В Аду мне уготован Трон

«Раньше люди имели всё, но ничего не ценили. Теперь мы имеем только друг друга лишь в самых грязных позах и ценим только то, чего уже нет. Не знаю, как мы докатились до этого. Наверное, это заложено в нас генетически: мы создаем только то, что можем разрушить. Мы живем лишь так, чтобы поскорее умереть. Парадоксальное отношение ко всему, чего бы мы ни коснулись». Синий рассвет знаменовал начало нового дня. Голубой шар лениво выкатился из-за горизонта, больше походящего на оскал гиены. Тысячи черных силуэтов на фоне восходящего светила напоминали острые гнилые клыки. Всё это — небоскребы славного города Хэллбдэнкфурта, последней обители самой страшной заразы во вселенной, именуемой людьми. Многоэтажные дома, будто патроны, набитые не порохом, но представителями рода человеческого, уходили высоко в небо, грозя прорваться сквозь небосвод. Металлическое зеркальное покрытие зданий, ловя лучи Солнца, сверкало, бликуя во все стороны и создавая своеобразное светошоу. В утреннем свете дома выглядели статными и неприступными. Никому бы и в голову не пришло, что большую часть времени на этом же самом покрытии транслировались проекции рекламы от геморроя или супертонких презервативов. Лишь в солнечные дни Хэллбдэнкфурт из дешевой шлюхи перевоплощался в неприступную величественную царицу. «Все эти дома — бомбы замедленного действия, которые могут рвануть в любой момент, только отвернись. И я в эпицентре несостоявшегося взрыва. Жду, когда всем нам придет конец. Мозгоправ говорил, что мне нужен покой. Говорил, что мне необходимо выспаться. Говорил, что мир вокруг не так беспощаден, как мне кажется. Много говорил, да всё не по делу. Я смеялся в голос в тот день, когда на одном из мест преступлений нашел его мертвым с собственным пенисом во рту. Всё эти безумные феминистические банды, что отлавливают мужчин на ночных улицах города и издеваются над ними до смерти. Их визитная карточка — отрезать член и запихивать в глотку жертве. И что теперь вы скажете мне о беспощадности, доктор? Впрочем, когда ты в могиле, доказывать что-либо уже не имеет смысла». Солнце облагораживало Хэллбдэнкфурт всего один день в месяце. Остальное время город утопал бы в темноте, если бы не тысячи неоновых фонарей, разноцветных рекламных стендов, видеороликов и проекций. И всё это работало на той энергии, которую в единственный день в месяце собирали солнечные батареи, размещенные на крыше каждого дома города. Вместе с тем, выходить на улицу, пока Солнце обозначалось в небе, воспрещалось по технике безопасности. «Внимание! Опасная концентрация излучения!» — внезапно появилось сообщение на прозрачном затонированном окне, давая Рихтеру понять, что его любование рассветом закончено. Железные ставни сами собой с тихим шелестом опустились до самого пола, блокируя любую попытку доступа к окну. Последнее время это сообщение появлялось все раньше (если еще десять лет назад светило успевало почти полностью выкатиться из-за горизонта, то теперь оно не появлялось даже на половину, когда срабатывала защита). Видимо Солнце-Два-Ноль, как именовали его ученые, не слишком радовалось внезапному соседству с людьми. Оно еще не понимало, что любые попытки убить человечество делали его лишь еще сильнее и изобретательнее. «Еще до того момента, как плоть мозгоправа заполнила его глотку, он посоветовал мне вести дневник. Дескать, Герр Рихтер, это пойдет вам на пользу. Записывайте туда всё, что вас беспокоит. Изливайте душу на бумагу, если не можете сделать это в моем присутствии. «Изливайте душу» — так и сказал. Не объяснил только, что делать тем, у кого ее нет. Да и как он себе это представляет? Я, мужик тридцати трех лет, должен был каждый вечер после работы вытаскивать из-под розовой подушки дневник с пластиковым замком и с упоением описывать, что пережил в очередной паскудный день? Смехотворно. Дорогой дневник, на сегодняшнем месте преступления я почувствовал себя персонажем старого фильма ужасов. Беременная девушка лет четырнадцати накачалась «синтетикой». Не самый опасный наркотик. Действует на нервную систему. Заставляет человека чувствовать сперва эйфорию, а затем приступ неконтролируемой ярости. От передоза «синтетикой» умирают только слабаки и суицидники, то есть только те, кто не хочет или не может позволить себе купить «белизну». Качественный препарат. Вымывает из организма всё наркотическое дерьмо (за исключением себя самого), которое ты употребил прошлым вечером. Ни физической зависимости, ни ломок. Можешь курить, нюхать и колоть себе что угодно. «Белизна» поправит положение. Правда, жизнь сократит, так как не перерабатывается человеческим организмом, а копится в нем. Но разве кого-то заботят те два-три законных года, которые они могли бы прожить, но не проживут? Пока мы молоды, мы делаем высокие ставки, в глубине души уверенные, что будем жить вечно. Что «смерть» — это то, что касается всех, кроме нас. Всеобщее заблуждение. Так вот, та девчонка обдолбалась «синтетикой» насмерть. Хотя виной всему был не только наркотик. Забавная история вышла, на самом деле, доктор. Если бы вы увидели это вживую, бьюсь об заклад, у вас бы случилась истерика. Наркотик попал в организм еще не родившегося ребенка этой девочки. И тот в наркотическом бешенстве в мясо разорвал утробу юной матери и вырвался наружу. Так мы девчонку и нашли. С раскуроченным пузом и торчащим из него окровавленным почти полностью сформировавшимся младенцем. Каждый раз я уверен, что меня уже ничего не удивит. И каждый раз заблуждаюсь на сей счет. Дорогой дневник, это было несомненно впечатляюще. Поразительный мир. Невообразимое приключение. Жду не дождусь следующего дня! Так, полагаю, должны были выглядеть мои записи, если бы я решил последовать совету мозгоправа. Но какой в этом толк? Мне не станет легче, если я, описывая тот день, вновь вспомню мертвую девушку, которой место в школе, а не в притоне. Вспомню ее остекленевшие глаза и немую просьбу о помощи, застывшую на посиневших губах. Если ты работаешь в полиции Хэллбдэнкфурта, тебе нельзя вести дневники. Ничего, что могло бы всколыхнуть тысячи старых воспоминаний. Необходимо стереть всю эту парашу из памяти к чертовой матери и стараться игнорировать тот факт, что по ночам тебе мерещится трупный запах, а утром перед работой ты употребляешь всё возможное дерьмо, только бы не сорваться. Только бы пережить еще один день. Держи себя в руках, Рихтер». Мелодичный звонок входящего вызова прервал мысленный монолог детектива. Мужчина со вздохом посмотрел на левое запястье, на котором появилось красное светящееся кольцо, и почувствовал, как скулы его сводит. Так происходило каждый раз, когда ему звонили по происшествию, прямо или косвенно связанному с главным делом мужчины. Своеобразная детективная интуиция. Подождав еще пару секунд в надежде, что возможно просто ошиблись номером, Рихтер нехотя подцепил-таки красное световое кольцо кончиком пальца и переместил его в сторону сгиба локтя, принимая звонок. — Чего так долго? — мгновенно зазвенел в ушах прокуренный сиплый голос. — Семь утра. Будто ты не в курсе, что в это время все нормальные люди спят, — пробормотал детектив, потягиваясь. — Нормальные люди — да. Не вижу связи с тобой, — проворчал собеседник, после чего, судя по характерному звуку, затянулся сигаретой. — Что-то случилось? — А ты как думаешь? — Клаус, не раздражай меня. — А ты бери трубку, когда я тебе звоню, — фыркнул коллега. — Естественно Что-то случилось. Нахера бы я звонил тебе, если бы не так? Думаешь, пивка попить позвал? Я бы скорее ноги себе поджёг. — Ближе к делу. — Ближе к делу, — передразнил Клаус. По поводу поджога ног он говорил от чистого сердца. Пятидесятилетний детектив терпеть не мог Рихтера по многим причинам, половина из которых была справедливой, а вторая — еще справедливее. — Трупы «деликатесов» нашли. — Висяки, — холодно проконстатировал Рихтер. — Нетипичный висяк, скажу тебе. — В каком смысле? — А ты приди и сам посмотри, — предложил Клаус с той паскудной интонацией, которая никогда не сулила ничего хорошего. — Адрес вышлю на почту. Чтоб через пять минут был на месте, — проговорил он и, не предупреждая, отключился. «Отличное начало хорошего дня. Именно то, что доктор прописал. Нет, вру, мозгоправ прописывал совсем не это. Но таблетки, что он силком всучил мне на последнем приеме перед скоропостижной кончиной, так и пылятся в ящике стола. Не вижу смысла пить их. Не вижу смысла пить их, когда есть кокаин». Рихтер с явной неохотой прошел в ванную комнату и уставился в отражение в покрытом разводами зеркале, которое занимало одну из стен. Выглядел мужчина как всегда. «Как всегда» подразумевало «Ты отлично выглядишь!», если вопрос был адресован одной из тех шестерок, что иногда подкидывали ему информацию, «Сносно», если оценивали внешние данные коллеги, «Паршиво. Выглядишь, как и подобает грязному нарику!» — всегда говорил Клаус. Рихтер подозревал, что последняя характеристика была ближе всего к истине. «Я похож на мертвеца, восставшего из мертвых, где ключевое слово «восстал». Мы все в этом городе только и делаем, что восстаем. Помимо воли и желаний. Миллионы рабочих единиц без конкретной цели. Загнанные в рамки узостью своей ключевой функции — плодиться. Но в глубине души все мы понимаем, что в этом больше нет необходимости. Мы должны были исчезнуть с лица Земли, но выжили. Выжили, даже когда наше Солнце потухло и нам пришлось искать новый источник света и тепла. Выжили, даже убив собственную планету, превратив ее в своего рода корабль. Выжили на костях мира, в котором появились. И теперь на подсознательном уровне мы желаем исправить ситуацию. Отдаться воле судьбы. Стереть себя из мировой истории раз и навсегда, как пятно из-под чашки кофе. Мы будто маленькие дети, заблудившиеся в лесу. Испуганные и желающие лишь одного: вернуться домой. Вот только дома у нас нет. Вместо него — смерть». Под серыми глазами Рихтера залегли серо-фиолетовые тени, которые на фоне общей бледности детектива казались особенно выразительными и являлись единственными яркими пятнами во всем его мрачном образе. Черные волосы доходили до плеч. Их давно следовало бы подстричь, но себе бы Рихтер ножницы не доверил, а парикмахеру-незнакомцу — тем более. Длинная челка, доросшая до подбородка, раздражала и мешала, но не настолько, чтобы детектив смог пересилить свою паранойю и наведаться-таки в ближайшую парикмахерскую. Вместо стрижки Рихтер по старинке использовал воск, которым каждый день приглаживал густую гриву к голове. Сегодняшнее утро не стало исключением. Непослушные волосы кое-как приобрели подобающий вид, хотя по опыту мужчина знал, что к вечеру будет привычно выглядеть как лохматый пес, побывавший в воздушной трубе. Седые виски, которые мужчина постоянно старательно выбривал, вновь отросли. Рихтер провел пальцами по грязно-серебристой седине и поморщился, поймав себя на мысли, что в свои тридцать три года походит на уставшего от жизни старика. И, если усталость он бы опровергать не стал, от звания старика все еще старался отмахиваться, хотя молодые офицеры на работе порой и принимали его за умудренного опытом старца. Впрочем, кликать Рихтера стариком они не спешили, так как за детективом давно закрепилась кличка иного сорта. Черная двухдневная щетина лишь усугубляла и без того плачевное положение. Скулы, как и виски, уже частично поменяли цвет с черной смолы на блеклую сталь. «И как я докатился до этой жизни?» — подумал детектив скорее с толикой удивления, чем с сожалением или ужасом. На сожаления сил уже не оставалось. Да и вопрос был скорее риторическим, ведь Рихтер прекрасно знал, Как и из-за Кого он докатился до оного существования. Впрочем, философским угнетающим мыслям детектив предавался всю ночь, так что теперь можно было дать себе немного отдохнуть от хронической всепоглощающей депрессии и заняться работой. Перед глазами мигнул значок входящего сообщения. Рихтер тут же быстро моргнул два раза, открывая его и просматривая содержимое. Местом встречи с Клаусом оказалась, вполне ожидаемо, одна из самых роскошных гостиниц Хэллбдэнкфурта, что располагалась на пересечении улиц Вильгельмштрассе и Купферграбен. Вслед за адресом, тут же пришло еще одно сообщение Клауса с единственным словом «НЕМЕДЛЕННО!» — И куда ты так торопишься, старик, — фыркнул детектив, привычно вслепую нашаривая на боковой полке эфедрин. — Трупы никуда не уйдут. На то они и трупы, — вздохнул он, закапывая наркотик в глаза и промаргиваясь. Стоило лишь надеяться, что краснота с белков, на фоне которой светло-серые глаза Рихтера и вовсе казались белыми, спадет раньше, чем он предстанет перед Клаусом. Не хватало для полного счастья выслушивать от коллеги очередную лекцию о том, какой неправильный образ жизни он ведет. Если бы Рихтер решил заняться своим здоровьем, первое, что бы он сделал, это уволился. Потому что его убивал не никотин, не эфедрин и даже не кокаин, который он принимал каждое утро за чашечкой крепкого кофе. Его убивала только работа. Любимая и ненавистная одновременно. Занюхав две дорожки белого порошка и подождав пару секунд действия, детектив потянулся и поплелся в комнату одеваться. Будь его воля, и Рихтер заявился бы на место преступления в одних трусах, но тогда бы коллеги окончательно решили, что он свихнувшийся торчок. И никого бы не волновало, что в отделе по борьбе с наркотиками эти самые наркотики принимали абсолютно все. Кто-то снимал напряжение после трудного рабочего дня с помощью марихуаны, другие, мучаясь от ужасающих образов, сопутствующих их профессии, увлекались галлюциногенами и транквилизаторами, третьи, страдая от старых ран и фантомных болей, закидывались кодеином и прочими обезболивающими, в надежде избавиться от страданий хоть на какое-то время. Рихтер принимал кокаин, потому что только он позволял ему мыслить в необходимом диапазоне. Конечно, каждый вечер мужчина употреблял «белизну», очищая свой организм от пагубного воздействия и физической зависимости от порошка. С психологической зависимостью Рихтер не боролся, его устраивало подобное положение дел. Когда Клаус в очередной раз заводил шарманку про то, что такими темпами детектив не доживет до сорока, мужчина, сквозь зубы, всегда цедил одно и то же: «Я надеюсь, что не доживу до этих чертовых сорока». И, судя по виду мужчины, он шел к поставленной цели семимильными шагами. Пусть детектив не по желанию, а, скорее, в силу привычки, каждый день проводил минимум четыре часа в тренажерном зале, а также отрабатывал приемы самообороны по полночи (надо же было в очередной приступ бессонницы чем-то себя занимать), его тело все равно не выглядело здоровым. Широкие плечи, накачанную грудь и выразительный пресс покрывали фиолетовые синяки, что возникали сами собой и, будто бы, по независящим от Рихтера причинам. А шрамы от огнестрельных ран в плече и боку периодически воспалялись, хотя с момента их получения прошло уже много лет. Рихтера вряд ли бы назвали ценителем моды хотя бы потому, что ходил он всегда в одном и том же. У него не было ни времени, ни желания вновь и вновь подбирать себе новый гардероб. Проще было купить пару одинаковых комплектов, в которых он выглядел более или менее нормальным человеком, и на этом остановиться. Все остальное: стирку и глажку — делала автоматика. Именно она накрахмаливала ворот его белоснежной рубашки, именно она выглаживала черные брюки и жилет. Она же следила за тем, чтобы коричневый плащ Рихтера, который он не первый год носил в любую погоду, начиная от плюс тридцати и заканчивая минус двадцатью градусами по Цельсию, все еще выглядел как новый. «НЕМЕДЛЕННО!» — пришло повторное сообщение от Клауса. Вот же неймётся старику! — Иду я, чтоб тебя черти драли, иду, — проворчал мужчина, поправляя кобуру с пистолетом и распихивая по карманам плаща сигареты, ключ-карту, значок полицейского и кое-какую мелочевку, на которую при желании можно было бы купить что-нибудь поесть. И, конечно же, пару доз кокаина. Мало ли что. В последний раз окинув свое отражение в зеркале взглядом и посчитав, что выглядит он сносно, Рихтер прошел к телепорту и продиктовал необходимый ему адрес. Сейчас было очень сложно представить, как люди раньше жили без данной технологии. Им приходилось передвигаться наземным транспортом и стоять в пробках по полтора часа. Какое расточительство по отношению ко времени. Теперь наземного транспорта не было вовсе, за исключением дирижаблей, которые в первую очередь играли роль рекламных площадок, а уж затем средства передвижения. Было еще, конечно, метро, но им в основном пользовались те, кто не мог себе позволить телепорт или просто не переносил его. Портативная телепортационная станция чем-то напоминала старый плазменный телевизор. Тонкая и полностью черная пластина размещалась в квартирах подобно еще одной двери, которая могла привести тебя в любое место, куда бы ты ни пожелал попасть (при условии, что и там бы стоял приемный телепорт). На встроенном в стену экране рядом с «дверью» высветилась карта города. Компьютер мгновенно обработал входящие данные и выдал с десяток телепортов, которые привели бы Рихтера прямиком в гостиницу. Детектив не стал мудрить и выбрал тот, что вел в главное фойе здания. Приняв выбор Рихтера, компьютер обозначил его нынешнее местоположение и начал загружать программу переноса, заставляя черную пластину телепорта вибрировать. Мужчина, подождав пару секунд, чтобы вся информация прогрузилась верно, коснулся пальцами холодной глади «двери», давая согласие на переход, и через мгновение черное покрытие поменяло консистенцию, становясь мягким, тягучим и отдаленно напоминая смолу. В самом центре появился небольшой водоворот черной субстанции, говорившей о готовности переноса. Недолго думая, детектив задержал дыхание и шагнул в черное нечто, чтобы уже через мгновение оказаться в большом богато оформленном помещении. — Простите, майн Герр, но прямо сейчас телепортация в гостиницу запрещена! — тут же подбежал к Рихтеру суетливый портье в красной форме и с овальной шапочкой на голове. Он оказался почти на голову ниже детектива, что не остановило его от слабых попыток помешать мужчине закончить телепортацию. — И я даже знаю, почему, — холодно бросил мужчина, демонстрируя значок детектива — большую, размером с ладонь, круглую медаль с выдавленной на ней символикой полиции и личным номером детектива. — Проводите меня к месту преступления, — попросил Рихтер скорее для того, чтобы понять по реакции парнишки на данное предложение, насколько все плохо. Портье побледнел, как мел, и замотал головой, как китайский болванчик. — Нет-нет-нет, простите, но не заставляйте меня возвращаться! Это так ужасно! Так ужасно! — захныкал он, съеживаясь. — Тогда просто скажите, куда мне идти дальше, — удовлетворенный реакцией бедняги, попросил Рихтер. — На последний этаж, майн Герр, в пентхаус, — кивнул портье в сторону лифта. Детектив, поблагодарив парня за помощь, в которой не нуждался, проследовал к месту преступления, скучающе оглядывая десятки перепуганных постояльцев, в явной панике тащивших за собой наспех собранные чемоданы. «Какие впечатлительные, — не смог Рихтер сдержать злой усмешки. — Всего-то пара смертей где-то у вас над головой, зачем же так паниковать? Люди умирают каждую секунду. И не один десяток наверняка ушел на тот свет в номерах, которые снимали вы сами». — Герр Рихтер! — воскликнул молодой офицер, увидев, как детектив, выходя из лифта, закуривает. — Здесь нельзя курить! — Нигде нельзя курить, — справедливо заметил мужчина, даже не думая погасить сигарету. — И что мне, по-твоему, делать? Бросать? Не на этой работе. Действительно, по закону, курить было можно лишь в своей квартире или в специальных курительных комнатах, разбросанных по городу, словно общественные туалеты. В любом другом помещении или на улице подобная проделка грозила солидным штрафом. Но Рихтера не штрафовали, сколько бы и где бы он не курил. Пытались, конечно, но… Распознать место убийства труда не составило. Большие, покрытые золотым напылением, двери, были распахнуты настежь. Полицейские, фотографы, судмедэксперты сновали туда-сюда, словно пчелы в рою. Несколько офицеров, заметив приближающуюся фигуру детектива, молча вытянулись в струнку и подняли правые руки над головами. — Очень смешно, — пробормотал Рихтер без тени улыбки. — Вам никогда не надоест? — Нет, Герр Рихтер, никогда! — отчеканил один из офицеров, не меняя позы. — Знаете ли, далеко не каждому в наше время предоставляется удивительная возможность работать с самим Адольфом! Добро пожаловать, майн фюрер! — Хорош паясничать! — из-за двери высунулся Клаус. Он даже не пытался скрывать, что ненавидит всё, начиная от Рихтера и молодых офицеров, посмеивающихся над именем детектива, и заканчивая пентхаусом, трупами и самим собой. — Я смотрю, ты не особо спешишь на работу, — обратился он к Рихтеру. — Годы уже не те? Так может пора на вечный покой? — Вечным будет лишь мое пребывание в твоей печенке, — пообещал детектив, пуская облако сигаретного дыма прямо в лицо Клаусу и направляясь непосредственно к месту преступления. Картина, открывшаяся глазам мужчины, оказалась не столь впечатляющей, насколько он ожидал. Впрочем, вид роскоши пентхауса не смог бы оставить равнодушным и самого искушенного: вся мебель в помещении буквально светилась пятизначными ценниками. Сплошь золото и жемчуг, к которому теперь примешались еще и красные тона. Напротив дальнего окна, из которого открывался восхитительный панорамный вид на Хэллбдэнкфурт, стоял огромный золотой диван. На нем лежали три трупа с посеревшими лицами. Из полопавшихся глаз тянулись кровавые, уже загустевшие, слезы. Искаженные синие губы пачкала кровавая кашица — куски легких, которые мертвецы выкашливали в агонии. На шеях обозначались кровавые царапины, которые жертвы нанесли себе, видимо, сами. Об этом говорили куски кожи, оставшиеся у них под ногтями. Перед диваном размещался большой стол с золотым напылением. На нём на огромном блюде красовались две обнаженные девочки лет двенадцати, украшенные красными розами. У одной не хватало правой руки и ноги. Ногу доесть не успели: она, нарезанная на ровные ломтики, все еще лежала на тарелке одного из мертвецов. Вторую девочку потрошили. Ее живот вспороли, а внутренности вытащили наружу и оставили на животе, чтобы любой желающий смог отрезать кусочек от того органа, который ему приходился более всего по вкусу. «Фуршетный стол для богатеев. Неужели деньги действительно настолько меняют людей?» Рихтер не знал ответа на этот вопрос хотя бы потому, что у него самого деньги водились редко. Полицейским платили мало, а все взятки обычно уходили на подкуп кого повлиятельнее. И на кокаин, который в последнее время становился дороже день ото дня. Внимательно осмотрев первую комнату, Рихтер двинулся в следующую. Всего в пентхаусе их было восемь, и трупы оказались в каждой. В самой дальней обнаружилась целая оргия с пятнадцатилетним мальчиком. Судя по виду, из всей этой компании он умер одним из первых, так что то, что с ним делали три женщины и восемь мужчин в той комнате, он, к счастью для себя, уже не переживал. Все богатые гости были облачены в золотистые полупрозрачные тоги, накинутые на нагое тело. Лица же «пожирателей» скрывали викторианские золотые маски, из отверстий для глаз у которых теперь сочилась липкая темная кровь. — Странно, — донеслось до ушей Рихтера в момент, когда он попытался всмотреться в глаза мертвого мальчика, на котором умер жилистый мужчина лет сорока. Его член так и остался в подростке и так и окоченел в нем, поэтому патологоанатомам грозило попыхтеть над тем, чтобы разъединить трупы. — Что странно? — отозвался детектив, не увидев ничего из ряда вон выходящего ни в одной из комнат. — Тут опарыши, — с явным отвращением выкрикнул Клаус из соседней комнаты. — Целая чаша копошащихся червей. Что они с ней делали?! Опарышам, в отличие от людей, достает мозгов не есть наркотическую плоть, — добавил он, выразительно глядя на Рихтера через дверной проем. — Наверное, делали «конфеты», — равнодушно пожал детектив плечами. — «Конфеты»? Впервые об этом слышу. — Новое модное направление среди «пожирателей плоти». Пичкают свежий труп опарышами, специально выведенными с тягой к поглощению наркотиков. А когда личинки наедаются, их нанизывают на зубочистки и едят живьем вместо канапэ… — Фу, блять! — в сердцах выругался Клаус. — Я думал, ничего омерзительней каннибализма они уже не придумают. Но как я, оказывается, ошибался! — Нет предела совершенству, — усмехнулся Рихтер, наслаждаясь искаженным от отвращения лицом полицейского. — В такие моменты я понимаю, почему именно ты возглавляешь расследования по делам такого рода, — фыркнул мужчина. — Ты такой же больной урод, как и они. «И я бы не посмел спорить с тобой, старик. Ты, как всегда, беспощадно справедлив в отношении моей скромной персоны». — Еще не определили, от чего они умерли? — проигнорировав шпильку в свою сторону, холодно поинтересовался Рихтер. — Я что, похож на экстрасенса? — удостоверился Клаус, подходя к детективу и тоже смотря на мертвого мальчишку, погребенного под трупом. — Никогда не видел массового передоза среди «пожирателей». И не знаю ни единого наркотика, при котором люди после смерти выглядели бы именно так. — Передоза у них быть не может. Не от обычного «дерьма», по крайней мере. Они же жрут «белизну» тоннами. Чисты как младенцы. — Шеф! — в комнату с мертвой оргией буквально ввалился запыхавшийся офицер. Выглядел он взбудораженным. — Чего еще, мать твою, случилось?! — тут же взъерошился Клаус. — Выживший, — еле слышно пробормотал парень. — Чего? Я не слышу? — Выживший, Герр Фишер! Мы нашли выжившего!