Невероятная всратость бытия

— А давай я тебе на жопе татуировку сделаю, типо рот, который хочет кушать. — Вот пошёл я в общественную баню мыться, ну, ты знаешь, воду нам отключали когда. И наклонился снять носки. После трусов, ага. А полотенце ещё не успел обмотать. И слышу такой смешок позади себя. Оборачиваюсь — мужик какой-то стоит и ржёт над моим зубастым очком. — В тот же день я тоже ходила в баню. Смотрю, а там Оксана Миронова с тазиком и веничком шастает. Голенькая, лысенькая. Я ей говорю, значит, Мирон Янович, вы что, совсем ку-ку, говорю, что вы здесь сморчком своим машете при людях? И вообще, говорю, Мирон, доска вы знатная. А он хвать такой меня за сиську и убежал. Вот такие аншлаги несмешных историй для альтернативно одарённых проводились почти каждый день. Под косяки или пивас, под таблетки или даже по-трезвянке. Персонажи менялись, но часто в их роли выступали известные личности вроде любимого Славой Оксимирона. — А кем ты вообще работаешь? — Кирилл смотрит прямо в лицо. Каплями некомфортности снабжая неуместный вопрос. — Серьёзно? Интересуешься спустя два месяца отношений? — Слава усмехается и громко хрумкает чипсинами, — Я работаю по специальности. Журналисткой. Знаешь, вот все вот эти «Член будет стоять как каменный, если каждое утро…». Короче, в жёлтой газетёнке маляю ересь. — А-а-а, — изжёванной и потерявшей вкус жвачкой тянет Кирилл, — Понятно. Сочинять истории утиных супов то ты умеешь. Слава с лисьей усмешкой кивает в ответ. — Но сейчас мне немного сменили направленность деятельности. Теперь освещаю криминальные хроники, тоже желтушно. За неимением доп. инфы и улик додумывая подробности. Моё любимое — про маньяков. — Люблю про них читать. Как-то Кирилл видит Славу за работой. Вернее, за её последствиями. Его девушка сидит и увлечённо дрочит. Откинув голову назад и открывая рот для громких карамелизированных стонов. Тогда Кирилл впервые замечает, какие у неё острые и красивые клычки. Волосы прилипли к вспотевшему лбу, рука резво движется, а если прислушаться, то можно уловить хлюпающие звуки и чуть ли не урчание Славы. Она резко втягивает накопившуюся слюну, а ещё через минуту кончает с протяжным «Бляяяя». — На что шмоньку шмонаем? — из-за спины Кирилл смотрит на монитор. На фото стальной стол и труп с выпотрошенными наружу кишками и отрезанной головой. Лицо, впрочем, действительно красивое. Разрезанные щеки и застывшие в ужасе ледяные голубые глаза. — Это кто его так разукрасил? — Да вот маньяк какой-то новый. Вторая жертва за месяц. — Неплохо, — хмыкает Кирилл и смотрит на еще не одевшуюся Славу. Та резво встает и идет в душ. Липкие как грязный пол дни. Зашторенные окна и бытовые разговоры. Алкобудни журчащим потоком текут друг за другом. Грустная московская периферия. Алкаши, шалавы и насилие. Слава вдруг резко становится иной. Молчаливой и замкнутой. Совсем не выходит из дома и ежится, всё ей неприятно, каждый звук, каждый вдох. Движения сведены к минимуму. А глаза залиты алкоголем уже постоянно. Ко всему прочему, она начала ширяться, что раньше Кирилл за ней никогда не замечал. Кругом разбросан мелкий мусор. В ведре шприцы. На руках отметины вовсе не от шипа облепихи. Она затхлостью пахнет и смертью. Что совсем не хорошо. Овсянкин не привык быть участливым или надоедливым. Поэтому долго молчал и делал вид, что всё в порядке. Но через почти месяц такого режущего по живому марафона он не выдержал. Слава пела. Надрывно и жгуче. Получая мазохистское удовольствие и утешаясь собственной гибелью. Но вроде бы день не такой потерянный. Она даже вменяема и смотрит на него, не моргая. Не отводя взгляда. Кирилл приносит из магазина большой пакет. — У меня для тебя подарок, иди мойся. Слава заинтересованно смотрит на пакет и облизывается. Её лихорадит. Зрачки расширены и во всем теле большая жажда действовать, говорить, двигаться. Кирилл негромко стучится в ванную и заходит. Достает одну за другой банку блейзера. — Сегодня ты моя сладкая девочка, — говорит он, выливая первую банку на бледную кожу. Красная струя все течёт и течёт. Уже по ноге к самой ступне. Кирилл выливает всё. Теперь вся кожа покрыта липкой мокрой субстанцией. А Овсянкин как муравьед, правда не с таким длинным языком. Он много целуется и пошло слизывает блейзер со всей кожи, ничего не пропуская. Пальцы легонько щекочут Славу, она славно смеётся и подставляется под ласки. Ей весело. Ей хорошо и жарко. Она уже вся течёт от такой необычной игры. Кирилл выливает еще немного блейзера прямо, блять, на клитор и вдохновенно и профессионально отлизывает, глубоко толкаясь языком. — Блядский цирк, — говорит Слава. Это всё, на что её хватает. Потом садреналиненное сознание порывает кричать и вопить. Да погромче, на зло обмудкам соседям. Им стучат по батарее. Слава лишь увеличивает звук. А Овсянкин темп ласк. Теперь уже пальцы входят в плоть, а сам он целует и пьёт с любимых бедер блейзеровой богини. От Славы чаще всего пахло вишневыми сигаретами и блейзухой. А еще мятной жвачкой. Она счастье. Дешёвое и доступное. Но слишком уж непонятное. Вот они лежат вместе в ненаполненной ванне и курят, тяжело дыша. Вот она встаёт и уходит спать. Во сне жмурит глаза и тихо стонет вроде как от боли. Потом кричит и ворочается. На лице её даже во сне виден страх. Кирилл лопается как мыльный пузырь. Как огромный прыщ. И уходит из квартиры. — Вань, расскажи про Славу. Чем она раньше жила? — просит он Фаллена. Тот задумчиво вертит принесённую бутылку темного и вздыхает, качая головой. — Это не очень красивые истории. Не думаю, что она бы хотела, чтобы их кто-нибудь слышал. — С ней что-то происходит. Она совсем ушла в себя и такая ебанина уже месяц, — Кирилл беспокойно ёрзает на табуретке и глаза его еще более грустные, чем обычно. — Ладно. Начну с ее приезда в Москву. Поступила она, значит, на журналистику, и первый год всё шло хорошо, но в общаге сдружилась с какой-то шмарой. На легкие наркотики сели. А потом Слава познакомилась с ним. И всё как ураганом расхерачило. Болезненные отношения, он пиздил её постоянно, запрещал видеться с друзьями, мы даже ничего не знали. Посадил её на иглу. Отчисление, конечно же, отсутствие нормальной работы. Слава всё же сбежала от него. Но сильно потрепанной. Пошла на панель работать под именем Сони. Мы, опять же, не знали. Потом её приметил паренек, увёз с собой в Крым, и там долго возвращал к нормальной жизни. Это она потом вернулась и мне всё рассказала. Я изрядно офигел. История как для русского сериала, — Фаллен небрежно усмехнулся. Живут в кошмарных артхаусных сериалах, вперемешку с запахом русской телесети. — Это поэтому Слава больше не хотела отношений вообще? — Ага, — кивает Ваня, — только случайные связи. Я не знаю, чем ты таким её зацепил, что она уже так долго у тебя в квартире отирается. Но будь с ней осторожнее, — искренне советует Светло. — Я не знаю, как. Сломалась Слава опять. Хрен проссышь, почему. Фаллен тоже грустно качает головой. Пить не хочется. — Слава, пошли есть шаурму, — с энтузиазмом накидывается Овсянкин. — В четыре утра? — она не спит и сидит на диване, обняв колени. В такой позе девушка пребывает уже часа два. — Да, я знаю, где открыто. — Ну пошли, — заторможенно тянет Слава и встает машинально. Механично переставляет ноги. Выглядит истерзанной куклой. На пороге она замирает. Будто невидимая стена не дает ей пройти дальше. — Я не пойду, у меня волосы не мытые неделю. Начались стандартные отмазки. Кирилл только молча шуршит пакетом. — Вот. Надень. И сразу станет легче, — парень протягивает детскую маску лисы. Жёлтую, с розовыми ушами. — Легче? — недоверчивый голос. — Все беды и грязь останутся на пластике. Дай ей впитать боль, а сама шагай дальше, — никто не нанимал его грёбаным психологом, но на это уже нельзя было смотреть без слёз и отчаянного воя в пустоту. Слава надевает маску, смотрится в зеркало и, наконец, выходит, вцепившись Кириллу в руку мертвой хваткой. На улице её всю трясёт и прошивает мелкокалиберной дрожью. Кирилл заводит пластинку улыбчивых историй, призванных отвлечь. Шаурма вкусная и сочная. Так же сочится красками рассвет. Но Слава не смотрит. Она сосредоточенно жуёт, опустив голову. Они сидят на засранной облупленной скамейке. Вокруг переполненных урн валяется мусор. Шатается пьяный бомж, что собирает бутылки. Чёрная красота. Только они поели и разговорились — Слава прерывистым шепотом — её рвет тут же. — Это от нервов, — сообщает Овсянкин своё наблюдение. Слава просит его быстрее вернуться домой. — Что с тобой? — Вопрос задан в сумрачном коридоре. — Я боюсь. — Чего? — Всего, что предшествует смерти.