Fifty Shades of Jeon Jungkook

      Темнота обнимает их заботливо за плечи, её длинные пальцы зарываются в волосы, сама ночь будто поддерживает, щедро делится своими чарами и силами, ветер стихает специально, чтобы они, взволнованные и отстраненные от мира, смогли услышать успокаивающую мелодию сверчков. Звезды обращают на себя особое внимание, ярче сияя, их белый свет отражается в заплывших влагой глазах, они вырисовывают новые картинки, даря лечащее будущее, прощаясь с израненным прошлым. Листья поют балладу о жестокой и растерзанной в клочья любви, история печальная, но слишком нежная, чтобы походить на правдивую, их окольцовывают неведомые волны, которые шепчут о подвигах и непоколебимой вере. Над ними летают мотыльки, стряхивая взмахами миниатюрных крылышек пыль отчаяния, очищая зашуганный рассудок, серебряные нити оплетают одно ребро за другим, теперь эти двое связаны, тайными для других чувствами связаны. Никто больше не может узреть блеск шелковой паутины, отследить дорожку к их сердцам, также никто не должен узнать об их терзаниях. Это испытание они поделят только на двоих.       Тэхен не ощущает горячего дыхания на своем запястье, до него не сразу доходит, что Чонгук не шевелится, совсем не шевелится. Его руки не подрагивают, а зрачки не метаются из стороны в сторону, он не облизывает треснутые губы, а грудная клетка не вздымается. Младший судорожно хватается за чонгукову рубашку, нервно расстегивает три верхних пуговицу и одергивает вниз ворот, ладони совершенно не слушаются хозяина, только лишь ослабевают, тот все еще в своем трансе находится, во вратах чистилища. Тэхен не понимает, что ему делать, он никогда не видел Чонгука настолько уязвимым, Ким быстро собирает себя по осколкам, склеивает сам стекло, в себя приходит, потому что Тэхен не помнит, когда Чонгук последний раз вдохнул. Он склоняется, резко впиваясь поцелуем чуть ниже ямки меж тонких ключиц, провести тропинку до груди не позволяет, в итоге прикусывает шелковую бледную кожу, безвредно, но по-змеиному жгуче.       Чонгук отмирает также незаметно, как и оцепенел, только его выдает рваное глотание воздуха, голова кружится, перед глазами блики разноцветные с чернотой смешиваются, но он удерживает себя на ногах. Короткие ногти Тэхена, что нещадно впиваются в его локти, создают легкий зуд, Чонгук несдержанно шипит и вырывается. Тэхен, не ожидав таких действий, валится вперед, спотыкается о землю, но старший подхватывает его за талию, мягко приподнимает.       Тэхен готов поклясться, что чувствует, как с его хрупкого тела спадают оковы, железные звенья разгибаются под давлением, звон их раздается по всей округе будто, он оглушает до появления густой пены. Ким испытывает долгожданную свободу, безмерное облегчение, у него в груди плещется море, потопляет корабли с аметистовыми парусами, на палубах которого переживания различные в роли матросов, а капитан – страх. Страх остаться потерянным, забытым самым дорогим, с пустынными сосудами и холодным сквозняком в них, вызывающий табуны крупных мурашек.       Чонгук заглядывает в самую душу, фиксирует каждое изменение на лице Тэхена, ждет чего-то особенного, для него прошла вечность, разрушилась вселенная, погасло солнце и, раскололась луна, земля разошлась по швам-обрывам. Для него есть только один, его чахлая, в данный момент, улыбка, заменившая прекрасный румянец эстетичная бледность, обнаженные невинные мысли и эти хрустальные слезы.       – Боже, — Тэхен клюет носом в изящный изгиб шеи и втягивает аромат отрезвляющей свежести росы и листьев мяты. Ради всех святых, настоящий Чон Чонгук даже по-другому пахнет.       Предательский всхлип рвется наружу, а брови ломаются в странном изгибе, Тэхен жмурится и в голове дает себе пощечину за слабость. Чонгук притягивает его к себе теснее, погружает в свои объятия – непорочные, трогательные, по-детски осторожные, это у них впервые, так доверчиво все стало, искренне. Не обмолвившись словами, они исполняют заветную мечту Тэ, начинают переписывать историю свою, предварительно окунув кончик пера в чернила, конечно, они выбросят старое, благополучно оставят гореть пестрым костром на прошедших месяцах. А еще также, трепетно-лирически пойдут шаг за шагом вместе, пересекут предрассудки и принципы, даря второй мечте младшего жизнь.       У Чонгука на языке вкус карамели сладкой-сладкой тает, он почему-то сравнивает его с Тэхеном, такой же тягучий, приятный, сахарный очень и притягательный. Теперь старший понимает, что больше никогда не будет сбегать от собственного веления сердца, никогда больше не совершит ошибку, которая разрушала внутренности и пробивалась через мелкие капилляры, прямо к разуму. К шее было приложено лезвие ножа, надавил лишь – и больше кислород не будет поступать в легкие, а тело станет холодным, безжизненным. Чонгук благодарен Тэхену, что тот позволил ему исправиться, остаться, научится любить и также быть любимым. У него узлы вокруг позвоночника распутываются, позволяя наконец выпрямится и поднять ободранные перья агатовых крыльев, нутро говорит вкрадчиво, что уже почти все, они близки к финалу, наконец обрести свое счастье.       – Совсем идиот, а? Если ты это специально, то я тебя убью, так и знай. Представляешь, я чуть не потерял тебя, не уверен был, как помочь, очень… — Тэхен произносит спешно, обрывисто дышит, часто сглатывает, шмыгает, ударяет кулачками по чонгуковым лопаткам, просто у младшего утерянный саркофаг отворился и разлетелся на части взрывающимися искрами, — волновался. Я даже думать не хочу о том, что мог снова один…один.       «Без тебя, Чонгук.»— отделяет Тэхен, слова молчаливо парят густым облаком, но обоим все до покалываний коротких игл ясно.       В голове только грубое отрицание, оно у них вгрызается в кокон сотканный, следами клыков помечает самое незащищенное. Высасывает кровь винную, насыщенную, бокалы хрустальные из их рук выбивает, не разрешает заблудиться в лесу дремучем, злобой заколдованным. Там оборотни бродят покинутые, нечистые, с шерстью облезлой и алыми жилками по всему телу. Там химеры бродят лютые, запугивающие, в них демоны обитают, принимая вид уродливых смешанных животных. Поэтому ворота в тот мир глубокий теперь закрыты за семью печатями, Чонгук проследит, чтобы Тэхен не проваливался в него. А Тэхен будет тихо-тихо наблюдать за старшим, ведь тот, оберегая может сам незаметно растворится, по крупицам растаять в ужасе неземном.       – Тише-тише, Тэ, я не… — Чонгук старается изо всех сил сохранять самообладание, он поглаживает младшего по голове и шепчет уставше, - не должен был так, просто не получилось обладать эмоциями. Я никому не говорил об этом, никто не знал, - он опустил голову вниз и прикусил внутреннюю сторону щеки, это слишком тяжело признавать, но, — ты…первый в этом, Тэхен.       У них все черной дырой затягивает, пропадает в бездонной пучине, космос серебряной лазурью покрывается, а планеты в ряд встают, образуя аномалию, неправильность, что влечет за собой великое. У них созвездия превращаются в свои, нечто особенные и более загадочные, каждый узор очень значимым становится, украшают все небо и души. Тэхен невесомо вырисовывает плавные линии эскиза своей любви коротким ноготочком по чонгуковым мышцам на спине, он пропитывает его полностью, пустого места не оставляет, через это касание мимолетное ответы дает на все вопросы и получает на свои.       – Я передумал, нам не нужны никакие свидания и встречи, — вдруг начинает Тэхен внезапно, что сам невольно дергается, у него растаяла под ногами вся робость, – мы слишком должно ждали, продолжаем это до сих пор, я ведь не ошибаюсь? Мы оба этого желаем?       У Тэхена, видимо, иллюзия или галлюцинации, а у Гука мираж просочился сквозь веки вместе с песчинками золотистыми, прямо к разуму, потому что просто не может быть все настолько прекрасно. Они дышат мерно, но волнительно тоже, так как теперь у них столько простора и бесконечность расстилается перед ними. Оба немного тревожатся, однако, не упускают возможности попасть в неизвестность и будущее, потому что это настолько правильно быть рядом.       – Поехали ко мне, — нет, Чонгук не предлагает, настаивает, только по-другому, не словно раньше, властно и холодно, а он растягивает слова, голосом хриплым интонацию страстно-чарующую создает, — я хочу, чтобы ты кое-что увидел, считаю должным сделать это при тебе, Тэ.       Младший ничего не сказав, кивает головой в согласии добровольном, ему нечего страшится сейчас, когда он слышит между этих слов признание, до сих пор не озвученное. Тэхен не требует, но отчаянно надеется, что Гук произнесет в слух хоть раз, пока еще рано для этого, парень точно уверен, а пока Тэхен может ощущать под кожей, в груди, слева, то все в порядке, они в безопасности. Чонгук отстраняется неохотно и берет Тэхена за рукав, дотрагиваясь его чуть холодными подушечками пальцев. Он ведет его медленно, даже лениво, тепло постепенно испаряется вокруг них, поднимаясь к небу белоснежным паром, шаги эхом раздаются в ушах, отбивают свой, не тот, звонкий ритм в висках, не раздражает, но Ким становится неуклюжим сразу. Чонгук указывает ему на сиденье, зовет, наконец, ехать, они уже забыли вовсе, какой путь преодолели.       Молчание действует клиновым сиропом на раны, уютное, манящее, залечивающее интенсивно, швы скоро будут бесполезны, не нужны. Они очищают себя от всей накопившейся за месяцы грязи, умиротворение приходит на ее место, тусклые, даже пошлые цвета сменяет на более пестрые, ангельские. Проваливаются в омут вязкий, застревают в пене облачной, где луна приласкает их, благословит, даст финальный шанс, последний, потому что им больше не понадобится.       Чонгук нажимает на педаль и машина тормозит у того самого дома, что стал ненавистным, но и одновременно таким родным, самым ярким из воспоминаний Тэхена. Ничего не изменилось совершенно за время его отсутствия, их с Чонгуком разлуки, которая спасла обоих, помогла понять самое важное и драгоценное, отыскать затаенные в чаще, паутине заблуждений и отречении, вечной лжи, комочек чувств к друг другу, такой полупрозрачный, но стойкий, готовый расправится и доказать свою мощь в любой момент.       Старший приглашает Тэхена пройти на второй этаж, идет по коридору, до самого конца. Та самая дверь завораживает, но и отталкивает от себя намеренно. Чонгук осматривает все с толикой жалости, но в его зрачках есть капля власти и садизма, он будет скучать по всему, а также проклинать.       Они вдыхают специфичный, тот самый, запах кожи и терпких цитрусов, мажут взглядом по плеткам, цепочкам и тем простыням, что все еще немного мятые, алое свечение отдается покалываем, а Тэхен, кажется, пережал себе пальцы, потому что в подушечках неизвестная тряска происходит.       Чонгук достает из кармана блестящий ключ и, устало вздохнув, вставляет его в скважину. Тэхен улавливает щелчки и только тогда начинает соображать, что сейчас творится, старший протягивает вещь ему и уголки губ вверх подтягивает. Мысли складываются в романтические рифмы, а нежность в груди играет на резной лире, мягко перебирая струны, она освобождает из заточения высокие ноты, которые отдаются пространству и ласкают его своим гармоничным звучанием.       – Он твой, Тэхен, — океан утешения и неизменного чего-то плещется в его произношении, — с этого момента только ты обладатель игровой, ни я, ни кто-либо еще, лишь ты. Я не в праве указывать, что ты должен делать, поступай, как велит твое сердце.       Тэхен очерчивает, изучает, у него пелена влажная собирается на ресницах и все просто разрывается на части. Он поднимает голову и ищет следы предательства, подвоха, но там нет абсолютно ничего. Тэхенова искренняя улыбка рассеивается в пряном поцелуе, когда бледноватые губы накрывают другие трогательно, Чонгук проводит кончиком языка по трещинкам на нижней младшего, вызывая легкое щипание. Он посасывает аккуратно, устраняет спазм горечи, которая сторожила их до конца, Тэхен пропускает его и уплывает, упивается, становиться жадным, ему так долго не хватало этих уст на своих, до резей не хватало. Их языки в аргентинском танго переплетаются, танцуют страстно друг с другом, но сдерживаются, не доводят до пика искушения, податливо, бархатисто и томно. Чонгук запутался в густых каштановых волосах, а другую приложил к щеке Тэхена, тот же разрешает себе обвить чонгукову шею и поддаться ближе, чтобы плотнее, теснее и неистовее.       – Ты веришь мне? — шепчет Тэхен, отрываясь первым, касаясь воздушно ладонью близ ребер старшего.       – Верю. Сделай это.