Fifty Shades of Jeon Jungkook

      Легкое напряжение между ними прячется, перебегает из угла в угол, но исчезает также быстро, слишком мимолетно, как и появляется, дыхания ровные смешиваются в одно единое, как они сами незаметно друг для друга становятся целым, крепко залатанным. Искры волнения поднимаются в воздух, вспыхивают бенгальскими огнями и песчинками оседают под ногами, плавятся под жаром слабого страха, превращаясь в жидкое стекло отступления. Но доверия гораздо больше, оно захватывает в плен сомнение, заточает за железными прутьями, в своих холодных камерах. Близость их такая мягкая, долгожданная, пуховыми перьями щекочет румянец нежно-розовый на щеках, распаляя жар, полную честности и светлой преданности.       Тэхен невесомо берет чонгукову ладонь в свою и смотрит в столь родные глаза, которые блестят чем-то неведомым, таким терпко-охлаждающим, однако, приятным до онемения уголков губ. Он ведет его медленно, улавливая каждой рваный выдох и неуверенный шаг старшего, тот не отталкивает Тэхена, знает отлично, ему желают помочь побороть самого себя, свое болезненное прошлое, что сгнило в обшарпанных архивах памяти. Тэхен должен обработать раны, наложить бинты и заменить другим, более сладким, осторожным, таким нужным сейчас.       – Не сомневайся, пожалуйста, я не наврежу тебе, — Ким приостанавливается, произносит совершенно спокойно, но при этом настолько ласково и по-взрослому твердо, сжимает чужую руку сильнее и подталкивает на себя, утаскивая в свет, в белесые туманы спасения.       Чонгук такого Тэхена встречает впервые: самостоятельного, рассудительного и защищающего его, старшего, от своего бессилия, он будто окольцовывает глотки шипящих змей, ползающих вокруг него, выдавливает весь яд смертельный и крошит до пепла чёрного. А также отлавливает скорпионов, что расползлись в округе, жалят острыми хвостами хрупкий шанс на исцеление, на очищение, стертость того, что произошло в детстве, давящее на грудь шершавым камнем и затягивающее петлей на шее. И сейчас вдруг Чонгук готов на все, он полностью отдается в подчинение Тэхена, отключает все холодные эмоции, томно ждет, неописуемо приятно погибает, а потом раскрывается диковинным бутоном, показывает свои ажурные лепестки, превращается в махровый пряный цветок.       Они спускаются по лестнице с изящными перилами, а золотистые лучи восходящего солнца озаряют их утомленные лица, Тэхен быстро моргает и закрывается от них, утро приходит неожиданно для обоих. Спустившись, Чонгук не замечает, как вместо привычного замка, его пальцы переплетены с чужими, Ким неспешно поглаживает тыльную сторону и его черты смягчаются. Неуютные мурашки пробегают по телу старшего стадами, заставляя того невольно съеживаться, вдавив голову в плечи, что-то велит его затормозить, уходить, вернуться назад, к тому суровому образу, Гук не хочет этого, он убежден, что его манят потертые нити нетронутого мрака душевного. Чонгук безошибочно догадывается, если все же не подпустить к себе Тэхена, то он просто сгниет ветхо, покроется пылью удушливой, едкой.       И Чонгук делает все верно, когда слышит тихий скрип двери в тэхенову спальню и, когда ступает опасливо в нее, он не оглядывается по сторонам, но отвлекается на кучу одежды младшего. Тэхен только этим и пользуется, он ловко валит Чонгука на кровать, приподнимает ближе к изголовью, шокированный старший пытается встать, но все тщетно, так как Тэхен перекидывает через него ногу, садясь сверху на бедра, в нем появляется лисья хитрость, а также очаровательная игривость, от чего Гук совсем немного, но расслабляется.       Тэхен вязко расстегивает первые пуговички чонгуковой рубашки, тот сразу же начинает задыхаться и сиплым голосом еле-еле умоляет:       – Прекрати… — он заикается, жует губы до покраснения и почти до крови, цепляется зубами за внутренние стороны щек, — это, Тэхен.       Тэхен касается угольных густых волос, перебирает пряди, едва прижимается к самим корням и коже, сейчас данное кажется ему лучше любых фраз, он удостоверяется, когда улавливает довольное мурлыканье. Младший сочувствует ему всем сердцем, что бьется так быстро-быстро при виде Чонгука, любого абсолютно: дерзкого, властного, или же такого обаятельного, по-своему домашнего, как сегодня. Он убирает руку и ставит её возле плеча Чона, трется кончиком носа о его воздушно, зрачки гоняться провести линию от родинки к родинке, досконально изучить каждую трещинку на розоватых губах.       – Ради себя, Чонгук, ради полноценных нас, ты можешь положиться на меня хотя бы раз? — Тэхен имеет желание разрыдаться и сдаться, но он обязан держаться, сохранять контроль, убедить старшего, приручить его, — ощущай только мои нежные чувства, правдивые, и только для одного тебя.       Он только кивает в согласии, большее сделать не может или не позволяют оковы, вновь опоясывающие Чонгука, сглатывает тяжело и вязко, Тэхен продолжает избавлять его от дорогой ткани, развязывает узелок за узелком, будто у Гука где-то вдоль позвоночника они затаились. Старший мелко дрожит, мечется туда-сюда и жадно глотает такой нужный кислород, у него все кружится, а неизвестная пелена рождается перед ним. Чернота засасывает водоворотом в ворох воспоминаний, там, где грубыми подростками были мальчишки-сироты, там, где безжалостность со слезами одиночества смешана, где детский голос ломается о ледяные бетонные стены и рвется неустойчивая психика. Тэхен утаскивает подолы рубашки, раскрывая Чонгука всего, он распахивает её и мимолетно любуется красивым телом. Перед Тэхеном само произведение искусства, но и жертва загнанная, сама роскошь, изящество несравненное, однако, неподдельный ужас, искаженный кошмар наяву, перед ним множество ожогов, которые рассыпались багровыми пятнами по крепкой груди. Шрамы вечные, уродливые рубцы, но все это так идеально, чертовки эстетично, Тэхен думает, что Чонгука ничего не испортит, а только лишь все украсит.       – Тише-тише, — Тэхен теперь цепляется за его запястья, придавливает к постели, чтобы Чонгук меньше дергался, — ты справишься, мы справимся.       Тэхен целует его в переносицу и скользит устами ниже, огибает линию челюсти, утыкается в изгиб шеи, выдыхая горячо, опаляет её, прикусывает правую ключицу, все это так по-ангельски непорочно, полупрозрачной вуалью покрыто. Он все еще держит Чонгука, тот еле выгибается, откликаясь на ласку неторопливую, а Киму только это надо было, он дует на самые первые отметины прохладным ветерком, старший трясется. Тэхен утешает его, негромко и приятно говоря, периодически, посасывает неумело пульсирующую венку, а потом проходится бережно языком по дорожке пурпурной, поперек ребер, рядом с колотящимся моторчиком. Чонгук всхлипывает и шмыгает, но держится, возвращает постепенно самообладание, но моментом утрачивает себя, когда тэхенова ладонь скатывается с его переплетения вен ниже, прямо туда. Он взволнованно следит за подушечками пальцев, что почти не дотрагиваются его, Чонгук понимает, что у него нет паники, когда надавливают со слабым усилием, ему такое даже нравится почему-то, Гук вдруг резко выдыхает, валиться на подушки и наслаждается.       Младший выныривает вдруг, замечая умиротворение, переливающееся в Чонгуке, он не может не улыбнуться, выставляя напоказ свой забавный квадратный оскал, у него такое огромное облегчение в душе, что не передать словами, наконец-то, в бушующем океане наступил штиль вместо ураганов.       – Ты как? — несмело спрашивает Тэхен, в нем все еще есть волнение, которое между слов можно услышать, но оно уже остыло явно, однако, все же не до конца, — все нормально?       – Да, Тэхен-а, спасибо, спасибо тебе за это, — отвечает Чонгук и в его благодарности маскируется гораздо больше, чем есть на самом деле.       Младший слезает с Чонгука, ложится рядышком совсем, боком, тщательно копирует всего, охватывая взором пристальным все детали: предательскую капельку пота на виске, трепещущие ресницы-бабочки, как поднимается грудная клетка от мерного дыхания.       – Знаешь…       У него столько всего накопилось, что он хочет сказать старшему, хочет выплеснуть все эмоции на нем, доказать то, что испытывает давно – такое возвышенное, распирающее, загадочное, но у него комок в горле образовался, не избавиться никак. Тэхен обязан еще подождать, Чонгук не выдержит так много за один день, он точно расскажет ему, но не сегодня, может быть, попозже, когда будет уже невозможно терпеть, а изнурительный жар будет плавить его по кусочкам.       – Боль, она, уйдет со временем, Чонгук, — Тэхен переворачивается на спину и смотрит в потолок, превращая глаза в узкие щелочки, — сначала ее цель - уничтожить или наоборот – отрезвить, но потом становиться свободнее: свободнее общаться с кем-то, свободнее смотреть на мир, просто жить свободнее. Невероятно, но, когда вместе с тобой есть человек, который…вытащит тебя из бездны, то выбраться гораздо проще.       – О чем ты? — Чонгук немного сонный пододвигается ближе, жмется к Тэхену, обвивает его талию и впитывает в себя аромат его яблочного шампуня, зарывшись в макушку.       – Ты поймешь, но, скорее всего, уже понял, — Тэхен лицом к старшему, льнет к его плечам, — а теперь тебе необходимо поспать, сегодня был трудный день, — он клюет Чонгука ненавязчиво в линию челюсти, — а еще, ты будешь тут, никуда тебя не отпущу, — Ким, хихикнув, сдавил Чонгука сильнее и отдался завесе томной.       Они засыпают прямо в одежде, засыпают вместе, в объятьях друг друга.       

***

      Они просыпаются днем, когда солнце уже вовсю греет землю, а зайчики, отражаясь, скачут по комнате: по полу, стенам, даже мебели, Тэхен зевает и разлепляет веки, натыкаясь на Чонгука, такого родного, удивительно обычного, пушистого, словно котик с намагниченной шерстью, что прилипает ко всему с разных сторон. От одного такого вида птички крохотные, пестрящие своим оперениям, поют веселую мелодию где-то в легких, у него рассветы золотистые где-то в животе, они согревают, воскрешают, дарят покой. У Чонгука глаза такие чарующие, смотрят прямо на Тэхена с признательностью безграничной и привязанностью пылкой, такие карие, волшебные, искрят оранжевыми светлячками, и радужка у них переливается, Тэхен в них свое отражение наблюдает. Он соскакивает резко и голову отклоняет, чтобы обратить внимание на Чонгука, тот деловито изгибает бровь, негодующе фыркает, а младшему так беззаботно от этого становится, Тэхен уверяет себя, что так хочется всегда.       – Я приготовлю завтрак, наш первый завтрак, хоть он и поздний, — Тэхен заразительно смеется, поправляя свой помятый свитер, — лежи здесь, хорошо? — он подмигивает и, не дождавшись ответа, скрывается из виду.       Через несколько минут на весь дом раздается неизвестный грохот посуды и, кажется, стекла, Чонгук подрывается с места, когда слышит визг младшего. Он несется на кухню, обнаруживая испуганного до побеление Тэхена, Гук дергает его за локоть и осматривает с ног до головы, ища какие-нибудь царапины, увечья на драгоценном ему человеке.       – В порядке? Нигде не поранился? — старший говорит, не скрывая тревоги, все собралось в клубочек настороженности и незапланированного смятения.       Тэхен усмехается по-доброму и он превращается в какого-то неуклюжего медвежонка, что переминается с ноги на ногу:       – Со мной все хорошо, не нужно так переживать, дурашка, — он убирает лишний локон Чонгука ему за ухо, ребячески покачивается туда-сюда.       Между ребер фейерверки. Тэхён понимает, что пора.       – Я люблю тебя, Чонгук, — заветное произносится шепотом.       Тэхен целует его.       Чонгук всплывает.