Ookami no Kakyoku

      …Момидзи сидела, прислонившись к стволу большого дуба, обхватив колени руками и поджав под себя хвост. Дерево, что она помнила ещё с детских лет, всё так же шелестело своей листвой под слабыми порывами ветра, как и сотни лет назад, и казалось, ему не было дела до трагедии, случившейся с ней. Да впрочем, кому до Момидзи было дело? Кто она вообще?       Выросшая в этой деревне, она совершенно не интересовалась окружающим миром и не знала его. Когда сёгун Ёшимицу объединял раздробленную своим предшественником Японию, Момидзи усердно тренировалась со своим деревянным мечом на полянках среди зарослей, покрывавших Яцугатаке, надеясь стать хорошим воином, что мог бы защитить своих близких, друзей и деревню в случае опасности. Когда даймё, наоборот, раздирали с таким трудом объединённое японское государство на куски — Момидзи не думала о том, что происходит у подножия горы, она преданно и честно выполняла свой долг — охрану деревни. Когда Тамамо-но Маэ в своём кровавом шествии по Хонсю наводила ужас на местных жителей — Момидзи, только недавно ставшая сержантом, не придавала этому значения: деревне ничто не угрожало, а если бы и угрожало — она бы смогла защитить её, если только это было бы вообще возможно. Когда Эдо стал главным культурным центром Японии — Момидзи даже не знала, где этот Эдо находится: ей гораздо интересней было то, что её только что произвели в офицеры, чем названия и местоположения тех мест, что лежат дальше окрестностей горы. Когда последний сёгун Ёшинобу отрёкся от власти в пользу императора Мэйдзи, а Юкари уже начала задумываться о создании того, что уже через несколько десятков лет будет известно как Генсокё, Момидзи даже не приходило в голову высказывать своё мнение по этому поводу: какая разница, где будет находиться её деревня — до тех пор, пока жизнь в ней будет нормальной?       Момидзи была слишком поглощена собой, чтобы обращать внимание на то, что творится вокруг неё, и на то, кем она стала для окружающих: для Тэммы-сама, для своих друзей, для Хираку, в конце концов. И ей даже не приходило в голову отказаться от своих обязанностей, или тем более — покинуть деревню. Это… Это было безумием. Самым настоящим безумием — для Момидзи, но, похоже, нормой жизни для Хираку. Или уже Ичиро?..       Когда она была маленькой, когда ей было лет пятьдесят-шестьдесят, она не задумывалась над тем, что кто-то может от неё отличаться. Она понимала, что хоть все тенгу в деревне разные, в общем их цели, стремления, опасения, мысли о том, что хорошо, а что плохо — такие же, как у неё. И до сих пор ей казалось, что пусть с оговорками, но она была тогда права.       Но сейчас её картина мира разлетелась на клочки. Даже не так: её разодрал на клочки сам Хираку, тот, кого она считала своим самым близким другом, и… и чего греха таить, возможным спутником жизни. Его воззрения не просто отличались от её, они были диаметрально противоположны! И что самое ужасное — она об этом ничего не знала до сегодняшнего дня… Весь этот образ, который эти шестьсот лет создавал у неё Хираку, был всего лишь картинкой, под которой скрывался кто-то совершенно другой… Да что там, его даже зовут иначе.       Неспособная смириться с таким несправедливым сюрпризом, что преподнесла ей жизнь, она вновь уткнулась носом в колени, и, прижав уши, заплакала — в какой уже раз за сегодняшний вечер.       Солнце уже почти закатилось за горизонт, и здесь, в тени Ёкайской горы, что синеватой громадой вздымалась за спиной, уже, казалось, наступили сумерки. Небо ещё было светлым, но на нём уже появлялись первые вечерние звёзды, когда сюда пришёл тот, кого она одновременно ждала и боялась, хотела увидеть и встречи с кем мечтала избежать. Ещё издалека завидев его фигуру, поднимающуюся сюда по каменным ступенькам, она спряталась поглубже в какие-то кусты, что росли в тени кроны дерева.       Он вышел на середину площадки и уселся на землю. Вытащив из-за спины меч, он оглядел его и положил рядом. Достал флейту, покрутил в руках — и тоже отложил с задумчивым видом. Тяжело вздохнув, улёгся на траву и, подложив руки под голову, стал вглядываться в темнеющее небо.       Момидзи постаралась как можно тише выбраться из кустов и спрятаться за стволом дерева в надежде понять, о чём он думает.       И через несколько минут, наконец, послышался тяжёлый вздох и недовольный шёпот:       — И в самом деле — кто я такой?..       Момидзи спохватилась уже тогда, когда неожиданно для самой себя произнесла:       — Вот и мне интересно — кто ты такой?..       Поняв, что скрываться уже бесполезно, она вышла из-за дерева.       — Ответь мне пожалуйста, кто ты на самом деле? Тот Хираку Ооками, которого я знала? Тот Ичиро Идзуми, который бросил свою семью и сбежал из своей деревни к нам? Может быть, ты ещё кто-то, о ком я и знать не знаю?       — Э-э… — кажется, Хираку не ожидал того, что он здесь будет не один, и сейчас, удивлённо вскочив с земли, стоял перед суровой Момидзи с растерянным видом. — Я… Я сам бы хотел это знать… Может быть… Наверное, для кого-то я Ичиро Идзуми… Но в этой деревне я по-прежнему Хираку, тот Хираку, которого ты знала…       — И много ты мне врал?       — Ты… — Хираку опустил руки перед собой. — Ты можешь быть уверена, что каждая история, что я тебе рассказывал — правдива. Я о многом не говорил тебе… Но лишь потому, что я не говорил об этом никому!       — Как я могу тебе доверять, если ты бросил своих родных? Вдруг тебе что-то не понравится, и ты так же покинешь нашу деревню, покинешь меня… ой, — Момидзи запнулась, — ну, кто гарантирует то, что ты не поведёшь себя так же, как тогда?       — Знаешь, Момидзи… Мне с самого начала не нравилось отношение ко мне в родной деревне, в родной семье… Там я, кажется, с самого рождения чувствовал, что мне неудобно играть ту роль, что на меня была возложена… И, наверное, единственная, кто меня понимала, была моя мама, но… Но теперь…       — Что теперь? Чем наша деревня отличается от твоей родной?       — Ну… Пусть в ней и есть то, что мне не нравится, но то, что я здесь приобрёл — оно для меня гораздо важнее мимолётных неудобств.       — И с чего бы мне быть уверенной, что ты не уйдёшь отсюда вот так же вот, как сбежал из родной семьи?       — Я… Я обещаю тебе, Момидзи, что пока, не знаю, Тэмма-сама меня не вышвырнет отсюда силой, я буду оставаться здесь, что бы ни случилось…       — Мне хотелось бы тебе верить. Раз уж ты обещаешь… Хираку. Или Ичиро?       Момидзи тяжело вздохнула и подняла заплаканные глаза на него. Хираку помолчал немного, собираясь с мыслями.       — Знаешь, Момидзи… Я не Ичиро Идзуми теперь, всё-таки. Я когда-то был им, но с того момента, как я понял, что я не хочу той судьбы, что полагалась тому, кого так звали, я… Я больше не Ичиро Идзуми. Теперь я Хираку Ооками, и всё моё прошлое осталось там, откуда я ушёл. И если я когда-то вернусь в родную деревню, то я туда вернусь уже под моим новым именем. Я не хочу, не собираюсь и не буду претендовать на то, что полагалось Ичиро, я доволен тем, что я сейчас имею… Вот это всё, вот эта деревня, мои друзья, Генсокё… — Хираку почесал голову и добавил: — и особенно ты…       — Ты… Ты говоришь, ну… неудобные вещи, Хираку, — Момидзи вновь опустила взгляд.       — Но что, если… Если ты мой самый близкий друг и я могу тебе сказать больше, чем другим?       — Ты опять начинаешь приставать ко мне, да? Как в тот раз, когда ты в лесу случайно упал на меня и потом начал тоже что-то говорить про дружбу, или когда в таверне, куда, кстати, ты меня затащил, я немного не рассчитала свою норму и ты полез ко мне обниматься, говоря, что тебе, как самому близкому другу, надо донести меня домой? Я же ведь знаю, что ты гадкий щенок, который только и мечтает о том, чтобы сделать что-то неприличное с невинными девушками! — Момидзи сама не поняла, каким образом вдруг перевела разговор на совершенно другую тему.       — Если я и хотел с кем-то сделать что-то неприличное, то только с тобой…       — Э?! — Момидзи удивлённо уставилась на довольно улыбающегося Хираку. — Что ты несёшь такое?..       — Мы же говорили, что я буду говорить тебе только правду…       — Но не настолько же. Совесть имей, дурень.       — Ты же меня знаешь, Моми-тян…       — Когда это мы перешли на такие обращения?       — Ну, пару секунд назад, вероятно, — не сдержавшись, Хираку усмехнулся.       — Ты… Ты заставляешь меня думать, говорить и делать глупости, вот что я тебе скажу, — Момидзи, будто устав стоять, наклонилась, положив голову Хираку на плечо. Тот в ответ сомкнул руки на её спине — но вопреки обыкновению, она не стала вырываться. Она задумчиво двигала хвостом то в одну сторону, то в другую, словно чего-то ожидая.       — Глупости?.. — переспросил Хираку.       — Ага. Вот ту самую глупость, о которой я сейчас думаю…       — Ну, я всегда готов к любым твоим глупостям…       Момидзи, ни слова не говоря, повернула голову — и Хираку сначала почувствовал на своей шее её горячее дыхание, а затем едва заметное прикосновение зубов — тех самых, что порой безжалостно оставляли неприятные раны на его руках, а теперь они осторожно, даже нежно касались его шеи. Хираку в ответ обхватил своими зубами её ухо — и Момидзи опять же, не предприняла ничего, чтобы это прекратить, лишь минутой спустя догадалась обнять и его в ответ — быть, может, сообразив, что она уже достаточно долго находится в его объятиях…       …Этой ночью они не просто показали друг другу свою преданность и доверие — обещания, что каждый из них дал бы другому, было бы достаточно. Момидзи и Хираку дали друг другу это почувствовать, а не просто понять. И быть может, именно эти минуты разделили их жизнь на «до» и «после»…       Они долго стояли так, не говоря друг другу ни слова, потому что слов просто не требовалось: ни Хираку, ни Момидзи не сомневались, что именно к этому моменту они шли все эти шестьсот лет с момента их первой встречи. Ссоры, вспышки ненависти, ругань, что происходила между ними — сейчас это казалось настолько незначительным, что никто из них даже не думал об этом вспоминать.       Где-то через полчаса такого стояния Момидзи, наконец, почувствовала, что её ноги устают — даже сильной и выносливой хакуро-тенгу это было заметно, и они перебрались на траву под дуб. И тогда Момидзи, лёжа головой на коленях Хираку, которые он для мягкости накрыл своим хвостом, и играясь одной рукой с его волосами, решила озвучить пришедшую ей в голову мысль.       — Хираку.       — А?       — Когда ты отправишься в свою деревню, я пойду с тобой.       Момидзи самой не верилось, что она это сказала. Надолго покинуть гору ёкаев, и уж тем более, Генсокё, отправившись в неведомый и опасный Внешний мир, для неё было немыслимо. Но она смогла согласиться на это…       Быть может, потому, что теперь она могла с уверенностью сказать — среди своих друзей она больше всех доверяла именно Хираку.