Луна в свете Солнца

      Понедельник прошел почти мимо меня. Из-за договора с Реборном мне пришлось присутствовать на обеде вместе с Савадой и Ко. С самого начала второго семестра я мечтаю об какой-нибудь магии, что добавит пару лишних часов в сутки. Времени не хватает катастрофически. Старик решил похоронить меня под массивами информации о мире мафии в целом и Медичи в частности. Мне постоянно высылаются файлы с информацией, по которой раз в неделю я должна сдавать экзамены.       Учебный день подошел к концу, и я облегченно махнула рукой на прощание и неспешным шагом поползла в съемную квартиру. Меня ждет еще одна подборка текста, на этот раз о роли научных достижений в мафии. С такой нагрузкой я все чаще удивляюсь, почему у Савады столько свободного времени на всякую фигню. Может, действительно настоящего босса из него никто растить не собирается? Будет картонная ширма для кого-то и все. Знания в таком случае ему только навредят.       Со стороны всегда видно больше, чем изнутри, и я знаю, что отец Ямамото, пусть плюясь и ругаясь, учит сына итальянскому и английскому, с Хром-чан занимаются Кен и Чикуса, а Хибари, кажется, вообще полиглот. Потому что я точно видела, как он говорит с кем-то по телефону на китайском, потом сразу переходя на итальянский, потом на немецкий и снова на китайский.       Не знаю уж точно к какой семье он принадлежит, но учат его на совесть. Мне бы, наверное, было любопытно узнать, но Кея о родне говорить не любитель, а нарываться на раздражение Демона я не хочу.       А Савада пинает балду и страдает фигней. Как будто никому нет дела до его будущего. Есть еще, конечно, такой же неприкаянный Рехей, но тут отдельный разговор, своим полным невмешательством отец признал его самостоятельность и право набивать шишки так, как тому хочется. Тоже метод воспитания.       Устало потягиваюсь, отодвигаясь от компьютера, с которого читала о семье Бовино и их вкладе в развитие науки в мире мафии. Завтра нужно будет еще раз перепроверить все ли готово к Церемонии и быть особо внимательной к Шимон.       Как же спать охота, широко зевая и оглядываю заваленную книгами и ретортами комнату. Не охота мне на другой конец города тащиться, может быть, тут переночевать? Так и сделаю, пожалуй, только Киоко позвоню, не стоит заставлять ее волноваться.       Выползаю из лаборатории и падаю на диван в зале. Ни сил, ни желания стелить постель нет, поэтому просто заворачиваюсь в теплый плед и закрываю глаза. Время, пожалуйста, будь медленнее.       Я уже привыкла закрывать глаза в одном месте, а открывать в другом. Сегодня иллюзорный мир выглядит иначе; вместо солнечного дня здесь царит ясная ночь. Узкий серп Луны дает совсем немного света, зато можно рассмотреть изумительные по красоте звезды. Никогда не видела ничего подобного. В городах нельзя увидеть столько звезд. Застываю, с восхищением глядя на эту красоту. Яркие точки собираются в созвездия, а почти посередине небо перечеркивает мерцающая дорожка Млечного пути.       Удивительно. — Оно было таким, когда мы вышли из лабораторий Эстранео.       Почему-то я легко могу это представить. Трех мальчишек впервые оказавшихся под открытым небом. Их восторг, страх и смятение. Наверно, они долго простояли глядя в равнодушно-прекрасное небо. — Красиво, — говорю, чуть поворачиваясь к Мукуро.       В темноте я не вижу его лица, только черный силуэт на фоне звездного неба. Туман стоит, как и всегда, у меня за спиной. Есть ли в этом какой-то особый смысл? Делаю шаг назад, упираясь в широкую грудь. Он выше и с тихим смешком опускает острый подбородок на мою макушку.       Стоим и молчим, оба готовые в любую секунду отпрянуть в сторону, едва почувствовав опасность для себя. Я не знаю, о чем говорить. Можно рассказать о том, что происходит там, в реальности, но под равнодушным звездным небом это кажется лицемерием. Я хотела бы спросить, какой была их жизнь после побега и до заключения в Вендикарте, потому что все, что я знаю, это сухие некрологи о погибших мафиозных семьях и отчеты о поисках убийц.       Да и надо ли говорить. Смотрю на звездное небо, которое отражается в темной воде озера и думаю, что все иллюзионисты, наверно, художники или музыканты, или скульпторы. Я легко могу представить Мукуро с виолончелью или за роялем в черном фраке с ласточкиным хвостом. Тихо смеюсь от неуместного сравнения. Кто бы стал учить убийцу играть на виолончели? — О чем ты думаешь? — Тихий голос над ухом, Мукуро убрал подбородок с моей макушки и наклонился, опаляя дыханием кожу. — Тебе бы пошел фрак с ласточкиным хвостом, — говорю и снова смеюсь. — И виолончель. — Ку-фу-фу… — Фальшивый смех уже давно не режет слух, наверно, он просто не умеет смеяться иначе. — И что же это такое?        А я замираю как громом пораженная. Нет, необразованность Кена и Чикусы в некоторых вопросах меня давно не ставит в тупик, но почему-то размышляя о том, что бывших подопытных Эстранео было некому и не зачем учить, я забывала, что Мукуро собственно из той же самой лаборатории, и даже если он умнее своих подчиненных, то все равно повышать его эрудированность было некому. — Музыкальный инструмент, — начинаю описывать, прикрывая глаза и воскрешая в памяти концерт и сам инструмент. Это был дуэт фортепиано и виолончели. Тягучая мелодия виолончели, и звонкие ноты фортепиано, похожие на капли дождя. — Жаль ты не можешь взять воспоминание из моей памяти. — Мукуро молчит, а я думаю, что вдруг может? Ведь он способен захватить тело другого человека. — Могу, — роняет сухо. — Но ты этого не переживешь.       И снова молчание. Юноша отстраняется и отходит в сторону, я слежу за черным силуэтом, который замер у границы воды. Создается впечатление, что Мукуро стоит на границе неба, что если он сделает шаг, то упадет в него или, может быть, взлетит?       Наверно, мои слова задели что-то в его душе, может быть, для него тоже неприятно осознавать свою ограниченность? Какого мечтать о целом мире и ничего о нем не знать? Никогда не побывать в театре, не увидеть балет, не прочесть Джека Лондона или Шекспира? Я бы хотела показать ему этот мир, но мы оба знаем, что этот мир только сон, иллюзия. У нее нет влияния на реальность, и, открыв глаза, я окажусь на свободе, а ты останешься в своей клетке.       Память Коломбины говорит, что однажды ты сумел оттуда сбежать, но в этом мире уже не будет Бьякурана, который, пусть и не желая того, посодействует твоему побегу. Есть ли способ даровать тебе свободу? Способ показать, насколько на самом деле велик этот мир? — Мукуро, — окликаю тихо, Туман оборачивается, и я вижу, как он слегка наклоняет голову. — Говори, Сузуне. — Я замечаю, что он всегда обращается ко мне так, по имени названному при первой встрече. Произнося его медленно, разбивая на отдельные слоги, словно вслушиваясь в каждый звук. Мне нравится, как он произносить мое имя. Единственное имя, которое не может осквернить мафия. — Из тебя бы вышел шикарный музыкант, — говорю со смехом и стараюсь улыбнуться как можно искреннее, хотя сомневаюсь, что мою улыбку можно разглядеть в темноте. — Ку-фу-фу. Пожалуй, это было бы забавно, но у меня нет времени на такие глупости. — Нет времени? Пусть лучше у тебя действительно не будет только времени, ведь куда страшнее, если бы ты признал, что у тебя нет возможности. И я смеюсь, представляя Рокудо Мукуро, сидящего на сцене в свете софитов с виолончелью, в темно-синем фраке и обычной его улыбкой-усмешкой.       Сон обрывается, как всегда, резко. Туман Вонголы ненавидит прощаться.       Сползаю с дивана, пора в школу. Сегодня последний день перед Церемонией наследования, значит, стоит быть особо внимательной, не хотелось бы завалить свою работу перед самым концом.       День прошел, пожалуй, как обычно. Если слово «обычно» применимо к нашему классу. Единственное, что вызывает у меня вопросы, это отсутствие Козато Энмы. С учетом приближающейся Церемонии я склонна предполагать худшее. Но остальные Шимоновцы на отсутствие своего лидера никак не реагируют, к добру это или нет, не знаю.       В школе я задержалась до самой темноты. Как ни странно, но в школьной библиотеке есть несколько крайне занимательных книг, которые, увы, запрещены к выносу из читального зала. Поэтому сидела я над иллюстрированной энциклопедией среднеазиатской флоры, пока девочка из библиотечного клуба не выгнала меня, заявив, что ей тоже охота домой.       Раздевалки бейсбольного клуба находятся недалеко от задних ворот, через которые я и предпочитаю уходить домой. Горящий свет меня не удивил, Ямамото Такеши, будь его воля, проводил бы на поле целые сутки. Пожав плечами на такую любовь к спорту, иду дальше. Из спортивного корпуса с довольной миной вышел Рехей, который сразу же заметил меня и замахал руками, требуя его подождать. Тяжело вздыхаю, но киваю. Пожалуй, стоит сохранять хотя бы внешнюю видимость хороших отношений с семьей. — Хотару-тян! — Расплылся в улыбке брат. — О, Ямамото, экстремально любит бейсбол! — Это он заметил горящий свет в раздевалках и тут же направился туда. Эх, надо было одной валить, тяжело вздыхаю, но иду следом за братом.       Рехей завис в самых дверях раздевалки, загораживая собой проход. — Эй, мы домой-то идем? — Пихаю брата локтем в бок, от чего тот дергается и чуть смещается, давая рассмотреть внутреннее убранство раздевалки бейсболистов. Но все шкафчики и скамейки теряют любое значение, когда я замечаю лежавшего посередине комнаты Такеши. Судя по луже крови, натекшей из него, он серьезно ранен, и если срочно не начать оказывать ему медицинскую помощь, может и загнуться. — Рехей! — Сильная пощечина приводит боксера в сознание. — Тебе отец же рассказывал о лечении пламенем, так давай! Я пока вызову скорую. — Брат ошалело кивает и зажигает свое пламя, начиная оказывать первую помощь. Его явно трясет, боюсь, я знаю, что именно он вспоминает, глядя на лежащего в крови друга. Малодушно выхожу из раздевалки и набираю номер скорой. — Слушаю, — раздался усталый голос дежурной медсестры. — Средняя Намимори, у нас серьезно раненый школьник. — Снова Дисциплинарный Комитет, — тяжело вздохнули на той стороне. — Какая разница? Он уже потерял очень много крови, нам срочно нужна скорая! — я не кричу, но чувствую, как дрожит голос. Я могу сколько угодно готовить яды и продавать их кому-либо, потому что я просто запретила себе думать, что тем, что я создаю, можно убивать. Но сейчас, совсем рядом, через тонкую стенку, истекает кровью пусть не друг, но просто знакомый. Мальчишка, который так же, как и придурок-Рехей, обожает свой спорт. Когда мне приходилось оказывать помощь Луссурии или Белу было проще. Во много-много раз проще, потому что для меня они были людьми, которые знали, чем они будут платить за свой род занятий.       Ямамото Такеши вряд ли осознавал до конца. А еще хуже было от того, что Рехей переживал о нем, на брате буквально не было лица, мы сидели в машине скорой помощи, и он с силой вцепился в мою руку в поисках поддержки. А я не могла его оттолкнуть, хотя после его хватки наверняка останутся синяки. Я просто положила вторую руку поверх его и пыталась дать ему ту самую поддержку.       Сейчас я очень ясно поняла, что Киоко Рехей никогда бы не позволил увидеть себя таким. Потому что милая Киоко сама нуждалась бы в поддержке. — Нужно сообщить остальным вашим, — говорю, глядя брату в глаза. Тот заторможено кивает и пытается найти на телефоне нужный номер. — Давай я. — Забираю телефон и быстро нахожу номер Гокудеры. Звонить Саваде — это только лишнюю панику поднимать. — Шавка, ты? — спрашиваю, когда гудки сменяются злым «Ало?» — Что тебе надо? — ну на особое дружелюбие и не надеюсь, да и не нужно оно мне. — Ямамото Такеши серьезно пострадал, мы сейчас на пути в центральную больницу. Советую подъехать. — Понял. — И короткие гудки, Гокудера бросил трубку.       Машина остановилась перед больницей и двое врачей выскочили, распахнули дверь и понесли носилки с Ямамото к операционным. Рехей все еще сидел и не шевелился.       Беру брата за руку и вывожу из машины. У стойки регистрации спрашиваю у девушки, куда могли унести серьезно раненого пациента со скорой. Та что-то быстро проверяет, окликает парня в одежде санитара и просит отвести нас ко второй операционной. — Что-то заполнить надо? — медсестра смотрит на меня почти с уважением и выдает бланк. Забираю и иду за санитаром к операционной. Сажу брата на стул, пару раз слегка хлопаю его по щекам, чтобы вернуть осмысленный взгляд. Да, знаю, это я виновата, что у него такая реакция. И говорю ждать остальных здесь, Рехей снова заторможено кивает.       Выхожу в общий коридор и достаю свой телефон, номер отца Ямамото я не знаю, зато знаю номер ресторана. — Ямамото-сан? — спрашиваю аккуратно, когда наконец берут трубку. — Да? — Голос немного взволнованный. — Это ты, Хотару-тян? — Я, — замолкаю, подбирая слова, но Тсуеши, кажется, все и так понял. — Что-то с Такеши? — говорит спокойно, но чувствуется, что дается ему это нелегко. — Мы нашли его серьезно раненым на территории школы. Сейчас он в операционной, прогнозов пока нет, но Рехей оказал ему первую помощь, — стараюсь говорить сухо, только фактами, не добавляя в речь своих эмоций. — Спасибо, — наконец раздалось тихо и обречено. — Они бы не позвонили. Скажи, когда будет более ясно. — Короткие гудки.       Я не знаю, что делать дальше. Словно я превысила предел активности для одного дня. Облокачиваюсь на стену и стою так, пока в коридоре не раздаются встревоженные голоса. Сначала Гокудера, потом Савада и Реборн.       Меня не замечают, душевный раздрай брата скрывает мое присутствие, только Аркобалено крутит головой, пытаясь угадать, куда смотреть.       Настроение было премерзким, потому что я вдруг очень четко вспомнила, что из окна библиотеки открывается отличный вид на задний двор школы в целом и раздевалки бейсболистов в частности. И что я отлично видела, кто вышел оттуда последним.       Один из Шимон, тот парень с прической в стиле дисциплинарного комитета. А сейчас мне нужно было принять решение, которое определит мою дальнейшую судьбу: я могу промолчать, и тогда Шимон все равно нападет на Церемонии, и все, кто будет там, включая меня и Хром-чан, окажутся в немалой опасности, или же я могу рассказать все Реборну и Ноно Вонголе, заработать неплохие плюсы в их глазах и все равно оказаться в опасности на Церемонии.       Потому что для них выгоднее всего хватать врагов на месте преступления, чтобы никто не мог подкопаться к оправданности Вендетты, а еще потому что под шумом нападения очень удобно убивать неудобных.