***
— Чиминни, как дела? — Джин старался посещать парня как можно чаще, но так, чтобы и не мешать особо его встречам с Хосоком. Волосы после покраски стали похожими на солому, однако это было не столь важно, ведь всё равно приятно было перебирать пальцами вновь чёрные пряди. Воспоминания нахлынули слишком неожиданно, давя на мозг картинками жизни мальчика по имени Чимин. Вот он маленький, купается в ванночке и постоянно старается перевернуться на живот, потому что особенно малышу нравились эти плавные поглаживания по спинке, а Джину нравился счастливый смех братика и его красивые глазки-полумесяцы. Здесь уже торт и свечки, мальчику исполнялось десять, роковые последние десять. Остальные пять лет не идут в счёт обычной жизни Чимина. — Джин-хён, а когда меня выпишут? — перевернувшись на живот и устроив подбородок на коленках мужчины, парень довольно прикрыл глаза, когда горячая ладонь медленно гладила его по спине. — Всё зависит от тебя, ты и сам это знаешь. Вот что вы устроили с Хосоком неделю назад, м? Чиминни, ты не представляешь, чего мне стоило заставить Юнги не запрещать вам видеться. — Мы же извинились и даже прибрались… — Угу, — улыбаясь, Джин облокотился на холодную стенку спиной, при этом придвинувшись к ней, отчего кровать предательски скрипнула. — Я хочу быть рядом с ним каждый день, каждый час, каждую минуту и секунду. Я не могу без него. Успокаивающие движения рукой прекратились, и мужчина перестал улыбаться. Нахмурив брови, он стал активно прогонять мысли из своей головы о том, что несмотря на то, что Чимин в данный момент настоящий, он всё равно какой-то другой. — Ты уверен, что он тот человек? — Хосок — моё Солнце! Солнце должно быть с Луной! — стукнув кулаком по коленке Джина, сказал парень, повышая с каждым словом голос, и почти заплакал. «Показалось, чёрт», — мысленно давая себе пощёчину за то, что в очередной раз поверил одной из личностей Чимина, врач вздохнул и аккуратно лёг на бок. — Иди сюда, Луна моя, ложись, — похлопав рукой рядом с собой, он стал ждать, когда брюнет перестанет о чем-то размышлять у себя в голове и просто ляжет рядом. — Молодец, а теперь поспи. Ты сегодня был умницей. — Правда? — Правда, — чмокнув в лоб, Джин укрыл одеялом свернувшегося в клубочек паренька, который уже засопел, быстро отключившись от этого мира. Никто не может точно сказать, сколько будет длиться период «отпуска» самой злой личности бедного Чимина. Поэтому продолжают на всякий случай травить организм сильнодействующими психотропными веществами, блокируя определенные участки мозга. Опасно, да, но кто даст гарантию, что прекрати они кормить его таблетками, он останется в этой утвердившейся оболочке, пусть неправильной, зато безопасной. Прошло достаточно времени, и Чимин держит лицо капризного ребёнка, которому в детстве не хватало внимания со стороны родителей. Душить он никого не хочет, тесты показывают отрицательный результат на маниакальные наклонности, а поведение ещё раз доказывает, что перед ними совершенно другой человек, почти здоровый. Юнги предлагал попробовать в очередной раз погрузить парня в гипноз, чтобы найти новые зацепки, причины, которые заставили бедного мальчика создавать личности, закрывая своё настоящее «Я», однако Джин был категорически против. Он прекрасно помнил предыдущие разы, когда Чимина попросту сталкивали с его страхами лицом к лицу, не давая возможности выжить среди этих кошмаров. Его мозг активно воспроизводил определённую картинку, явно ту, что полностью изменила парня, но понять, что это, было нереально, тот молча глотал слёзы и сопротивлялся приказам гипнолога-психотерапевта, отчего приходилось немедленно прекращать сеанс, а дальше на Джиновы плечи ложился тяжелый груз ответственности, ведь нужно было вернуть Чимина в нормальное состояние. Вспоминая эти самые трудные дни в его жизни, мужчина хмыкнул, поражаясь тому, как это было давно. Сейчас же всё хорошо, только есть одно «но»: Хосока держать всю жизнь в психбольнице ему не разрешат, как и того, чтобы выписать Чимина. Родители наркомана слишком часто названивают, пытаясь вытребовать хотя бы одну встречу с их единственным сыном. Да, они имеют право навещать, да, они могут забрать парня отсюда домой, да, Джин ничего с этим поделать не может. Если бы Хоуп пришёл сам к ним, то выпустить его на волю можно было бы только с разрешения лечащего врача, и родители не смогли бы требовать выписки, если того этого не захотел бы сам пациент. Всё против: время, права, люди. Как сказать Чимину, что его парня скоро выпишут? Как сказать, что тот сможет его навещать, однако не чаще трёх раз в неделю? Как сказать, что придётся заново учиться жить одному? Передёрнув плечами, Джин аккуратно слез с кровати и отправился на выход. Он решил поговорить с Хосоком, вдруг этот парень сможет помочь, даст подсказку, хоть что-нибудь…***
— Звонила семья Чон, они требуют выписки своего сына. Мы им докладывали о состоянии здоровья пациента, а также то, что он отказался от наркотиков добровольно, и наша задача заключалась лишь в психологической помощи. Держать его здесь больше не имеет смысла. — Сжав руки в кулаки, Намджун стоял по стойке смирно перед Юнги. — И что ты от меня хочешь? Надо, значит надо. Или хочешь возразить, запеть песенку Джина, мол, Чимин тогда навсегда закроется от нас, если его любимого выпишем? — Мужчина явно был зол, желваки бегали, а нервная усмешка вовсе не была похожа на лёгкую улыбку, скорее на оскал. Было ли в кабинете душно, или в воздухе витало удушающее напряжение? Юнги расслабил узел галстука и упёрся руками в стол, наблюдая из-под чёлки за другом детства, который уставился в какую-то определённую точку и не сводил с неё своего взгляда, лишь бы не смотреть в глаза начальнику. — Я всего лишь доложил, ты сам просил докладывать абсолютно всё, что касается этих двоих. — Хорошо, что с Чимином? — Расстёгивая верхнюю пуговицу рубашки, мужчина попытался размять шею. — Как успехи с лечением его личностей, есть какие-нибудь сдвиги? — Джин тебе не говорил? — спокойно спросив, Намджун всё-таки решился вопросительно посмотреть на Юнги. — Я хочу услышать это и от тебя тоже. «Чёрт возьми, какого так жарко?». Мужчина зарылся пальцами в волосы и слегка их взъерошил. — А ничего, что я по наркозависимым, а не по душевнобольным? — А ничего, что Джин с тобой делится всем, а не молчит в тряпочку? — Стукнув ладонью по столу, Юнги медленно выдохнул. — Причину его своеобразной защиты от окружающего мира путём создания личностей так и не выяснили. Раз. Способ блокировки этих самых личностей, кроме абсурдного и абсолютно не научного метода «воссоединения двух одиноких душ», где обязательно партнёр должен по каким-то неясным характеристикам подходить под требования пациента, тоже не нашли. Два. Лечение не продолжается, лишь кормите таблетками. Три. Мне продолжать? Такое ощущение, будто Джин ставит над ним опыты, но не лечит, а калечит и потакает его болезни. — Я пытался, говорил ему, уговаривал… без толку. Он категорически против гипноза, против электросудорожной терапии, хотя её делали только два раза, против всего, что заставило бы Чимина снова оказаться в том кошмаре. Видимо, хорошо ему досталось. — Закусив нижнюю губу, Нам опустил голову и старался высмотреть у себя на носке ботинка хоть какую-нибудь грязь. — Похоже, что мы так и не сдвинемся с мёртвой точки. — Разреши оставить Хосока ещё на месяц, вдруг получится. — Нет. Если родители требуют выписки, то мы не можем его держать тут насильно, тем более, когда он вылечился. Рецидива никто не отменял, поэтому объясни им, как жить с бывшим наркоманом, хотя кому я это говорю. Ты сам знаешь, что делать. Иди уже, не мозоль мне глаза, — отмахнувшись, словно от мухи, Юнги вышел из-за стола и подошёл к открытому окну, тяжело вздыхая. «Юнги, у тебя нервы шалят. Хорошо так шалят. Чимина уже не спасти давно, его не вытащить из этого болота искусственных характеров и душ, он там навечно погряз. Джин тебя заразил своим сумасшедшим позитивом, что всё будет отлично, всех можно вылечить, а на небе появится радуга. Ты пытался помочь, но от протянутой тобой же руки постоянно отказывались, даже открещивались, будто перед ними сам чёрт стоял и звал в преисподнюю. Возможно, что Нам и Джин правы, ведь Хосок действительно стал своеобразным ключом для закрытия личности в Чимине, однако на этом всё. Дальше тупик, парень по-прежнему не в себе, не в своём „Я“, а гарантии, что он таким останется навсегда, нет», — разговаривая с самим собой, мужчина спрятал руки в карманах брюк и прислушался к тикающим настенным часам. Хочется выпить, достать из нижнего ящика тумбочки дорогой виски, стаканчик, подаренный ко дню рождения Джином — ещё когда их связывала такая противная студенческая любовь, — с дурацкой гравировкой «Обожаемому начальнику стола и постели», и забыться. Закрыть глаза, медленно выдыхать воздух, выгоняя кислород из лёгких, чтобы освободить место для табачного дыма. Растянуться в блаженной улыбке, чуть обнажая зубы, и откинуться на кожаную спинку кресла. Откуда такие желания и мысли, Юнги не знал, сам от себя был в шоке, но не собирался прогонять навязчивых гостей из своей головы. Раз уж появились, пусть располагаются поудобнее, сейчас будет увлекательная история про жизнь тридцатитрёхлетнего психиатра, который запутался в собственной психологии, в своих же мыслях, в самом себе. Нужно морально подготовиться к тому, что его ждёт после выписки Хосока. Джин со стопроцентной вероятностью, когда узнает про отправку парня домой, прибежит к нему и разнесёт этот кабинет к чёртовой матери, а вместе с ним и хозяина. Пусть, Юнги ничего поделать не может, не хочет и не желает. Пора прекращать любить эту истеричку, всячески пытаясь напакостить, чтобы заметил и вернулся обратно с его же разбитым сердцем. Ушёл так ушёл, на первом месте должна быть карьера, а не какая-то там любовь. Ну было несколько перепихонов по глупости да по молодости. Дураки, слепые причём, это ведь не любовь была, чисто человеческое любопытство, граничащее с интересом изучения психологии друг друга. Джин кажется сильным, тем, у кого всё в порядке с эмоциями, только может с виду показаться человеком, которого следовало бы посадить в комнату с мягкими стенами, а не разрешить лечить других. Он псих. Да, с ума сходит по своей работе, разумеется. Но все же. Он — безобидный псих. С друзьями Джин совершенно иной: настоящая истеричка. А вот с чужими ведёт себя не так, каким его привыкли видеть Юнги и Намджун. Эти разные поведения смахивают на раздвоение личности, однако всё равно его настоящее «Я» вырывается наружу, и все старания скрыть себя за выдуманной оболочкой беспристрастного доктора катятся к чёрту. Разминая шею, Юнги усталым взглядом скользил по вечнозелёным деревьям, иногда привставал на цыпочки и пытался высмотреть тонкую линию серых дорожек, по которым гуляли больные. Пепельной макушки так и не удалось заметить среди тех, кто пренебрегал своим здоровьем и гулял без шапки на улице. Хотя… Вроде Джин что-то говорил про покраску волос, может, парень решил снова изменить свой стиль. Тогда вполне вероятно, что Юнги не увидел его здесь, точнее — знакомых пепельных волос. Странно, что Чимин не помнит его совсем. Джин постоянно приводил с собой на, внимание, их с Юнги свидания этого мелкого шпендика, говоря, мол, родители попросили посидеть, но не оставлять же его одного дома, да, любимый? Да, дорогой, конечно, пусть будет с нами. Пришлось подружиться, а там он даже не заметил, как прикипел к этому мальчишке. Тот всё время старался быть ближе к брату, но и не обделял вниманием Юнги. Весёлый и светлый ребёнок постоянно улыбался, смеялся звонко, отчего невольно собственные уголки рта приподнимались. Однако маленькое откровение Джина после очередного такого свидания заставило задуматься на несколько минут, пока Юнги возвращался домой: «Чимин какой-то не такой с каждым днём. Вечно весёлый. Я не понимаю, в чём дело, но раньше он никогда не позволял себя обнимать так долго, тем более чужим. Ненавидит обнимашки, представляешь? Хах». А ведь Чимин тогда сел Юнги на коленки и крепко обнял за шею, утыкаясь носом в пульсирующую венку. Прямо перед тем, как из комнаты вышел Джин, полностью готовый гулять. — Раньше надо было бить тревогу, раньше, Джин-а… — Прижавшись лбом к холодному стеклу, мужчина прикрыл глаза и тяжело выдохнул. — Раньше. — Всё ещё коришь себя за то, что причиной нашего расставания был не ты, а Чимин? — произнес знакомый голос и принудил оторваться от спасительного окна, чтобы развернуться лицом к тому, кто сидел на чёрном кожаном диванчике и нервно мял в руках мокрый платок. — Дверь была открыта. Доктор кивком головы показал на действительно открытую дверь, когда Юнги вопросительно на него уставился. — Быстро Намджун доложил. — Посмотрев на настенные часы, мужчина отсчитал, сколько прошло времени: десять минут. — Я про это догадался, Нам мне ещё ничего не сказал, — усмехнувшись, Джин взъерошил свои волосы, опустив голову. — Снова дурацкая игра в угадайку. Ты мне говоришь свои предположения, я же отгадываю, что на этот раз мне должны были доложить и когда собирались вообще это сделать. — Выпьем? — спросил Юнги, подходя к своему столу, наклонился и отодвинул нижний ящик тумбочки, а затем хорошенько выругался. — Сюрприз. Я думал, что ты давно уже должен был на это наткнуться, похоже, у тебя слишком крепкие нервы. — Знаешь хоть, сколько стоил этот виски? — Задвинув ящик обратно, он сел в кресло и поднял нечитаемый взгляд на Джина. — А если бы я захотел угостить кого-нибудь из влиятельных господ? «Не надо было смотреть…», — пронеслось в мыслях мужчины слишком быстро, отчего в висках забили молоточки. Джин резко поднял голову и встретился с глазами Юнги. — Новый вид алкоголя со вкусом вишнёвой смазки. Заодно продезинфицирует. — Хорошо, будем считать, что первый этап выноса мозга прошёл на «ура». Не сдерживай себя, давай, заори, разбрасывайся вещами, проклинай меня. — Я не за этим пришёл. Помнишь моего дядю? — Джин сжал в руке платок со всей силы, продолжая смотреть прямо в глаза своему начальнику. — У тебя не поменялся вкус в выборе сигарет и алкоголя?***
Чуяло сердце Хосока, что сегодня определённо был не его день. И ведь не прогадало. После тяжелого разговора с Джином парень долго думал над брошенной фразой о скорой выписке, и снова на лице доктора красовалась улыбка-фальшь, которая снилась Хосоку уже второй раз за ночь. Очередные походы к врачам, строгое соблюдение графика принятия лекарств, от которых тошнит и чувствуется лёгкое головокружение, а ноги тут же становятся ватными, и приходится прямо на кушетке ложиться, погружаясь в темноту. Завтрак, после — последний приём таблеток, потом обед, свободное время, чтобы погулять с Чимином, и ужин с последующим травлением организма очередной порцией тошнотворных пилюль. Сегодня всё не так. Его санитары будят в шесть утра, сонного ведут по ледяным коридорам и ничего не объясняют. Всё происходит в полной тишине, прерываемой глухими шагами двух мужчин в халатах и шаркающими шажками Хосока. Он пытается себя согреть, растирая плечи руками, но это не спасает. Знакомые коридоры сменяются один другим, кажется, будто его водят по кругу, однако номера палат говорят об обратном. Чуть прищурившись, парень видит табличку над закрытыми двустворчатыми дверьми, перед которыми они останавливаются, чтобы один из санитаров крепкого телосложения смог приложить карточку к считывателю штрих-кодов. Сегодня определённо всё не так. Этот отсек был построен специально для тех, кто хотел повидаться со своими родными. По-другому его называли «Отсек СВ», как говорил Чимин. Это не значило, что там сидели особо опасные. Просто там устраивали свидания для больных и их родителей. И это пугало парня до дрожи в коленках. Он не желал видеться со своей семьёй, которая без разрешения закрыла его здесь на целый год и три месяца. Он считал. Красный индикатор сменился на зелёный в сопровождении монотонного писка, оповещающего об открытии дверей. Мужчина толкнул рукой дверь от себя, и та легко поддалась, открывая шокированным глазам бедного парня огромное помещение с кучей прямоугольных столиков и скамеечек, прикрученных к полу. За одним из таких столов сидел полностью поседевший отец, а за его спиной стояла мать, нервно сжимавшая плечи своего мужа, и широко улыбалась своему сыну. «Бежать, нужно срочно бежать!». Виски пульсировали криком о помощи, а сердце бешено стучало, стараясь выбить рёбра наружу, разорвать мягкую плоть, чтобы выскочить на свободу. Хосок прирос к линолеуму, он не хотел шевелиться, не хотел видеть своих родителей, не хотел вообще вставать сегодня. — Сына, ты чего там застыл? Ну же, подойди к нам, — мать зазывала его мелодичным голосом, продолжая строить из себя сильную женщину, которая не имела права плакать и показывать слабину. — Не бойся, Хосок-и. Мы скучали… Всё-таки дрогнул голос, как и дрогнула она сама, вцепившись своими тоненькими пальчиками в плечо мужа. — Дорогая, успокойся, — произнес мужчина с седыми волосами, ободряюще похлопал её по руке и встал во весь рост, сохраняя серьёзный вид. — Хосок, прекращай заставлять мать нервничать. Так надо было, ты должен понимать, что сам бы не справился, а мы лишь помогли. — Отведите меня в палату, — еле слышно пролепетал просьбу парень и вцепился в руку рядом стоящего санитара. — Простите, но мы не можем Вас отвести обратно. Вы больше не прописаны в той палате. — Отведите. В голове много раз проигрывались возможные моменты встречи с близкими для него людьми. Настоящая ситуация отличается от продуманной до мелочей, где он спокойно говорит вечно беспристрастному отцу, что больше не нуждается в их помощи и вообще отказывается от семьи Чон, ведь у него уже появилась новая. Матери дарит последнюю улыбку и кланяется, разворачиваясь на пятках в сторону своего любимого Чимина, который стоит в дверях и ждет его, чтобы поцеловать. Настоящая убила выдуманную речь, растерзала прямо на его глазах спокойствие, втоптала его самого в грязь, заставляя судорожно сглатывать противный ком боли. Он не должен был показывать своих слёз, не обязан был прыгать от счастья, что его заберут домой, и уж тем более не желал обнимать этих людей, произнося, как скучал. — Ты едешь домой и точка, — строго сказал отец и ткнул указательным пальцем в серый стол, — тебя выписали. Прощайся там со своим другом. Доктор Ким Намджун просил быть с тобой помягче, только я не вижу в этом смысла. Дома поговорим над твоим поведением в этой психушке. — Не смей называть это здание психушкой, здесь людям помогают, а не психам. — Зло распирало его, он не мог поверить, что папа только что назвал собственного сына психом. Мать всё это время стояла за широкой спиной своего мужа и тихо плакала, стараясь незаметно смахнуть слезинки со своего лица. Она запрокинула голову назад, прикусывая нижнюю губу, чтобы успокоится, отвлечься от этой неприятной беседы между Хосоком и её любимым. Но это не особо помогало, когда мужчины перешли на разговор на повышенных тонах. Казалось, их перепалку слышат все, ведь в пустом помещении эхом отдавались их крики. Намджун вовремя проходил мимо очередного поворота в коридор, где находится отсек для свиданий с родными, когда услышал чьи-то голоса. Он остановился и нахмурил брови, пытаясь понять, почему в такую рань разрешили открывать двери в комнату встреч. Взглянув на свои наручные часы, мужчина про себя сматерился и быстрым шагом направился к источнику криков, мысленно обещая, что придушит того, кто без его разрешения позволил устраивать свидания. — Вот уж не думал, что мой сын будет любить парня! Хорошо тебе тут промыли мозги, раз думаешь, что это правильно. — послышался за дверью грозный голос мужчины. «Вот это разнос по всем фронтам», — подумал про себя Нам и приложил свою карточку к считывателю штрих-кода. Зайдя внутрь помещения, он хотел уже прокричать, чтобы находящиеся в комнате немедленно прекратили орать друг на друга, и потребовать объяснений, что тут происходит, однако врезался в чью-то напряжённую спину. — А я не думал, что мой отец откажется от своего сына, — выдохнул парень, истратив последнюю каплю терпения, и позволил себе расслабиться, понурив голову и опустив плечи. — Мам, я тебя люблю сильно. Я скучал, а ты не приходила. Почему?.. — Сына, прошу, пойдем домой. Я тебя тоже очень сильно люблю, ты всегда был моим самым любимым сыном и таким останешься до конца моей жизни. Умоляю, прекратите ссориться, давайте успокоимся и поедем домой. Нам много чего нужно друг другу сказать. — Женщина с салфеткой в руках переминалась с ноги на ногу на месте, борясь с желанием подбежать к своему сыну и обнять его. Намджун чувствовал себя здесь лишним, и его даже никто не заметил, кроме санитаров, которые стояли около дверей и вопрошающе смотрели на него. Он кивком дал понять, что те могут выйти и подождать снаружи. Никогда не любил такие моменты, вообще ненавидел, когда кто-то с кем-то ссорился. Но вмешиваться не стал, продолжая стоять за спиной Хосока. — Я не отказался от тебя, я просто помог тебе. Прости меня, прости нас с мамой, но мы желали только лучшего. — Отец зарылся пальцами в свою седую шевелюру и отвернулся от парня, смотря в огромное окно напротив, где было всё ослепительно белым. — Что бы ты сделал, если бы сказали, что тебе нужна помощь и поэтому ты должен сходить в психбольницу? Хосок обдумывал каждое слово, кусая сильнее нижнюю губу, и не контролировал свои слёзы, которые предательски скатывались по щекам и капали на пол. Он бы сбежал. Он бы не позволил. Он бы… он не знает, что бы сделал, но точно не согласился бы добровольно. — Иди сюда, — на выдохе произнесла мать, не выдержала и со всех ног бросилась к своему плачущему чаду, обхватывая лицо дрожащими руками и сцеловывая каждую солёную капельку. — Не злись на отца, прошу. Мы любим тебя даже таким, ведь тебя любит твой… друг, да? Парень кивнул и прижал к себе мать, шумно вдыхая знакомый до боли запах духов. Отец повернулся к ним лицом и впервые улыбнулся, кивая Хосоку, что всё хорошо. Намджун забыл даже, зачем сюда пришёл, а из головы вылетело обещание придушить того, кто устроил тут свидание в такой час и без него. — Доктор Намджун, спасибо Вам. — Женщина улыбнулась, прикусив нижнюю губу, чтобы не дать себе зарыдать в голос. Она его заметила ещё тогда, когда дверь открылась, и хотела даже подбежать к нему за помощью, ведь сын ругался с отцом, а на неё внимания даже не обращали. Только не могла сдвинуться с места, молча глотая солёные слёзы и удерживая накатывающую истерику. Нам лишь покачал головой, мол, я тут не при чём, однако не сумел скрыть своего удивления тому, что его заметили. Он решил выйти, дать семье поговорить спокойно друг с другом, а заодно и самому успокоиться. Хотелось разорвать на части Юнги, кто ж так делает, одни подставы с его стороны. Хосок забыл про Чимина, забыл про то, что не желал признаваться в своих слабостях, он просто отключил на время мозг, чтобы насладиться теплом родной матери. Она очень сильно похудела, и теперь её боязно было даже обнимать. Он соскучился по дому, и он был согласен прямо сейчас уехать отсюда подальше, ведь запах хвойных деревьев ему осточертел.***
Белое полотно. Щелчок. Старая пленка из последних сил старается сохранить в себе все самые важные воспоминания, но постоянно что-то упускается, стирается или же попросту исчезает, сгорая. Бесполезно создавать благоприятные условия для хранения событий, которые сыграли в жизни если не последнюю важную роль, то уж точно значимую, раз уж память разрешила прокручивать их идеальную подачу. Обоняние подводит, и сколько не пытайся втянуть в себя воздух, полностью пропитанный присутствием людей, ты не сможешь безошибочно определить тот единственный запах, чтобы потом вычленить его из множества подобных, чтобы упиваться им, вдыхая отдалённый аромат корочки апельсина; дожидаясь, когда в легких начнёт раскрываться целый букет красных цветов, постепенно задыхаться от переизбытка чувств. Он неуловим, не осязаем, невидим. Ощущения странные. Колючие, пробирающие до самых костей, впитывающиеся в кожу моментально, гонимые горячей кровью по венам, а затем попросту смываемые обычной холодной водой. Катализатор внутри работает на отлично, учитель по химии поставила бы твёрдую пять, ведь реакция ускоряется, только вот какая именно? Сжирающая изнутри пустота, что проходится своими холодными подушечками пальцев по всему телу, — её заставили шевелиться как можно быстрее, убивая прикосновениями желание жить? Или всё настолько просто, и ответ лежит на поверхности, а ты копаешь глубже и глубже, периодически выплывая из темноты, чтобы вытереть со лба тыльной стороной предплечья капельки пота, натыкаясь взглядом на записку «Дурак, разверни меня!»? Шаг вперёд — улыбка. Два шага вперёд — смех. Три шага вперёд — поцелуй. Три шага назад — улыбка. Два шага назад — слёзы. Шаг назад — истерика. Вышагивать по комнате с таким заданным эмоциональным маршрутом входит в привычку, когда ты один. Нет, ты реально один. Нет, ты не можешь больше приходить в гости. Нет, ты официально одиночка. Прекращай задавать вопросы, просто живи дальше. Выживай как обычно. Позволь только помучить тебя, внося свои коррективы в твои жалкие попытки понять: почему никого нет рядом, нет на этом этаже, нет в этой больнице. Вспомни. Его губы, прикасаясь к нежной коже тела, заставляли плавиться и превращаться в послушную куклу в сильных руках, поддерживавших за талию, не разрешавших лечь всем корпусом на тяжело вздымавшуюся грудь. Острые клыки пробовали на вкус, горячий кончик носа плавно очерчивал линии ключиц, а мокрый язык зализывал укусы. Частое дыхание в шею служило отправной точкой для приятных мурашек, что пробегали от пылающего места и до самых кончиков пальцев ног. На обжигающий шёпот «Мой, только мой» отвечал широкой улыбкой и запрокидыванием головы назад, блаженно прикрывая глаза с гортанным стоном, когда поцелуй приходился прямо в кадык. Сознание покидало, позволяя чувствам управлять тяжёлым телом, которое на каждую ласку отзывалось по максимуму. Словно глина в умелых руках мастера, он превращался в произведение искусства. Дорогое, желанное, искусно сотворённое и заставляющее восхищаться каждым плавным изгибом. Чимин верил тем глазам, которые с долей похоти смотрели на него, он тонул в них, мягко погружаясь в глубину цвета шоколада. Всё, чего желал — это слиться воедино с этим человеком, стать одним неразрывным целым, быть рядом и никогда не отпускать. Хосок приносил спокойствие своими поцелуями в щёку, дарил необъяснимую веру поглаживаниями по спине, горячим дыханием куда-то в шею заставлял забыть кошмары со страхами. Теперь всего этого нет. У него отняли единственное Солнце на небе, оставив Луну мерзнуть среди ледяной тьмы смерти. Сны снова превратились из добрых в злые картинки прошлого, где на протяжении всей киноленты повторяются одни и те же действия, а Чимин не может проснуться, не может себя ущипнуть, он прикован к постели невидимой силой. Спина елозит по грязной простыни, и буквально все складочки ощущаются так живо и ярко, что сон кажется явью. Его вбивают размашистыми движениями в кровать, хотят заставить стонать от наслаждения, но он стонет от боли. Всякий раз, когда он пытается закричать, тяжелая рука ударяет по лицу, сразу же наращивая бешеный темп. Лицо горит, кажется, будто ещё один удар — и парень сможет отключиться, чтобы не вдыхать запах пота нависшего над ним всем телом мужчины вперемешку с отвратительным перегаром. Глаза не желают открываться, а слёзы жгучим потоком льются, некоторые капельки сумели проложить себе дорогу до ушных раковин, заглушая собой непристойные стоны, шлепки чужой кожи об его ягодицы и частое дыхание того, кто в последнем толчке излился в него и обессиленно упал на грудь Чимина. В ухо храпят, потное тело прижимает его к кровати, отчего дышать становится нечем. Он пытается вылезти из-под мужчины, и это даже удаётся, однако приходится зажмуриться до появления звёздочек, когда перед ним появляется пьяное лицо Хосока. «Этого быть не может, это не Хосок, это не он!» — кричит про себя парень, стараясь скорее спихнуть тяжелое тело на пол. — Пожалуйста… Хосок… Помоги, — шепчет потрескавшимися губами и приподнимается на локтях, осматривая свой живот, где синяки украшают бледную кожу россыпью тёмно-фиолетовых отметин. Но никто не приходит. Не обнимает. Не прижимает к груди. Не успокаивает. Сон прерывается на том моменте, где силы покидают его, оставляя в этом мире оболочку использованного человека. — Чиминни, сладкий мой, как ты? — Из-за участившегося дыхания в ушах заложило, а перед глазами появилась мутная пленка, где изображение рябило, и он не мог сфокусироваться. — Ты слышишь меня? Чимин! Тёплые пальцы больно впиваются в голые плечи, его трясут и зовут. Хочется закрыть глаза, представить образ Хосока, улыбнуться и закричать что есть силы. Бить кулаками в грудь, пинать ногами, сжимать руками горло, душить до тех пор, пока улыбка не застынет навсегда на его губах. — Я болен тобой! Болен! Зачем ты пришёл? Уходи! Видеть тебя не желаю! Исчезни! Голову прижимают к груди, и Чимин отчётливо слышит учащённое сердцебиение, чувствует лёгкие поглаживания по спине и ощущает макушкой горячий шёпот. — Я ненавижу тебя! — Пальчики намертво вцепились в шею, пухлые губы слепо мазали по скуле, пока не отыскали чужие уста, но открывать глаза он не собирался. — Я так тебя люблю. Луна любит тебя. Грей меня. Я болен лишь только тобой, — прохрипев, парень уткнулся лбом в лоб того, кого душил, и слушал попытки человека выжить, вдохнуть воздуха, при этом полностью игнорируя больно царапающие его спину ногти.***
— Надеюсь, этот урод в тюрьме, — сплюнув в сторону, Юнги залпом выпил виски, — Джин-а, я всё сделаю, чтобы Чимин вылечился, слышишь? Доктор отрицательно помотал головой и усмехнулся, когда услышал тихое «В смысле?.. Он на свободе?». Джин встал с кресла и, чуть шатнувшись в сторону из-за лёгкого головокружения, подошёл к двери, намереваясь выйти из накуренного кабинета, но остановился. — Нет, он не на свободе. Он давно уже там, где котёл предоставляют отдельный. Чимин его задушил, пока тот мирно спал с его мамой в одной кровати. Тётя даже ничего не услышала, ведь постоянно принимала снотворное, плохо спалось ей. — Всё равно, мы обязаны помочь Чимину. Твой дядя моральный урод. — Юнги попытался прикурить, однако продолжал промахиваться зажигалкой мимо сигареты. Руки совсем не слушались. — Выкинь эту дрянь. Он курил именно эти сигареты с ментолом и пил самый дорогой виски, какой только мог себе позволить. Не будь им, — произнес доктор. Юнги вздрогнул из-за слов Джина и моментально выплюнул сигарету на пол. — Чимина не спасти… уже поздно. — Джин-а! Не смей так говорить. — Похоже, что мы поменялись с тобой местами, какая досада. Поздно, Юнги-я, поздно. Хосок дома, Чимин окончательно сошёл с ума, превратив своё настоящее «Я» в пыль. Я разрешаю тебе попробовать гипноз. Вдруг получится, если же нет, тогда давай больше не заводить разговоры на эту тему. Джин устало вздохнул и ещё раз усмехнулся чему-то, что пришло в его пьяную голову. Он впервые вот так напился с Юнги после стольких лет избегания его общества. Вечная война между начальником и обычным психотерапевтом устраивалась вовсе не за должность, а за возможность не пересекаться на работе. Чувства всё ещё остались, однако их было так легко потушить огнём беспричинной ненависти, потому они и делали это каждый день. Этот день запомнится как знаменательный, ведь разговаривали они так, будто были давними друзьями, а не бывшими любовниками. Джин даже успел выплакать все слёзы на плечо Юнги, а тот молча гладил его по голове и думал про себя, что если доберётся до урода, который совратил собственного сына, насилуя бедного парня целых пять лет в пьяном угаре, то лично придушит, а тело разорвёт на мелкие кусочки и скормит собакам. Выйдя из кабинета Юнги, доктор поплёлся в сторону своего и не заметил, как, присев на кушетку, тут же заснул. На следующее утро его разбудил Намджун, что-то тараторил без остановки, даже не обращая внимания, что у человека голова раскалывалась и тот болезненно морщился. Из всего этого потока слов он услышал только «Хосока забрали домой», а сердце почему-то остановилось. Как сказать Чимину, что больше нет его Солнца, Джин не знал, много раз думал, но так ничего и не решил. Пусть сам узнает, когда по выработанной днями привычке пойдёт к Хосоку и не увидит знакомого лица. Вместо тёплой улыбки его будет ждать холодная кровать с голыми пружинами. А может, он уже узнает, тогда так даже лучше будет. Поистерит, захочет придушить его… Руками нащупывая свою шею, Джин рвано дышал, как загнанный зверь, даже моментально забыл про своё похмелье, головную боль, будто и не пил. Горло болело, и получалось только хрипеть. — Слава Богу! Ты очнулся, я думал, что не успел. — Намджун по-медвежьи зажал в свои объятия доктора и долго не отпускал, пока не услышал жалобный хрип о помощи. — Прости, я боялся, что всё, тебя уже нет. Это был очередной сон. Четыреста пятьдесят третий. Джин записывал. Он снова якобы выпивал с Юнги, выворачивая всего себя наизнанку, рассказывая про разговор с Хосоком. Затем его мозг зачем-то строил диалоги, которых и не было, а потом попросту заставлял отключаться от выдуманного мира. Своеобразная защитная реакция. Он до сих пор держал в себе ту последнюю беседу с парнем Чимина. …Хосок мял в руках край футболки и долго не решался открыть рот, обдумывая что-то про себя и тщательно анализируя, ведь сказанное им наверняка не будет приятным для Джина. — Хосок, с Чимином всё хорошо? — спросил доктор. Он решил немного помочь парню, задавая вопросы, которые обязательно были связаны с его братом, однако это не помогало. — Мы гуляли ночью по фруктовой аллее, он сел на скамейку и долго смотрел куда-то вдаль, будто пытался разглядеть что-то в темноте. Я тоже сел рядом и приобнял его, потому что холодно было, но он не реагировал никак. Усмехнулся пару раз, а потом резко подобрал под себя ноги. Спрашивать о чём-то было бесполезно, он не слышал, только через несколько минут шёпотом стал причитать про своего отца… — запнувшись, Хосок сглотнул вязкую слюну и с трудом посмотрел прямо в глаза Джина. — Он его задушил. — Знаю, Хосок-и, знаю. Я думал, что он больше не будет вспоминать это, странно, — сказав, психиатр по-доброму улыбнулся. — Не бойся, ведь тебя Чимин не тронет, сам знаешь. — Я не про это. Он стал плакать, истерить, даже кричать, когда я попытался успокоить его, гладя по спине рукой. Потом резко прекратил, расслабился и повернул ко мне голову. Улыбаясь сквозь слёзы, Чимин весело проговорил, что отец его любил и бил. — Парень вздрогнул от произнесённого «любил» и зажмурился, пытаясь прогнать слёзы. Джин ничего не ответил, он пока не понимал, почему Хосока так испугало слово «любил». — Понимаешь? Любил собственного сына! — Хосок, он не его сын, а тёти. Дядя женился на ней, когда та была уже беременна Чимином. Но почему ты считаешь это неправильным? Он души не чаял в нём, принял как за своего, только на заботу сын отплатил… — Джин-хён, не заставляй меня произносить это, умоляю. Додумайся сам, прошу! — Хосок перебил Джина и вцепился в его руку, умоляюще смотря прямо в глаза. — Любил… — будто смакуя, доктор произнес слово медленно. — Нет! Этого быть не может! Парень лишь кивнул, говоря, что может, крепче сжимая в своей ладони горячую руку Джина… — …ин, Джин! Хватит отключаться, давай, очнись. — Намджун испуганно тряс обмякшее в его объятиях тело, пытаясь заставить друга хоть как-то отреагировать, но безрезультатно. — Джин, послушай, прекращай ходить один к Чимину, слышишь? Он невменяем, ты каждый день разрешаешь себя душить. Что, так хочется сдохнуть уже? Куда подевался твой настрой спасти парня, м? — Нам, его не спасти… — Не говори ничего, ты только хрипишь. Побереги голос, — перебив, Джун аккуратно уложил бледного Джина на кушетку. — Джин-а, он продолжает верить, будто Хосок рядом, ходит от стены к стене и зачем-то целует мягкую обивку, при этом столько эмоций испытывает, что не успеваешь уследить. А ещё постоянно рвёт подушки, потроша их и высыпая на пол перья. Он забудет, вот увидишь, просто побесится, а потом снова будет тем самым Чимином, который всех любит называть Солнцем. — Не всех. Только Хосока, — голос Юнги заставил мужчину быстро встать с корточек и взять в свою ладонь руку Джина. — Он уже не будет прежним. Гипноз не действует. Электросудорожная терапия только лишний раз мозги поджарила ему. Таблетки отказывается принимать, а капельницы приходится ставить только тогда, когда в него дротиком со снотворным стрельнёшь. Просто так не даётся. Как в зоопарке, аж противно. — И чем же он болен? — Он болен Хосоком. Теперь у него нет ни «Я», ни всех личностей по отдельности, всё смешалось в одну большую кашу, которую расхлёбывать придётся всем, иначе Джин с удовольствием утонет в этом, раз уж свою жизнь отдает бесплатно Чимину. — Мужчина подошёл к кушетке и взял за грудки Джина. — Ты идиот? Нет, ты придурок? Сколько можно пытаться поговорить с психом? Он каждый раз тебя душит, принимая за Хосока, который вот уже три года как тут не появлялся! Любовь, говоришь, да? Нахрена ты его подселил к нему? Нахрена? Где твой Хосок? Где его, чёрт возьми, Солнце? Наркоман его использовал как развлечение, отвлекаловку от голода, и теперь не вспоминает даже про свой роман с психом. А Чимин верил, он любил по-настоящему! Молодец. Небрежно выпустив из рук халат Джина, Юнги сжал руки в кулаки, пытаясь сдержаться и не ударить по лицу этого недопсихиатра. Играя желваками, мужчина долго успокаивался, медленно выдыхая воздух. — Намджун, иди работай, у тебя сегодня пациент с рецидивом, он уже был в нашей лечебнице, но сорвался. — А ты его не убьёшь? — недоверчиво прищурившись, сказал Нам и сделал шаг назад, когда на него посмотрели таким взглядом, что можно и не звонить в скорую, а сразу вызывать катафалк. — Только прошу, не дави на него. Дверь тихо закрылась, и в кабинете моментально повисла мёртвая тишина. Настенные часы так и не отремонтировали, хотя Джин просил Гука разобраться с причиной их поломки, потому что дело было не в батарейках.***
Лёгкое дуновение ветерка заставляет проснуться, и Чимин понимает, что впервые не было кошмара. Не было противных запахов, кожу щёк не стягивали высыхающие слёзы, а тело не кричало от боли при каждой попытке пошевелиться. Открыв глаза, он видит перед собой белую рубашку на ком-то, кто стоит рядом с его кроватью. Почему-то хочется улыбаться, протянуть руки и коснуться грубоватой ткани, сжимая её пальцами и не отпуская. Взгляд скользит наверх, встречается с ослепительной улыбкой, и сердце моментально включает режим барабанщика по рёбрам. Живой, красивый, тёплый, светлый, весёлый, солнечный, яркий, любимый. Его губы растянулись в улыбке, которая была посвящена только Чимину. Парень подмигнул, и в комнате стало так светло, будто солнце решило поселиться здесь. Ответа не пришлось ждать, на его шею бросились с крепкими объятиями, а в уши прошептали о том, как скучали. Покрывали лицо поцелуями, пробуя губами каждый участок кожи, и бредили, произнося несвязные предложения, иногда сквозь слёзы и улыбку. Вдруг Чимин получает удар подушкой в бок, затем слышит знакомый смех, и он теряется в мире, в себе, в этой комнате. Перья медленно опускаются на пол, их много, очень много, будто снежинки с неба падают бесконечным потоком. Он хочет услышать голос, хочет ещё раз прикоснуться, хочет поцеловать, хочет, но не может. Парня уже нет в помещении. Из коридора доносится шум, надо встать, взять в руки подушку и выбежать из палаты, дверь из которой раскрыта нараспашку, а сквозняк плавными движениями покачивает её, заставляя ржавые петли скрипеть. Тело неподъёмное, веки тяжелеют, комната плывет. Нужно прокричать имя, и он появится, только вспомни. Солнце выйдет из-за облаков, прогонит грозную тучу, которая хочет закрыть собой единственное спасение для Чимина. Закричи! «Ты в моём сознании. Ты в моей голове. Ты моя болезнь…». … — Болей лишь только мною. — Я болен лишь только тобой… Помнишь? Где твоё Солнце? Где ты? Где? Перья продолжают падать откуда-то с потолка, заполняя собой помещение и полностью закапывая бессознательное тело на кровати. Ветер гуляет по коридорам, свистит знакомую ему песенку и изредка заглядывает в комнату Чимина. Он лежит, крепко сжимая в руках горсть пуха, стонет и мычит что-то, пытаясь вспомнить имя. Ничего не выходит, а воздуха уже не хватает, лёгкие тоже тонут в мягком сумасшествии белых перьев. Чихнёшь — и всё разлетится в разные стороны, загорится само по себе, избавляясь от ненужных доказательств прошлой жизни. А пепел станет самым тёплым одеялом в мире. Закончат тлеть вокруг никому не известные события, умирая вместе со своим хозяином. И предсмертный крик сознания, которое не желает вот так просто прощаться с воспоминаниями, будет услышан всем.***
Сердце бешено стучит, по вискам стекают капли пота, и он судорожно хватает ртом воздух. Крик, услышанный во сне, почему-то слышен наяву. Хосок пытается отдышаться, цепляясь мёртвой хваткой в свою футболку, и поворачивает голову к источнику надрывного плача. Успокоившись, он выдыхает, откидывает в сторону одеяло и босыми ногами ступает по холодному полу. В потёмках глаза находят включатель ночника рядом с детской кроваткой, откуда крики малыша доносятся уже с меньшей силой. Он или понял, что к нему сейчас подойдут, или просто выдохся. Приглушённый свет освещает красное от слез личико мальчика, и Хосок широко улыбается, чтобы показать, что всё будет хорошо, папа возьмёт его на руки, перепеленает, покормит, а там споёт колыбельную, нежно качая ребёнка. — Тише, мама спит. Ну, чего ты, маленький мой, — парень аккуратно берёт его на руки и, пружиня на ногах, пытается немного успокоить. — Что болит? Малыш продолжает лить слёзы, однако прекращает так громко кричать, когда видит перед собой лицо папы. Маленькие ручки тянутся к шее и крепко обнимают, отчего сердце Хосока после кошмарного сна снова заходится в быстром темпе. — Колики? Да? — Гладя малыша по спинке, парень медленно идёт на кухню. Мальчик отлипает от его шеи и с новой силой начинает кричать, открывая рот с двумя прорезавшимися передними зубками. — Зубки болят? Ох уж эти зубки. Покачиваясь из стороны в сторону, Хосок наматывает круги по кухне. Иногда останавливается и начинает всячески отвлекать малыша от плача, увлечённо показывая обычные предметы для готовки. Но ничего не помогает, мальчик кричит и сильнее стискивает маленькими пальчиками футболку отца. — Чиминни, пожалуйста, не плачь. Всё будет хорошо, потерпи, ты же сильный у меня, да? — Целуя ребёнка в лобик, парень прикрывает глаза и отчётливо видит перед собой образ его Чимина. Он не забыл, он помнит, однако уже давно не любит. После выписки из психбольницы родители наняли ему частного психолога, который целый год долго и упорно заставлял забыть ту любовь, произнося слова его отца, что это неправильно. Он заново учился жить, работать и любить. Всё это время рядом с ним была его лучшая подруга, а теперь уже официальная жена. Она подарила ему самого красивого сына, которого только можно было пожелать, и даже разрешила назвать его Чимином. — Пожалуйста, болей лишь только мною…