***
Жизнь кипит, растекается по жилам леса. Прекрасная жизнь, не такая, как человеческая. Эта жизнь — таинственная, даже волшебная, и никто — ни демон, ни человек, ни сама Смерть не способны покуситься на неё. Бесконечная жизненная энергия наполняет каждый листочек, каждую травинку, течёт по зелёным стеблям, сочится из древесной коры. Всегда перерождается. Здесь ещё не ступала нога человека — и, наверное, никогда не ступит. Не разрушит закономерного круговорота вечной жизни, не сломает ветви, не растопчет цветы. Только не здесь. Тонкие сучки жалобно хрустели под подошвой чёрных лакированных туфель. Себастьян смотрел на незатейливый танец листвы, вальсирующей с ветром, слушал тихий, недоверчивый говор шелестящей под ногами травы. Видел наполняющую густой лес жизнь, буквально чувствовал её обжигающее дыхание на коже даже сквозь слои одежды. Прекрасная, неведомая никому жизнь. Чёртова жизнь, цена которой неимоверно велика.***
Свежего воздуха кругом слишком много — Себастьян задыхался. Себастьян забывал вдыхать этот воздух, впервые именно забыл — а что такое, это дыхание? Впервые понял, что не дышать — больно. Должно быть, лежать вот так, без дыхания, остаток вечности — ещё больнее. Люди всегда перестают дышать, когда умирают. Они тоже забывают. Казалось бы, после смерти уже всё равно, и ничего невозможно почувствовать. Ни холода, сковавшего омертвлённое тело, ни червей, жрущих гниющую плоть, ни этого сжигающего лёгкие огня — организм больше не функционирует, сердце — источник тепла и жизни — замирает, и лёгкие, значит, не должны сжиматься от нехватки кислорода. Только вот теперь Себастьян — сам машина, способная в любой момент это «сердце» отключить — вдруг понял, что всё это — чушь. Потому что ему было больно. Демоны редко испытывают боль, а такую — чисто физиологическую — вообще почти никогда. Это им не свойственно. Человеческое тело — лишь оболочка. Она не болит. Кровь есть — чистая формальность. Раны — затягиваются через пару мгновений. Органы можно отключить — как, например, желудок. Лёгкие Себастьяна сгорали в агонии, но он не смел и вздохнуть. Лишь бродил по тёмному мистическому лесу и искал. Кроны деревьев усиленно прятали обрывки неба, но его бледно-серые пятна мелькали сквозь листву даже в самой глубине. Небо здесь никогда не бывает синим. Словно цветущий таинственный лес высосал из него всю жизнь вместе с синевой. Впрочем, может, так оно и было. Себастьян всё равно бросал полный боли и отчаяния взгляд ввысь и искал хотя бы одно синее пятнышко. В глубине алых глаз теплилась едва заметная надежда. Демонам не свойственно надеяться. Уж тем более им чуждо чувство привязанности. Себастьян любил эту всепоглощающую синеву неба. Не мог смириться с её потерей. Искал. И продолжит искать. До самого конца.***
Тело Сиэля совсем слилось с землёй, впиталось в неё более, чем наполовину. Бледное, словно фарфор, заросшее жадной растительностью, оно исчезало, и невозможно было заметить его среди зарослей. Мох покрывал белоснежную кожу лица, на твёрдых острых костяшках торчащих из-под земли пальцев уместились небольшие грибочки; всё тело было окутано травами, спрятано — даже самый зоркий глаз не увидит. Вокруг растекалась его ярко-алая кровь: красивый оттенок, насыщенно-красный, как полевые маки. В безразлично открытых глазах застыла мёртвая серость — ни следа от былой синевы, окрашивающей когда-то радужку. Заглянув в эту безжизненную серость, нельзя было и предположить, что в глазах когда-то плескались, искрились тёплые лучики. Ни единого признака жизни. Сиэль не дышал. Было ли ему больно? Люди обычно сетуют на недуги, калечащие исключительно тело; душевная боль ощущается ими гораздо меньше. Людям свойственно испытывать физическую боль — порой и душевная выражается именно через болезни тела. Сердце останавливается — тело перестаёт ощущать боль. Сердце Сиэля ещё билось в медленном мучительном ритме — совсем неслышном в бурлящем жизнью лесу. Так было ли ему больно?***
Себастьян честно пытался; он раскрывал рот, силился поймать хотя бы каплю влажного, кажущегося ядовитым воздуха, но у него не получалось. Выйти из леса не представлялось возможным. Без Сиэля — нельзя. Потому что Себастьян слишком хорошо осознал, насколько больно может быть от простой нехватки воздуха. Насколько тяжело не знать, где находится то, к чему тянется сердце — не орган, который можно отключить, но то странное чувство, толкающее вперёд, заставляющее рассекать зелёные заросли в бесконечных поисках. Себастьян знал, что Сиэлю больно. Люди — такие слабые существа, а потому Сиэлю было в сто крат больнее, чем ему, демону, впервые глотнувшему этих противоречивых ощущений. Глядя в мёртвую серую щель меж листьями, Себастьян хотел верить в то, что небо ещё живёт.***
Ярко-красные маки, словно брызги крови на зелёной траве, не должны здесь расти. Увидев их, Себастьян пошатнулся, а перед глазами поплыли тёмные, почему-то с оттенком синевы, пятна. Нашёл.