного одеяния стекали и струились на пол длинным красивым шлейфом, отчего весь он казался Артано каким-то изысканно-изящным темным совершенством, сотканным из тревожных глуховатых криков ночной совы, жалящих веток крапивы, упругих бархатных лепестков темно-лиловых ирисов, таинственной ожившей мглы и беспросветной ночи. - Почему ты все время в темном? – мимоходом полюбопытствовал майа, не удержавшись, хотя планировал начать свой визит с совершенно другого. - Сохраняю предписанный мне скромный образ покаяния, - зевнул Вала, Артано поглядел еще раз, оценил и ничего скромного в нем совершенно не нашел. Вала был восхитительно царственен в самой своей сути. Самая страшная и грозная сила в Арде провокационно улыбнулась, произнеся про покаяние. На пепельной голове у него покоился широкий серебряный обруч, больше напоминающий корону, хотя поверх нее был нацеплен нежно-зеленый венок из созревших шишек хмеля. Он был тем единственным, что несколько разрушало весь этот образ, венок слегка съехал ему на ухо и один его прищуренный глаз теперь скрывался за его мохнатыми цветами. Судя по этому нелепому хмельному венку, Мелькор только совсем недавно вернулся с очередного праздника, на который был зван, и, конечно, был обязан на него явиться. Ну что же за праздник без подобного персонажа, так… Даже самый роскошный пир у Манвэ мгновенно превращался в какие-то захолустные деревенские посиделки. Второй его глаз таинственно поблескивал, а в ладонях он рассеянно вертел тяжелый кубок черненого серебра, из которого время от времени и отпивал. На явившегося пред его очи Артано он глядел вроде бы расслабленно, но при этом очень внимательно. - Что нынче пьешь? – опять не удержался майа от совершенно лишнего и праздного вопроса не по делу. - Кровь, - Вала, как обычно, ухмыльнулся. - Интересно, чью? – тут же осведомился майа, в присутствии Вала с ним это частенько бывало, он говорил совсем не то, что собирался. Еще вернее постоянно задирался, очевидно компенсируя себе что-то, однако совершенно точно знал, что Вала это любит в нем, но, правда, до определенных пор. - Радуйся, что не твою, - ухмылка стала только шире, показалось, что прищуренный светлый глаз господина разглядывал его сегодня с особенно пристальным и пытливым интересом. – Ты что-то жутко бледен, Артано, - заключил он. – Боюсь, что эта весна тебе совсем не на пользу…. - Ты зато прямо цветешь, - хмыкнул майя, выразительно поглядывая на его дурацкий зеленый венок. - Чем обязан таким вниманием с твоей стороны? - светским тоном осведомился хозяин дома у своего гостя, пропустив это замечание мимо ушей. – Ты заскучал вдали или вдруг что-то стало нужно, прямо до того, что ты опять бесцеремонно влез в мое окно? - Вала поднял бровь. - Да я не лез к тебе окно! - не выдержал майа, опять не удержавшись и вновь купившись на эту уже, казалось бы, сотню раз отработанную провокацию. - Какая жалость, - театрально вздохнул его собеседник. - Верно, ты совсем не радуешь меня своим вниманием, - мигом согласился он. - Мэлко, я и так к тебе таскаюсь постоянно, рискуя собственной башкой, за тобой следят похлеще, чем за нарядами на Варде, - Артано встал напротив, приняв свою любимую позу, ноги на ширине плеч, руки по привычке заткнуты за пояс, подбородок вызывающе и гордо вздернут. "Задиристый кошак", - однажды брякнул ему Вала, усмехнувшись, он отчего-то сильно любил этих тварей и питал к ним неизъяснимую слабость. - Когда тебя это останавливало? – обронил Мелькор, отхлебывая из своего кубка, имея в виду слежку. – Говори, что тебе надо, раз ты так храбро все преодолел, - он снова поглядел на него с каким-то промелькнувшим было значением во взоре. Проклятый венок мешал разглядеть все получше. Как обычно, знает больше, чем говорит, невольно подосадовал Артано. "А вдруг он уже в курсе, с чем я сюда к нему явился? Вдруг он уже ждал, что я явлюсь к нему с вот этим? И теперь он просто выжидает… А еще вернее, проверяет, что я сам ему скажу…. В доме пусто, больше никого, нет ни одной живой души, всех распустил, значит, он ждал…. В любом случае, пусть он узнает от меня, чем от кого-нибудь другого", - промелькнула тревожная горячечная мысль, майа окинул его новым цепким взором. Вала валялся напротив все с тем же непроницаемо-насмешливым выражением лица, по которому с ходу было ничего особенно не понять. Артано вздохнул и, решив больше не тянуть время бездарно, заговорил о своей маленькой проблеме, точно таким же скучливым светским тоном, как о малозначительном и несущественном пустяке, впрочем, кого он хочет тут всем этим обмануть, такого вот, как он, хоть наизнанку вывернись, а не обманешь… - Я пришел просить тебя о небольшой личной услуге, - небрежно поведал он. - Любопытно, - мигом муркнул Вала, поудобнее устраиваясь на своих многочисленных мягких подушках. - Я хотел бы, чтобы ты прикрыл им всем глаза, - закончил он, кратко и четко обрисовав свою просьбу. - Ай-ай-ай-ай, как же нехорошо, - причмокнул Мелькор, подпирая щеку рукой, - кто же тебя такому научил? Умм, должно быть, жуткий негодяй, как ты испортился, Артано, да ты хоть сам об этом знаешь? - Осведомлен, - кратко отозвался майа, это было слишком важным для него, слишком личным и в данный момент его бесили извечные насмешки Вала и общая манера разговора. - Знаешь, если вдруг вскроется, что я участник подобного нехорошего, да что там, откровенно омерзительного дела по существующим и всеми почитаемым законам, так меня с ошейником на горле поволокут обратно в Мандос. А вот ответь мне, как ты думаешь, Артано, стоишь ты такого? - Гораздо важнее, Владыка, что об этом думаешь ты, - высказался майа, глядя ему в глаза. Вала смерил долгим взглядом всю его фигуру с ног до головы. - Тебе со мной не расплатиться, - хмыкнул он, качая головой. - Я постараюсь, - Артано перекатился с пятки на носок туда-сюда. - Что ж, похвально, с виду самоуверен, как обычно… - Так каков твой положительный ответ, а, Повелитель? - Вынь да положь, так понимаю, другого ты не ждешь и, видимо, не примешь? Ты, как обычно, требуешь, а не просишь, Артано…. Вала покачал головой, рассеянно поглядел на свой ухоженный маникюр, а затем оторвал мохнатую шишку от хмеля, с самого начала так раздражавшую майа. Оторвал, устроил у себя на ладони и некоторое время был занят тем, что увлеченно разглядывал ее, то и дело поднося к самым глазам. – Сама Яванна нахлобучила, - пояснил он относительно зеленого венка. – Тоже не мог отказать… А теперь вот жалею, мне не подходит, - с этими словами он сдернул и отшвырнул во тьму зеленый венок Кементари и вновь мазнул по Артано своим взглядом. Майа напротив выжидал, сохраняя все свое терпение, на какое только был еще способен этой весной. Мелькор еще раз поглядел на оторванный цветок у себя на ладони и тот вдруг шевельнулся, смазался очертаниями и через мгновение вместо него у него на руке сидел довольно крупный темный паук. Паук этот неприятно перебирал мохнатыми лапками, тер их друг о друга, к тому же что-то стрекотал. На Артано он отчего-то произвел крайне тягостное впечатление. Затем тварь дернулась и, быстро пробежав по обнаженному запястью Вала, ловко юркнула куда-то в широкий рукав его одеяний, где и скрылась бесследно. Казалось, Мелькор был увлечен исключительно ей. - Серьезно? - он поднял бровь, мимоходом тяжело поглядев на Артано. – У нас тут такие дела намечаются, а ты эльфийских девок вознамерился попортить? - обронил он, еще некоторое время возясь со своим рукавом и наконец посмотрел прямо на него, в упор. – Ты совсем, что ли, обезумел, друг мой, шляясь день и ночь по их шальным весенним гулянкам? Может, и в хороводе с ними пляшешь? - Одно другому не мешает, - ничуть не сдал своих позиций майа, проигнорировав про хоровод и все прочие его подтексты и намеки, хотя любой другой бы на его месте под этим тяжелым давящим взором немедленно вскрыл бы себе вены от мысли о том, что вызвал такое изумление и неудовольствие подобной силы. Впрочем, изумление было частично наигранным, он хорошо его знал. Тут бы ему и помолчать, но где там, должно быть, это лихорадка, которую он подцепил в сырой земле… - Наше дело отнюдь не мешает тебе самому постоянно таскаться к Финвэ. Вала очень глубоко вздохнул, на миг прикрывая ресницы и опять заговорил тоном светским и легким. – Я, как ты выразился, «таскаюсь» к Финвэ исключительно ради этого самого дела. - А я-то, дурачок рыжий, думал - ради Феанаро, - бесцеремонно перебил его майа, глядя прямо ему в глаза. Мелькор вздохнул подобным образом еще раз. - Что же здесь такого, дом Финвэ должен разделиться, все по плану. - Ну ты кому другому можешь это заливать, - жестко отрезал майа. - Рыжий – бестыжий. Это твои домыслы, Артано, и ничего, кроме них, что же насчет твоих весенних капризов, я вот возьму и откажу, вот что ты будешь делать, умм? Отгрызешь себе правую руку, когда узнаешь о счастливой свадьбе двух юных влюбленных? "Знает, тьма его раздери", - кипятком окатило майа, так что все у него внутри сначала сжалось, а после ухнуло куда-то вниз, а голова стремительно закружилась. - В Арде, Артано, нет ничего, о чем бы я не знал, - между тем скучливо и вместе с тем наставительно заметил Вала, словно бы на уроке. - Я, - майа даже покраснел, набирая воздуха в грудь. - Я, я, - довольно раздраженно вдруг передразнил его Мелькор, - во-первых, для того, кто явился просить, тон у тебя не слишком просительный… - Ты хочешь, чтобы я начал раболепствовать? - Артано немедленно выставил вперед правую ногу и вдобавок сложил руки у себя на груди. Мелькор поглядел на эту ногу. - Даже если ты немедленно начнешь, я не поверю, - высказался он, одним махом опустошая свой кубок. – Не с того ты начал этот вечер… - А с чего я должен был? - Ну коли ты своим явлением распугал тут всех по норам, сам поухаживай за мной, кровь кончилась, - он протянул ему, демонстративно перевернув, свой опустевший кубок. - Ты что-то стал излишне плотояден, - хмыкнул майа. - А ты? Каким ты стал? - Может, свою тебе плеснуть? – опять не удержался майа, принимая его чашу. - Нет, пожертвуешь чуть позже, можешь для начала вон из той бутылки нацедить, - Вала махнул перстами на свой заваленный роскошный стол, прямо пожирая его при этом раскаленным взглядом. - Зачем ты насовал везде этих дурацких свечек, - с неудовольствием пробурчал под нос Артано, возясь с указанной бутылкой и отковыривая воск. - Я в тебя верю, - хмыкнул Вала, краем ока снисходительно наблюдая за всеми его манипуляциями. – Вот ведь дилемма, мелочи обычно говорят о многом, верно? Ты жмешься, прямо как у Варды на приеме, сразу подступает тошнота. Снеси ей горло! - басом припечатал он. - Не стоит сдерживать себя. - Ты невозможен, - пробормотал майа, минутой позже наливая ему в кубок терпкого темно-вишневого вина, и заодно облизывая малость рассеченное ребро ладони, - то ты твердишь мне о манерах, то хочешь, чтоб я все расколотил и снес кувалдой… Чего ты хочешь от меня? - Оставь манеры для нетронутых девиц…. Отпей сперва ты сам… Пригуби со мной эту чашу, - призвал он его. - Думаешь, Эонвэ подбросил тебе туда дохлую мышь, атаринья? - мимолетно улыбнулся майа, делая щедрый глоток из полного кубка. Вала смешливо фыркнул в ответ. - На его месте я бы сильно опасался того, что могу подбросить ему я. Уверяю тебя, приди мне такая кулинарная фантазия в голову, это была бы не мышь, а чье-нибудь свежевырванное сердце, к примеру, а можно и печень, - присовокупил он, немного подумав. – Довольно приличный вкус у обоих… - Я вижу, ты сегодня романтически настроен. - Прямо как ты со своими девицами. А ты на которую нацелился, мне даже любопытно? - А это уж как повезет, Владыка. - Дозволяю тебе сесть ныне подле моих ног, - царственно разрешил Вала, перехватывая поднесенный ему кубок, мельком горячо касаясь его пальцев и нарочито пригубил его там, где минутой раньше были губы бывшего ученика Ауле. После того как они таким образом то ли выпили, то ли поцеловались, майа сам не понял, чего тут было больше, Артано послушно бухнулся напротив своего господина прямо на пол. - Ну а теперь ты прекратишь нелепо задираться, качать свои права, нагло дерзить и мы поговорим о главном, о том, что, я гляжу, тебя волнует слишком сильно, вплоть до того, что ты весь в лихорадке, - голос у Вала сделался необыкновенно мягким, проникновенно-теплым и вместе с тем поощряющим, действительно как у внимательного, заботливого отца. - Раз уж речь у нас сегодня зашла о подобных дивных просьбах, позволь уж мне полюбопытствовать, зачем тебе все это нужно? - Вала заглянул ему в лицо. - Своим скудным умом, отмеренным Эру, я все же худо-бедно прозреваю то, что дело вовсе не в девицах… И, может быть, сии невинные девицы здесь даже вовсе ни при чем… Идя к нему, Артано все это время больше всего на свете ждал и боялся именно этого вопроса, который прекрасно предвидел. Он так же сильно хотел ему рассказать, как и страшился… Он еще больше побледнел до нездоровой синевы, затем, напротив, покраснел, налившись лихорадочным болезненным румянцем, затем наконец вскинул на него совершенно сумасшедшие огромные глаза и как-то весь при этом замер, не решаясь. - Мне - можно рассказать, - вдруг веско заметил Мелькор, будто велел идти ему в бой. - Я хочу сделать ему больно, так больно, как никто иной на всем белом свете, так больно, как только смогу! Я хочу его уязвить, я хочу увидеть его слабость, - выплеснул он из себя, задыхаясь. - Почему? Почему тебя так сильно задевает этот эльда? - пытливо спросил Вала, намертво впившись острым ищущим взглядом в его запрокинутое искаженное лицо. По красивому лицу Артано прошла какая-то крайне болезненная, дерганная судорога, делая его ужасно безобразным и беспомощным одновременно. - Потому что он во всем лучше меня! - буквально выплюнул он. - И мне никогда, никогда не стать таким же! Исторгнув из себя это надрывное рыдание, он опустил свою растрепанную голову и мрачно вперился в собственные сцепленные в замок пальцы, а посему он не видел выражение лица Мелькора, с которым тот неотрывно смотрел на него. Повисшее после этого тяжелое молчание длилось очень-очень долго и никто из двоих собеседников не спешил его прерывать. Артано сидел на полу, безжизненно уронив голову на грудь, Вала сидел напротив с закушенной нижней губой и таким напряженным выражением лица, будто про себя вовсю воевал уже с кем-то. - Непростое признание для такого, как ты, - наконец подал отчего-то ставший глухим и лишенным оттенков голос Мэлко. – Не простое признание для такого, как я…. - Не могу пережить, - еле слышно пробормотал Артано. - Ты понимаешь!!! Я не могу пережить!!! - с этим внезапным яростным диким криком он вдруг взвился со своего пола и схватил его за загривок, сильным рывком притягивая к себе и с болью и бешенством выплескивая ему это в лицо, почти что в самые губы. Вала мигом отшвырнул свой ставший ненужным кубок и обнял его искаженное лицо в свои ладони, все равно глядя на него откуда-то сверху. - Я по-ни-маю, - по слогам произнес он. - Это так мучает меня…. так мучает… - Только я и понимаю, Артано, только я, а не он… Только я без осуждения принимаю все, что в тебе есть…. Забудь про него….Тебе не нужно быть таким, как он… - Я не могу, у меня внутри все кипит! У меня внутри все рвется от одной только мысли о нем… О том, что он, возможно именно тот, ради которого было задумано все! И мы с тобой в том числе! Что эта чистота, возможно, в результате оправдает и покроет даже нашу нечестивость, которую не убелить ничем и никогда! Как бы лукаво ты не называл то зло, что мы с тобой в себе несем, не оправдывал его свободой, как бы не рядил его в красивые, великолепные одежды, мы оба знаем, как оно на самом деле…. Правда не на нашей стороне… Я не могу все это выносить, это все сводит меня с ума…. Со свету меня сживает, я хочу лечь от этого в землю, и я хочу в ней остаться…. Я истончился, я сметен, мне горько, я растерян, расточен, потерян… Собери меня обратно, атаринья, умоляю…. Собери…. Ты мне так нужен, ведь я не справлюсь без тебя… Ты мне поможешь? Ты мне поможешь это победить…. - Я всегда помогу тебе, помни об этом, даже если после меня потащат с петлей на шее в Мандос и дальше…, - Вала крепко прижал его к себе, на какой-то миг являя подлинное свое к нему отношение без всяких покровов. Через какое-то время майа сам отстранился, взял его ладони в свои и бережно поцеловал сначала одну в самую ее середину, а вслед и другую, а затем уткнулся пылающим разгоряченным лбом куда-то ему в колени, до судорог сжимая и комкая мягкую ткань его платья в своих дрожащих руках. - Я все равно весь твой, - всхлипнул он. - Кому ты это говоришь, Артано, мне или себе, - тихо вздохнул над ним Вала, занесенная было рука так и не коснулась мягких растрепанных волос, замерла, чуть дрожа, над покорно склоненной рыжей головой, сжалась в бессильный кулак и вслед за этим вернулась на прежнее место, в этот раз так и не прикоснувшись. Мелькор закрыл глаза. - Я благодарен тебе за то, что ты всем этим поделился и был со мной предельно откровенен… Я, конечно, сделаю то, что ты просишь, - без всякого выражения ровным голосом добавил он, - но теперь тебе пора, сейчас мне нужно побыть одному…. Мне нужно подумать…. Артано вскинул лицо после услышанных слов, молча вытер тыльной стороной ладони бегущие по нему горячие слезы, поднялся, не глядя ему в глаза, низко поклонился, поплотнее завернулся в свой плащ, шагнул на шаг назад и исчез, растаяв в мертвой тишине пустого казенного дома. Все казенное, пустое, не свое, не принадлежащее ему, навязанное силой, все – кроме него… Что же они делают с ним, с ним, с Владыкой судеб Арды… Что они творят!!!! Вала долго и неподвижно сидел, не меняя позы, словно окаменев, красивая восковая кукла без жизни, вперившись в эту пустоту перед собой хрустальными слепыми глазами и переживал внутри себя этот страшный удар, переживал свое настоящее поражение. Сколько же он сил в него вложил, сделав своим, убедив его стать таким же…. - Ну и ну, - наконец он покачал головой, тихо произнеся это вслух, - и что мне делать теперь с этим…. Самый мощный ум всей Арды в этот раз не находился с мгновенным решением. Вместо десятка-другого привычных мелодий в голове его стоял жуткий клокочущий рев. - Убил меня сегодня ночью, просто убил меня своим признанием, - неверяще прошептал он и как-то совершенно беспомощно и слабо отмахнулся рукой. Он закрыл себе нижнюю часть лица ладонью, сдавил и стиснул себе челюсть, чтоб не зарычать похуже самого страшного лютого зверя на весь их Благостный край, чтобы зачатые младенцы замерли в утробах матерей навеки. Метнуться бы в одно мгновение и разорвать на части этого ничтожного мальчишку и наплевать на всю их свору, пусть хоть бичуют своей цепью, а после сбросят со своей Горы, удавят в этом своем круге… Но остановило его от этого безумного шага вовсе не это - не простит, он мне вовеки это не простит…. Тогда я точно потеряю… Мало чего боялся Владыка Судеб Арды, как он себя называл, но одной из тех немногих вещей был страх когда-нибудь потерять своего Артано…. - Артафиндэ этот, Феанаро, Финвэ, весь их проклятый род! - вновь подхваченный кубок со звоном яростно полетел в ближайшую стену. - Финвэ! Нужно было лучше постараться в свое время и украсть его у Куйвиэнен дважды, не дав ему впоследствии так жутко расплодиться… Был бы диким орком у него в Утумно, а никаким не нолдораном… Проклятый двоеженец! И ведь обляпал как-то свой повторный брак, да я так не умею! Финвэ родил Арафинвэ, Арафинвэ родил Артафиндэ, Артафиндэ заберет у него Артано. Все верно - мудрый Финвэ, глупый Мэлко… Костьми полягу, изведу вас всех! Все это ваше гнилостное древо! - на смену первому ошеломлению пришел привычный яростный, кипящий гнев. - Я стал недальновиден, я ослеп…. Я перестал ощущать и видеть нити судьбы, пронзающие Арду… Перестал держать их в своих руках! - затем ему сделалось горько. - Мэлко, мой хороший, твоя основная беда в том, что ты ничего не можешь довести до конца, - немедленно вспомнилась Варда, мурчащая это за неспешным подведением своих бесстыжих глаз. И когда это его волновало, что вообще несет эта наглая шлюха, цинично и расчетливо переметнувшаяся с его колен на коленки к его благочинному братцу…. Не сегодня… Похоже, эта неверная дрянь все же отчасти права…. Нужно было уничтожить Финвэ, первоисточник этого всего кошмара для него и тогда этот воистину ужасный день не наступил бы вовсе никогда, сама бы вероятность этих, так напугавших его откровений, была бы стерта на корню. – Не хочу переживать все это!!! - за кубком с стену полетел весь стол, разбившись в мелкую щепу, затем кушетка, затем все то, что только ему подвернулось. Казенный дом ужасно, страшно сотрясся, как и добрая половина всей Арды. - Мелькор изволит люто гневаться, - задумчиво заметил Эонвэ, немного вздрогнув у себя в покоях, и вслушиваясь в мощный отголосок этой бури, - интересно, по какой-такой причине? И почему она мне неизвестна…. После ухода Артано Вала очень долго не мог взять себя в руки. Теперь же то, чем он так страшно дорожил, благодаря Финвэ подверглось острому риску, подверглось сильнейшему искушению через этого его смазливого потомка. Не сказать, чтобы он вовсе ничего не знал, конечно же, он знал, больше того, предвидел, что Артано рано или поздно объявится тут с этим наболевшим разговором, ибо куда ему еще нести такое и терпеливо ждал, когда тот наконец дозреет, но меру его вовлеченности он явно недооценил. Майа трясет и мечет, словно оторванный листок этот ужасно злой весенний ветер, хочет оторвать, отнять и выхватить из его рук… Все зло от Финвэ, черный день….