Глава II
23 октября 2017 г. в 23:58
Василий Дмитриевич осторожно отворил дверь в комнату Лены и удивился: дочь была уже на ногах. Лохматая со сна, в ночной рубашке, она перебирала вещи в своём чемоданчике.
— А я тебя будить пришёл, — усмехнулся Василий Дмитриевич, — а ты сама вскочила, ранняя птаха!
Лена молча кивнула отцу. Через пять минут она вышла в столовую, уже умытая и в халатике. Расчёсывая спутавшиеся за ночь волосы, она села к столу. Отец, как всегда, заваривал чай — он делал это виртуозно, по кавказскому способу.
— Зачем ты поднялась в такую рань? До поезда ещё долго, лишний часок могла бы поспать. Дорога дальняя, а в поезде не выспишься — шум-гам со всех сторон…
Василий Дмитриевич укутал заварочный чайник полотенцем, а потом вынул из стола небольшую шкатулку, в которой, как было известно Лене, хранилась домашняя «казна». Отец отпер шкатулку ключиком и отсчитал несколько купюр.
— Смотри, Лена, даю тебе с собой двадцать пять рублей. Деньги, ты знаешь, у нас не лишние. Хозяину за угол заплатить, ну и на прочее — стол, свечи, тетрадки с книжками… зря не транжирь!
— Папа, не переживай, — ответила Лена, заплетая косу. — Разве ж я не понимаю? Как только устроюсь, найду себе частных учеников, и не надо будет вам тратиться. Все студентки так делают.
Скоро подали завтрак. К тому времени Лена уже была одета в дорожное платье из тёмно-синего сукна, волосы заплетены и уложены «корзиночкой» на затылке. Мать держалась спокойно, как будто и не провожала единственную дочь в далёкий город, — деловито наливала домочадцам чай, накладывала в тарелки горячую яичницу. Ещё вчера она смотрела на Лену с тихой печалью, словно не желала отпускать её от себя. А сегодня, видимо, приказала себе быть сдержанной. Ведь она мать взрослой девушки, которая уже переросла её на полголовы…
Вообще, Юлия Георгиевна выглядела моложаво для своих сорока лет. Тонкая, хрупкая, со светлыми волосами, забранными в большой пучок, она казалась бы старшей сестрой Лены, если б не морщинки в углах глаз да пробивающаяся на висках седина. Когда дочь была помладше, родители часто спорили, на кого она больше похожа. Лена, бывало, и сама смотрелась в зеркало, сравнивая — и правда, на кого? Кажется, вылитая мама, но волосы немного темнее — не белокурые, а золотисто-русые. Насчёт глаз думать не приходилось — отцовские, тёмные и жаркие… И сейчас Лена смотрела на отца с матерью, и думала — как же я их люблю! И как же они будут скучать без меня!
— Лена, правда ли ваша Наталья пошла в сёстры милосердия? — перебила её мысли Юлия Георгиевна.
— Морда? Да, она давно решила. Ещё в третьем классе медициной бредила. А теперь тем более — на войне медики нужны.
Лена называла смешным прозвищем «Морда» свою одноклассницу и лучшую подругу Наташу Мордвинову. Все девочки в классе носили какие-нибудь прозвища, чаще всего образованные от фамилий. Заносчивую Зину Жукову звали Жучкой, Марию Саранцеву — Саранчой, а Настеньку Мурину — Муркой. Была у них девочка по имени Светлана Заикина, которую насмешница-судьба наделила заиканием. Так и прозвали её — Заика Заикина. Но в классе не было обычая дразниться и травить слабых. Прозвища отражали характер девчонок, а они словно подобрались одна к другой — весёлые, озорные. Только благодаря строгой и внимательной классной даме ученицы держались в рамках дисциплины.
Был момент, когда между Леной Шемякиной и Зиной Жуковой возник затяжной конфликт. Обеим девушкам хотелось верховодить классом. Сначала классная дама просто беседовала с девушками, пытаясь растолковать им, что нельзя сеять раздор. Их примеру могут последовать остальные ученицы. Девушки не успокоились, и тогда наставница стала наказывать их, оставляя без обеда и заставляя переписывать длиннющие тексты. Это немного остудило Лену и Зину, но вскоре вражда разгорелась с новой силой. Соперницы рисовали друг на друга обидные карикатуры, писали злые записки, и каждая пыталась переманить на свою сторону больше одноклассниц.
Тогда мудрая наставница применила более изощрённый метод воздействия. Когда уроки закончились, она вошла в класс и объявила:
— Сейчас Шемякина и Жукова пойдут домой, а все остальные остаются на час в классе.
— За что? — осмелилась пискнуть Настя Мурина.
— Так будет каждый день, — торжественно сказала классная дама, — пока Шемякина и Жукова не научатся уважать друг друга и не прекратят заводить смуты в классе.
Все девочки, с горящими от негодования глазами, обернулись к Лене и Зине. Те стояли, как две преступницы перед плахой, чувствуя осуждение и гнев всех подруг. Это длилось примерно минуту. Затем классная дама объявила, что все могут идти домой. После этого Жукова и Шемякина резко прекратили свою вражду, поняв, что могут стать врагами всех одноклассниц.
— Мне думается, Наташке лучше учительницей стать, — заметил Василий Дмитриевич, — она такая спокойная, серьёзная… А больше никто в сёстры милосердия не собирается?
— Кажется, ещё Мурка, — ответила Лена, намазывая маслом пухлую баранку.
— Ей-то куда? — усмехнулся отец. — Разве на войне место таким… чересчур восторженным?
— Почему бы и нет? — возразила Юлия Георгиевна. — Раненым не только перевязки, но и хорошее настроение требуется. И Настенька далеко не дурочка!
— Разве я говорил, что она — дурочка?
Шемякин не принимал Настю Мурину всерьёз, считая её обычной кокеткой, каких полно в русских провинциальных городах. Он был во многом прав — Настя любила помечтать, всё время витала в каких-то наивных фантазиях. Она обожала своё кошачье прозвище, и отзывалась на него, как на имя. Заливистый смех Насти повышал настроение даже самым унылым.
— Хватит вам спорить, — примирительно сказала родителям Лена. — Пойду я, пожалуй, с подругами попрощаюсь, а потом уже на вокзал.
Тверские улицы, по которым Лена спешила к тыловому госпиталю, были затоплены мягким солнечным светом. Синее небо с редкими белыми облачками дышало умиротворением и покоем. Ласковое солнце словно уговаривало хотя бы на денёк задержаться в милой Твери. Кое-где мостовые были сплошь покрыты коврами из рано опавшей золотой листвы.
Как упоительны были последние дни августа! Лена ощущала пронзительную печаль — не хотелось покидать родной город, ехать в чужую холодную столицу, где не увидишь ни одного знакомого лица. Девушка всегда тяжело переносила смену обстановки. Бывало, приехав в гости, двое суток не могла заснуть. Её томили тревожные мысли. С кем ей придётся учиться? Удастся ли найти в семинарии хороших подруг?
У входа в госпиталь Лена спросила у дежурных сестру милосердия Мордвинову. Наташа появилась быстро, в сопровождении кликнула двух бывших одноклассниц, которые тоже решили посвятить себя фронтовой медицине. Четыре девушки уселись на скамеечке во дворе госпиталя. Им было о чём побеседовать — делились новостями, рассказывали, чего ждут от жизни в ближайшее время. Глядя на молоденьких сестёр милосердия, Лена невольно заулыбалась. Пухленькая Мурина, долговязая Чибрякова и тихая Мордвинова стали одинаково неловкими в накрахмаленных косынках и белых передниках с нашитыми на груди красными крестами.
— А вы теперь похожи! — усмехнулась Лена. — Вылитые сёстры!
— Так мы ж и есть сёстры! — весело отозвалась Мурка.
— Так точно! — хором произнесли три девушки, и по очереди назвались:
— Сестра милосердия Зоя.
— Сестра милосердия Наталья.
— Сестра милосердия Анастасия.
В одинаковой униформе их можно было спутать друг с другом, хотя девушки отличались ростом и комплекцией. Скромнее всех выглядела Мордвинова. Лена подумала, что отец прав — её лучшей подруге стоило выбрать педагогическую стезю. Наташа всегда была спокойная, ответственная и серьёзная, как настоящая учительница. Лена, наоборот, часто вспыхивала по пустякам, а это качество слишкомк лицу педагогу.
После выпуска прошло всего два месяца, а девушкам казалось, что это было давным-давно: прощание, аттестаты зрелости, фотография на набережной.
— Помните нашу карточку, девочки? — спросила Лена.
На этой карточке пять подруг — Шемякина, Мордвинова, Чибрякова, Мурина и Заикина стоят, соединив поднятые вверх руки, а сзади сверкает под солнцем Волга…
— Да, так красиво получилось! — мечтательно сказала Чибрякова.
— Теперь не до красоты, — возразила Мурка, — я скорее на фронт хочу, чтобы принести пользу России!
— Подожди, скоро окажешься там. Авось, поймёшь, что это не развлекательная поездка, — насмешливо сказала Наташа.
— Ох, Морда, ты невыносима! Разве можно быть такой занудой! — возмутилась Мурка.
— А ты, Лена, твёрдо решила насчёт учительской карьеры? — спросила Зоя.
Шемякина ответила уверенно:
— Конечно. Не зря же я в семинарию поступила.
— Придётся Казимировне исполнить своё обещание — передать тебе свой пост, — сказала Мурка, — представляю, как наша Ленка будет муштровать бедных первоклашек!
Девушки рассмеялись. Лене было так легко с подругами, что она и не заметила, как пролетели два часа. Кстати, девушки сообщили ей, что Заикина тоже собирается пойти в сёстры милосердия.
— Ладно, девочки, рада была увидеть вас, — Лена вскочила и стала по очереди обнимать и целовать подруг. — Надеюсь, увидимся ещё!
— Дай Бог, — серьёзно проговорила Чибрякова. — Нас ведь, верно, в разные места пошлют… Вместе, конечно, веселее было бы.
— Может, хоть с кем-то вместе окажемся, — бодрым тоном перебила Мурка.
Милая, никогда не унывающая Мурка! Всегда верит в лучшее. И сейчас сияет, словно не на войну поедет, а на праздник. Вглядываясь в знакомые с детства, ставшие родными лица подруг, Лена чувствовала, как ноет сердце. «Но-но, без сантиментов! — одёрнула она себя любимой отцовской фразой. — Спокойно, Шемякина! Вернутся девочки живыми-здоровыми. Они ведь не солдаты — им пули не грозят!»
Но на душе всё равно было неспокойно. Она шла домой с неясным предчувствием беды.