Действующие роли

      Марион Эстер пустил по кругу медвяный водоворот, взглянул на мир через стакан. Хорошо... В золотистой глубине черты его друга, каскадера и бессменного дублера Дебс приобрели приятную подвижность. Марион хихикнул. Пора было притормозить. А впрочем, нет, слишком поздно. Оставалось только продолжать. Он пригубил любимого виски: "Талискер Сторм", доступный выбор трудящихся масс. Пускай. Он может себе позволить любые чудачества. – Понимаешь, я даже не помню отца. В последний раз я видел его десять лет назад. Или одиннадцать? Нет, десять. Мне было шестнадцать, когда я ушёл из "Садов Нортумбрии". Наверное, ему было тяжело, ведь папа умер, когда я был совсем маленьким. Отец воспитывал меня один. – Прости, я не вижу большого отцовского подвига в том, чтобы сбагрить пятилетнего омежку в пансион и потом навещать его раз в год, – усмехнулся Дебс. – Тоже мне, воспитание.       Со свойственной всем бетам практичностью Дебс видел мир без прикрас и не слишком верил в сентиментальные порывы. Марион иногда поражался, как его лучший друг, так похожий на него внешне, может столь разительно отличаться в самых примитивных качествах? – Ты не понимаешь, – попытался он набраться терпения. – Он мог бы жениться снова, у него могли бы быть другие дети... – И как ты помешал ему в этом? – снова цинично фыркнул друг. – С другого конца света, с другого континента? Брось, Мари, ему просто похер были дети, ты в том числе. Он вспомнил о тебе, лишь когда начался скандал.       Марион мечтательно улыбнулся. Скандал был первостатейный.        В пансионе для омег из хороших семей был свой драмкружок, где Марион играл то черта, то ангела, то Квазимодо, то Эсмеральда. Однажды к ним на постановку случайно забрёл владелец какого-то актерского агентства, чей-то дядя, сват, брат. Неделю спустя на простом представлении любительского театра омежьего частного пансиона присутствовали лучшие продюсеры Старвуда. Вечером того же дня Марион, пропадая от гордости, позвонил отцу: его пригласили работать в знаменитой студии! Конечно, придётся долго учиться, довольствуясь малыми ролями, придётся много работать, разъезжать по всему миру... Ответ отца был категоричным до предела: или семья, или лицедейство. И все же Марион не поверил ему. Отправляясь за океан в новую жизнь, в чужую страну, он верил: отец поймёт, простит. Не понял и не простил. Закрыл все кредитные карточки, заблокировал доступ к банковскому счёту, на звонки и письма не отвечал. Через адвоката поставил в известность: если блудный сын посмеет использовать для сценической карьеры имя Берберов, его уничтожат. Так исчез с лица земли Марион Бербер, и в закулисных просторах Старвуда, в его гримёрках, дешевых кафешках и павильонах появился юный и никому не известный Марион Эстер. Начинающий актёр остался один и справился отлично. Так было даже лучше, ведь он знал: у него нет пути к отступлению. Нет больше дома, нет семьи, никто не поможет и не поддержит. Загнанный в угол кот становится тигром. И Марион дрался, как тигр, за каждую роль, за каждый рекламный ролик, за каждое интервью в любом паршивом журнале. Прошло десять лет, и он вошёл в десятку самых востребованных актёров мира.       Прошло десять лет, и отец умер.       Почему так получилось? Почему он, Марион, став знаменитым и богатым, вхожим в лучшие салоны, обласканным прессой любимцем публики, так никогда и не попытался встретиться с отцом? Объяснить ему, что, однажды получив эту поразительную возможность расширить границы своей жизни, взорвать стены времени и пространства, стать Джулианом и Тристаном, Клеопатром и Юлием Цезарем, испытать чужую страсть, как свою собственную, открыть сердце чужим судьбам и сделать их своими, однажды познав эту жуткую и невыносимую власть, уже невозможно отказаться от неё. Жизнь без неё будет неполной, любое блюдо – всего лишь едой, каждый день – чередой часов, потраченных понапрасну.       Нет, никогда, ни разу он не попытался протянуть руку отцу, самому родному человеку на свете. Пестовал в душе обиду, растил её, как капризный цветок, оберегал её и лелеял. Выходил на подиумы и сцены, принимал награды и улыбался в камеры с одной мыслью: вот теперь я доказал тебе, теперь ты знаешь, кто был прав... Теперь уж ничего не изменишь. Отец мертв, и некому доказывать свою правоту, и не у кого просить прощения. И за руку его не взять, и не сесть на колени, не нашептать в седой висок смешные омежьи секреты, зная, что самый сильный на свете человек, самый верный альфа всегда – за тебя, придёт на помощь, только позови... – Ты что, ревешь? – подозрительно поинтересовался Дебс. – Нет, – шмыгнул носом Марион. – Просто, понимаешь, смерть – это такая черта. Такой окончательный финал. После него уже нет ничего: ни надежды, ни прощения, ни выхода на поклон, ни титров... – Зашибись, – отметил дублёр. – Ты пьян, Мар. – А знаешь что? Я это сделаю! – Марион указал на кожаную папку, на которой стояло блюдо с сыром. – Я выполню его последнюю волю! – "Гамлет", акт шестой, явление второе. Выше подбородок, Марион, жёстче линию губ! Да, вот так хорошо. – Ты циничный уёбок, Дебс! – смутился актёр. – Да, у меня такая профессия. Я циник. И как таковой я совершенно не понимаю, зачем тебе нужно выходить замуж за незнакомого альфу, только потому что твой папаша умер. Папаша, который, кстати, пробросил тебя, когда ты был ещё ребёнком. У тебя нет перед ним никаких обязательств, пойми ты. У тебя своя жизнь. Жизнь, Мар, а не одна из этих дурацких мыльных опер, под которую пускают сопли домохозяйки. – Понимаешь, – Марион прошёлся по крохотной гостиной, – для отца его компания была делом жизни. Это тонкое производство, медицинские приборы. Он всегда гордился тем, что "Барбер ЛайфТек" спасает жизни, а не делает шмотки или никому не нужную фигню. А я в самом деле ничего не понимаю ни в приборостроении, ни в бизнесе в целом. Так что он, в принципе, прав, я не смогу принять дела компании. Поэтому он и хотел, чтобы я стал супругом этого Квентина Росса. Отец дружил с отцом Квентина всю жизнь, мальчик практически вырос у него на глазах. Мне даже кажется, что и я его помню, такой был серьёзный альфёнок, длинненький, беленький... – Слушай, а вы про управляющих ничего не слышали? Про президентов, про совет директоров? Если мне не изменяет память, это такие люди, которые за деньги возглавляют компании. – Тебе все это кажется забавной шуткой, Дебс. Но я и вправду чувствую себя обязанным. Я был ему плохим сыном. Теперь должен искупить вину. Выйти за этого Квентина. Ну, не будет же он каким-нибудь монстром.       Марион присел на подлокотник кресла, поболтал длинной ногой, затянутой в полосатый носок. Поднял ногу повыше, оттянув носок, критически оглядел изгиб голени. Вдруг спросил: – Дебс, а вдруг я ему не понравлюсь? – В каком смысле? – не понял друг. – Да в любом, как ты не понимаешь? – взмахнул руками Марион, снова вскакивая на ноги. – Ведь мы с ним не знакомы. Вдруг у него уже есть омега? Вдруг он любит тихих и стеснительных, вдруг я недостаточно умён или образован?.. – Мари, успокойся. Вот за что альфы любят омег? За две вещи: за красивую мордаху и за круглую попку, чтобы перед друзьями повыпендриваться. Ещё желательно, чтобы жених был при деньгах. И не доставал по пустякам. У тебя это все есть. Внешность – зашибись, знаю, сам такой. Денег у тебя даже без этой папашиной шараш-конторы – хоть завались. Вот сколько тебе отвалили за этот последний гоп-стоп? Ну, где бывший беглый каторжник становится миллионером и берет себе сиротку в воспитанницы? – Подожди, Дебс! Я тебе говорю о замужестве, а не о вложении капиталов. При чем тут деньги? Или меня можно только за деньги полюбить? – Вот же дурень ты, Мари! – разозлился Дебс. – Что ты все переворачиваешь? Разве я сказал "за деньги"? Я сказал: "за мордашку и попку", деньги так, бонус!       Не был бы Дебс лучшим каскадером своего времени, если бы не успел увернуться от летящего ему в голову стакана. – Я не шлюха, чтобы меня любить за одну только внешность! Или тем более за деньги. Мой муж должен глядеть глубже. Он должен понять меня как человека, разделить со мной мечты и стремления. Мы должны быть с ним на одной волне. Я должен быть ему интересен как друг, как собеседник. Мы должны над тем же самым смеяться и плакать тоже вместе! Ведь есть разница между мужем и теми, кто хочет затащить меня в постель лишь потому, что я – Марион Эстер! – Как вы мне все надоели, зажравшиеся истерички! – вздохнул Дебс. – "Ах, вы не представляете, какой это тяжкий груз: быть молодым и красивым, богатым и талантливым! Ну как тут не спиться или не сторчаться до маразма?" А что, быть старым и уродливым, нищим и бездарным лучше? Не такой стресс? Конечно, никто не узнает тебя, когда ты в своём поношенном пальтишке будешь валяться в переходе метро, подыхая от гипертонического криза, никто не закричит: "Это же сам Русфус Пшик, кассир кинотеатра "Забой"! А ну-ка скорую сюда, пожарную, спасателей!" – О чем это ты сейчас? – не понял актёр. – Да я о том, что свою судьбу надо принимать с благодарностью и со скромностью, по возможности. Да, ты красив и богат, пусть тебя любят за это. Радуйся. Такая любовь, какой бы искусственной и неискренней она ни была, намного лучше чистосердечной ненависти к старому, уродливому и осточертевшему до воя супругу.       Марион ничего не ответил. Но взглянув другу в лицо, Дебс встревожился. – О, нет! Точно такую же физиономию я видел у тебя на "Трассе в ночь", когда ты решил, что тебе не нужен дублёр, чтобы выскочить из машины на скорости. Ты помнишь, дело кончилось двойным переломом левой руки, не считая рёбер и сотряса? – Ничего, Дебс, в этот раз переломов не будет. И дублёр для этого эпизода мне точно не нужен.       Беседа после этого сошла на нет, и Дебс вскоре распрощался. Марион вышел на порог, чтобы проводить друга, да так и замер, загляделся на полную луну, огромной лампой повисшую над трейлерами и грузовиками съемочной группы, над каменистой равниной и силуэтами далёких гор, над построенным лишь вчера городком золотоискателей, где завтра банда Кривого Джека будет брать банк. Марион, а вернее – Долорес, юный и невинный сын фермера, черноволосый и синеглазый, на свою беду попадётся злодеям на глаза...