Эволюция

      Концерт идет уже больше часа. Глеб с остервенением зажимает аккорды, морщась от легкой саднящей боли в пальцах и злобно поглядывая на брата. Именно Вадик провоцирует его снова и снова брать в руки гитару, играя на его самолюбии и практически беря «на слабо». А потом расслабленно и иронично поглядывает на него на концертах, криво усмехаясь, когда Глеб сосредоточенно закусывает губу на очередном переходе, не отрывая взгляда от струн и хмуря брови. Самому же Вадиму будто все нипочем. Он берет аккорды уверенно, с самодовольным лицом выдыхая дым от зажатой в искривленных губах сигареты, демонстративно не глядя на гриф. Абсолютно мокрый, двигающийся плавно и уже немного заторможено, он вызывает смешанные эмоции. Одновременно притягивает и раздражает. Кажется, его руки никогда не устают. Хотя Глеб много раз видел, как после длинных концертов Вадик, не переставая улыбаться, обхватывал пальцами ледяной бокал или банку пива, даже забывая ее открыть. В такие моменты Глеб разрывался между странным желанием благодарно и ласково потрепать брата по лохматой башке, и другим, таким же странным желанием - шлепнуть ладонью по натруженным пальцам, толкнуть эту банку ему в лицо, съязвив что-то типа «ты пьешь или радио слушаешь?». Глеб все чаще спрашивает себя, какое из этих желаний напрягает его больше? Откуда вообще они взялись? Впрочем, он может абсолютно точно вспомнить тот момент, когда нежность и жестокость к брату проявились впервые, тут же связавшись в единый клубок.       Один из самых безумных, самых успешных и одновременно самых провальных концертов. Он начался с внезапной панической атаки, остановить которую смог только мощный медицинский препарат, и закончился тем странным, что теперь присутствует в его жизни постоянно. Это случилось на сцене. Тогда, впервые, расслабившись после кошмара, кайфуя от того, как все удается, в порыве желания обнять он резко схватил Вадима за плечо, подчиняя, прогибая назад, а Вадик позволил, лишь беззлобно выругался сквозь зубы. Глеб вис на брате весь концерт, тот поглядывал на него косо, но не сделал ни единого движения против. Тот концерт стал точкой отсчета. А клубок продолжил катиться, все больше запутываясь. Панические атаки Глеба пугали брата не меньше его самого, и он делал все возможное и невозможное, чтобы не спровоцировать новый срыв. Взамен Глеб позволял ему иногда, в моменты предельной усталости, опускать голову себе на плечо и хотя бы несколько секунд не чувствовать себя бесконечно одиноким. Это извращенная схема незаметно и прочно вошла в их жизнь. И если в потоке ежедневной рутины им еще удавалось игнорировать свои странные желания, то на концертах, на трипах и под большим количеством алкоголя все скрываемое даже от самих себя бессовестно вылезало наружу. Постепенно это стало системой. И сидели на ней они оба.       Концерт идет уже больше часа, но Вадим знает, что система - догонит. Он столько времени проводил в разборках с самим собой, что изучил себя достаточно хорошо. Он знает, что его хватит еще минут на сорок. Еще минут сорок он будет самозабвенно носиться по сцене, получая кайф даже от усталости, чувствуя, как по позвоночнику стекает пот, откидывая назад липкие кудри, чтобы через секунду почувствовать их на лице вновь, растворяясь в драйве и музыке. А потом он просто подойдет к Глебу и опрокинется назад, опираясь лопатками и откидывая голову на его плечо. С полным доверием, понимая, что одно неосторожное движение брата – и он грохнется прямо на сцене, но он продолжает играть, и эти секунды – они нужны, как воздух, как музыка, как героин, без них – не выжить. И он подходит, непозволительно близко, он знает, что сейчас Глеб тяжело закинет руку ему на плечо, наклоняя, заставляя играть в совершенно неудобной позе, но в этом есть что-то, что важнее дискомфорта. И он позволяет Глебу демонстрировать свою власть, позволяет больно тянуть себя за волосы, позволяет сжать плечо пальцами точно в болевой точке так, что на секунду темнеет в глазах. Он терпит, не сбиваясь, пока не чувствует, как его горячего виска, в который уже несколько часов впивается тупая игла, касаются сухие губы. Он продолжает играть, чтобы потом, в одиночестве гримерки, резко толкнуть брата к стене, упереться лоб в лоб, посмотреть в упор в расфокусированные глаза и.. отступить. Потому что то, что поднимается в нем в такие моменты из самых глубин подсознания, не имеет права на жизнь. Это темное, горячее, больное желание вдохнуть запах волос, зажать так, чтоб не вырвался, чтоб не осталось ни миллиметра между телами. Стать целым, стать одним, касаться, не сдерживаясь, будто самого себя, будто он – твой, совсем твой. Вадим удерживает себя на самом краю, не позволяя им обоим сорваться в пропасть, его взгляд становится жестким, чтобы Глебу и в голову не пришло ласково притянуть его к себе и запустить пятерню в спутанные кудри. Потому что тогда он уже не сможет остановиться. А брат уже тянет руку, и на губах и в глазах его уже светится такая живая, настоящая улыбка, что вынести это невозможно. И Вадим говорит что-то резкое, про забытые аккорды и не поменянную тональность, а Глеб, стирая улыбку, отвечает ему наездом за перепутанные слова, и жестко, грубо, больно впивается в его губы. И они отталкивают друг друга через пару секунд, криво усмехаясь, надевая на себя циничные, грубые маски, а потом напиваются каждый в своей компании, стремясь смыть с губ вкус друг друга, стереть чужими поцелуями мысли друг о друге, до следующего раза. До следующего безумного концерта, когда снова упадут все маски, и пусть ненадолго, но они позволят себе снова..