Вечер весны

      Я села в поезд, где меня уже ждал Коля. Мы поздоровались, поболтали немного, надели наушники и забыли о существовании друг друга. Я была увлечена поездом, первый раз в жизни я ехала в нём, мне было не скучно смотреть в окно и поглядывать на других пассажиров. Вагон у нас был плацкартный, так что я наблюдала за девушкой, сидящей через проход. Она была моего возраста и за то время, что мы ехали вместе, она либо спала, сложив ноги по-турецки, либо ела персики и разгадывала кроссворды. Странное зрелище, но за отсутствием других я за ним наблюдала с удовольствием. А потом она достала книгу, открыла её и стала читать, так что я отвлеклась на окно. А когда снова посмотрела на девушку, она спала. Я достала свой оранжевый блокнот, чтобы записать: «Книги были открыты, но глаза людей закрыты».       После этого я уже не наблюдала за девушкой, а только смотрела в окно. В наушниках играла какая-то мелодичная песня, я наблюдала за тем, как меняется вид за окном, как жёлтые поля исчезают, чтобы дать места сочному зелёному буйству леса. Песня была на английском языке и какая-то сладкоголосая девушка всё просила, чтобы кто-нибудь забрал её с собой. Я стала думать об этом.       Да, девушки часто хотят, чтобы появился кто-то, кто забрал бы их из опостылевшого им места. Вот только мне подобного совсем не хочется. Я бы хотела сама забрать кого-нибудь с собой. Правда, куда? Я могу забрать с собой кого-то в воображаемый мир. Это всё, на что я способна. Я могу придумать нам свой собственный мир, создать уединённое место, вроде шалашей, которые строила в детстве в лесу с друзьями. Никто бы нас не нашёл. Только вот кого мне забрать с собой? Кому это надо? Все ведь хотят, чтобы их забрали и увезли в Питер или Париж. Кого завлечёт домик из картонных коробок?       Мы ехали очень долго. Мне стало скучно, я привыкла к поезду. Больше это не было для меня чем-то новым, а значит, это перестало быть чем-то интересным. Если я поступлю в Гродно, и мне всегда придётся так долго ехать в поезде, чем я буду заниматься? И вот тогда я вспомнила, что Гарри Поттер родился в поезде. Точнее не родился, но Роулинг задумала его, именно когда ехала в поезде. Может благодаря поездкам в университет я тоже смогу придумать персонажа, которого полюбит весь мир?       Мне надоела музыка на телефоне. Я сняла наушники, положила их в карман и стала слушать радио, играющее в плацкарте. Я задумалась о том, что будет, если слушать в наушниках тишину. Заглушит ли она шум снаружи и станет ли тихо? Решено было узнать это, когда вернусь домой. (Дома Интернет сказал мне, что так не получится сделать.)       А потом напротив нас с братом села женщина с дочкой приблизительно моего возраста. Эта милая женщина угостила нас с Колей шоколадом, и я сразу же прониклась к ней симпатией. Она немного поговорила с Колей о его втором высшем образовании и о том, что он сопровождает меня в медицинский университет. А её дочка что-то рисовала в своём альбоме.       Она усердно что-то рисовала, потом поднимала глаза на меня, потом снова рисовала, снова поднимала на меня глаза, и так бессчётное количество раз. И всё-таки понадобилось много времени, чтобы я сообразила, что рисуют-то меня. Довольно приятное чувство, когда тебя в поезде рисует кто-то незнакомый. Я стала думать о том, отдаст ли она мне в конце пути рисунок. Было бы здорово, если бы она мне его подарила, тогда я бы вырвала из своего блокнота листок со стихотворением и подарила бы ей его в ответ. Может быть, оставила бы там свою подпись, мол, если стану известной, продашь не аукционе за большие деньги.       Но нет, поезд остановился, и мы разошлись. Гродно встретил меня дождём. Пока мы шли на остановку, Коля стал отчитывать меня за то, что я беру поносить его вещи, а потом спохватился, что мне может быть холодно, и отдал мне свою кофту. И это через минуту после того, как он сказал мне носить больше женственной одежды и меньше его. Дурачок.       — А та девушка, походу, тебя рисовала, — сказал он, и я обрадовалась тому, что мне не показалось.       — Да! Я думала, она вырвет лист и отдаст мне рисунок. Я бы тогда вырвала ей лист со стихотворением из своего блокнота. Так жаль, что она не предложила мне даже посмотреть на рисунок!       — А почему сама не спросила?       И только тогда я поняла, что нужно было действовать самой. Но уже было слишком поздно. Вот так, кстати, очень часто бывает в жизни. Мы постоянно упускаем возможности, которые предоставляет нам мир.       Мы безо всяких проблем добрались до университета. Всё-таки Интернет — это потрясающая вещь! Коля ни разу не был в Гродно, но с помощью Интернета ещё до приезда в город знал куда и как нам лучше добираться.       Перед зданием университета находилась скульптура, изображающая змею, обвивающую бокал.       — О, нет! Моя сестра поступает на Слизерин! Какой ужас! — сказал Коля.       — Ты просто завидуешь, потому что тебя вообще не взяли в Хогвортс.       — Так, — протянул он, — цвета моего универа, кажется, зелёный и серебристый, так что…       — Так что наша семья — семья Малфоев!       В университете нас сразу же послали. Нас послали на почту, купить конверт, в котором пришлют ответ на моё поступление. Мы вышли из корпуса и только тогда заметили огромную вышку через дорогу. Из-за облаков не было видно её конца. Я сказала про это Коле, а он ответил:       — Это туман.       — Туман, который висит в небе, называют облаками, Коля, — пояснила я.       Почта была через дорогу, поэтому мы быстро вернулись назад в университет. Отсидев где-то час в очереди, мы подали документы, чтобы женщина, которая их оформляла сказала, что у меня мало шансов, а мужчина, который их проверял, сказал, что у меня есть шансы.       После оформления документов мы пошли в столовую. Я решила воспользоваться этим моментом спокойствия, чтобы узнать брата получше. Мы ведь в действительности ничего друг о друге не знаем. И при этом с ним я довольно близка. Попробуйте представить себе мои отношения с другими членами семьи.       Я посыпала свою еду солью, стоящей на столике.       — Да, бесплатная соль!       — Святая наивность, — покачал головой Коля.       — Что?       — У нас в универе тоже соль на столиках, но я никогда её не беру.       — Почему?       — А вдруг там кокаин?       — Так круто же!       Мы немного помолчали, и я попросила:       — Расскажи о своём лучшем друге.       Сначала он как-то растерялся, а потом всё-таки сказал:       — Ладно. У меня их два: Антон и Артур. Мы всегда были в одной компании, но как-то не общались особо, просто здоровались там, все дела. Но когда все разъехались, то на сходки стали приходить только мы трое, так что как-то всё завязалось.       — Расскажешь что-нибудь про них?       — Антон учиться вместе со мной, в одном универе, то есть. Будет программистом. Ещё у него мама болеет раком, он ухаживает за ней. А Артур сидит дома, потому что никуда не может поступить. Родителей у него нет, живёт с бабушкой на её зарплату, перебивается подработками, потому что, блин, ну, а где в нашем городе можно работу найти? А ещё шесть лет назад у него был приступ астмы, поэтому на те специальности, куда он, в принципе, мог бы пойти, его не берут. Но они, конечно, зачётные парни, вообще вот такие люди, — и он поднял вверх большой палец.       — А со школьными друзьями что? Мы с Аней переживаем, что наша связь порвётся…       Я вспомнила, как мы с ней гуляли недавно. Она не верит в то, что друзьями можно оставаться, даже когда вас разделяют тысячи километров. И я тогда сказала, что дружба ничего не стоит, если так легко её уничтожить. А она сказала снова, что расстояния уничтожат всё, даже дружбу, а я слишком наивная.       — Ну, считай, ни с кем не общаюсь. Рома вернулся из армии ещё большим быдланом, чем был, укурился там. Паша всегда мне не нравился, так что я даже рад, что сейчас не общаемся. Всегда в лицо улыбается, весть такой милый и пушистый, а если есть возможность кинуть тебя в свою пользу, то кинет, даже не задумываясь. И, главное, даже не понимает, что поступает плохо.       Я вспомнила детство. У нас во дворе всегда играли Колины друзья, а я за неимением своих играла с его друзьями. И я помнила и Рому, и Пашу, и, главное, Женю. Он был лучшим Колиным другом в детстве, и, как полагается младшим сёстрам, я думала, что влюблена в его лучшего друга.       — А Женя?       — Придурок этот Женя.       — Но вы ведь так хорошо дружили!       — Малой был, вот и дружили.       — Ладно. А с Машей что?       — Шлюха Маша, — ответил он незамедлительно.       — Просто, когда готовилась к экзамену по английскому по твоим билетам, — сказала я, — там был черновик сообщения набросан. Что-то вроде: «Кот, мы всегда будем вместе! Мы пройдём через всё, потому что созданы друг для друга».       — Дураком я был. Но хорошо, что сейчас она хотя бы понимает, что шлюха. Признаёт это.       Спросив о бывшей девушке, я захотела разузнать о настоящей.       — А с Надей вы как познакомились?       — Блин, хватит лезть ко мне в душу. Я поел, — и он встал, чтобы отнести поднос.       Следующие несколько часов мы провели в здании университета: нужно было следить за обновлением таблицы подачи документов. Передо мной ещё было пять свободных мест, т.е. если пять человек с балом лучше моего подадут документы, то я не поступлю. Ждать было очень скучно, Коля подзаряжал телефон в углу фойе, а я ушла изучать университет.       Мне понравились разноцветные витражи на лестнице. Второй этаж пах книгами, третий не пах ничём, на четвёртом проводился ремонт, и пахло там ремонтом, а на пятом этаже я увидела много парней в военной форме, которые что-то обсуждали, став в круг, поэтому я решила не подниматься дальше.       Я вышла в университетский дворик, чтобы подышать воздухом. Башня, конца которой утром не было видно, теперь была отчётливо видна, потому что дождь прекратился, и ярко засияло солнце. На лужайке перед парадным входом резвились рыжие котята, я минут десять повозилась с ними и ушла изучать местность дальше. На стоянке услышала плачущего под машиной котёнка, но выманить его оттуда у меня не получилось. Я решила, что обязательно нужно будет сделать фотографию со скульптурой змеи, ведь я, как-никак, всё-таки Змееносец по гороскопу, пусть официально все и считают меня Стрельцом.       Я вернулась к Коле, он говорил по телефону с мамой:       — Нет, всё плохо, просто ужасно! — язвил (как всегда) он. — Нас два раза чуть не убили, Аню изнас… похитили, в переходе ограбили, денег нет, мы заблудились, и я вообще не знаю что делать!       Да, мама звонила нам слишком часто. Слишком часто. Но она ведь волнуется. А зачем? Волноваться нужно нам с Колей. Но волновался только он. Ещё в очереди, когда я беззаботно что-то ему рассказывала, он спросил:       — Ты что, реально совсем не волнуешься?       — Нет.       — А следовало бы.       — Нет, не следовало. Смысл переживать? То, что я волнуюсь, ничего не изменит и не на что не повлияет. Так зачем?       Где-то за два часа до закрытия комиссии, мы осознали, что я не поступлю. Передо мной осталось три места, а завтра последний день подачи документов. А такой уж у славян менталитет — делать всё в последний момент. Поэтому наверняка завтра бы оказалось, что я не прохожу, а времени ехать в другой город, в другой университет не было бы. И мы пошли забирать документы.       Вот тогда я и поняла, что потеряла папку со всеми бумагами и паспортом! Пришлось обегать весь университет, прежде чем я наткнулась на женщину, заметившую мои метания.       — Папку ищете?       — Да!       — Ну, иди за мной, Маша-растеряша.       Коля был очень разочарован моей безалаберностью. Я взяла папку и пошла с ней забирать поданные пару часов назад документы. Всё было хорошо до того момента, как с личного дела содрали моё улыбающиеся лицо. Когда они отодрали фотографию, я почувствовала какое-то странное грустное чувство, распознать которое так и не смогла. Возможно, я просто захотела в туалет. Очень часто я путаю свои потребности с чувствами. Вот иногда хочется поесть, а я уверена, что мне просто грустно. Эмоции и потребности у меня очень тесно переплетены, судя по всему.       У меня был ещё день, чтобы подать куда-нибудь документы. Запасным планом у меня был университет в Минске. До поезда Гродно-Минск было много времени, поэтому мы с Колей решили пройтись и изучить город.       Первое, что мы нашли интересного, был стадион. Такого огромного стадиона я ещё не видела, огромные прожектора, всё, как в фильмах, одним словом. Мы поднялись по ступенькам к верхним сидениям, сели на них и стали смотреть на зелёный газон, где тренировалась какая-то команда.       — Вполне неплохо, — сказала я.       — Хватит быть такой вычурной! — Коля даже голос повысил. — Проще будь! Не «вполне неплохо», а «прикольно».       — Я не вычурная!       — О, нет, вычурная. Очень вычурная.       Меня это слегка расстроило. Надеюсь, остальные люди вычурной меня не считают. Да и сам он вычурный! Кто вообще в наше время использует это слово?! Вычурная. Ну и сказал он, конечно…       Мы прошлись ещё немного и остановились у дома, который всем своим видом напоминал о «Мастере и Маргарите» Булгакова. Именно так я себе и представляла дом Мастера, и эти окна на уровне земли, ах, прекрасно! О следующем впечатляющим доме Коля сказал:       — Ого, какой дом худой.       Я рассмеялась:       — Неправильно слово. Выбери другое.       — Тонкий? Тонкий дом?       — Не совсем, подумай ещё.       — Узкий.       — Уже лучше.       «Я не вычурная, — подумала я, потому что его упрёк меня задел, — я умная. Или начитанная».       Мы прошлись по постсоветским дворам. На спутниковой тарелке была нарисована мордашка, и я удивилась, почему мы не додумались до этого. Сейчас наша тарелка ржавая и старая, но раньше это смотрелось бы здорово. На гараже в одном дворе был нарисован огромный, на всю стену, ворон. Мы сделали фото и отправились вперёд. А впереди нас ждал старый город с узкими улочками в западном стиле, балкончики увитые цветами и вымощенная дорога.       В старом городе мы остановились перед уличными музыкантами. Двое мужчин играли на гитарах, один — на балалайке размером с Дарину. (Дарина большая для балалайки, но маленькая для человека.) Я сказала Коле, что нужно подкинуть им денег, мы сбросились, и я положила им в чехол от гитары несколько купюр. Они сыграли что-то, мы похлопали, и к ним подошли знакомые. Разумеется, мы медленно пошли вперёд, а потом остановились: сзади снова раздался звук музыки, но теперь кто-то ещё и пел. Пел тот мужчина, который к ним подошёл. И пел он чертовски хорошо. Именно так, как я люблю: захлёбываясь горем, выливая его из себя через песню, напоминающую завывание. Скоро перед ними собралась толпа, Коля шепнул:       — Круто, что мы были первыми.       Мне на это было плевать, но я кивнула. Хлопая, я подняла руки вверх. Они были так талантливы, и, когда мы уходили, я всё думала о том, какая же история их жизни, что их свело вместе, почему они выступают на улицах, отчего тот мужчина умел так печально и плачуще петь.       Мы добрались до какого-то здания с абстрактной статуей коня с крыльями, на которых сидели парень и девушка. Когда мы подошли поближе и я посмотрела на коня в анфас, стало ясно, что он не абстрактный, он просто задумывался так, чтобы хорошо выглядел в анфас, а не в профиль. Это было здание театра. И, похоже, там была точка сбора у молодёжи. И, что мне понравилось, вся молодёжь, которую мы встречали, была чем-то занята: катались на скейтах и велосипедах, делали трюки с йо-йо, выгуливали собак.       — Здесь такие стильные девушки, — сказала я, когда мимо нас прошла девушка с ярко-оранжевым каре и модной одеждой.       — Даже не стильные, а красивые, — сказал Коля. — Я в Минске в праздничный день не видел столько красивых девушек, как сейчас, когда мы просто прошлись по городу.       Коля присел на мрамор и стал смотреть карту города, разыскивая вокзал, а я отошла в сторону и стала смотреть на Нёман и пейзаж вокруг. Здесь очень часто бывают крутые склоны, поэтому виды в этом городе невероятные. И я смотрела на всю эту красоту, лежащую у меня под ногами, и думала: «Боже мой, какой прекрасный город! Я не чувствую себя дома, но я чувствую себя на своём месте. Люди не должны воевать, не должны уничтожать природу, чтобы сохранить эту хрупкую красоту. Может быть, так даже лучше, что я не прошла на врача. В Минске я поступлю на эколога и никому не дам уничтожить столь прекрасную землю, как эта!»       Мы с Колей перекусили бананами из моего рюкзака и двинулись в путь. Нам нужно было идти в другую сторону, а не туда, куда мы шли, но не могли же мы пройти мимо моста над Нёманом! Об этой реке я читала в книгах, и я представляла её гораздо больше. Мы шли, и я сказала:       — Гродно — это Санкт-Петербург Беларуси.       — Нет, — возразил мне брат. — Гродно — это Варшава Беларуси. А Санкт-Петербург Беларуси — это Витебск, он дождливее и угрюмей. А здесь, ты только посмотри! Здесь солнце ярче и трава зеленее! Да и вообще, я бы сказал, что Гродно — город красивых девушек.       Мы дошли до середины моста и остановились там. Впереди был железнодорожный мост через реку, и я сказала, что страшно было бы оказаться на нём, когда за спиной загудит поезд. Коля сказал, что нет, страшно бы не было, там есть много вариантов, как спастись, и описал их все. Мы ушли с моста и направились к вокзалу, по пути увидели железную дорогу внизу, под крутым склоном.       — Круто было бы здесь кататься на санках, — сказала я.- Если бы не железная дорога, конечно.       — Нет, это было бы страшно. Оказаться на полпути на мосту — не страшно, а вот спускаться зимой с этой горки и увидеть поезд — да.       — Похоже на весёлое самоубийство.       Мы шли к вокзалу, я говорила, что хочу получить водительские права и отправиться в дорожное путешествие. Потом я к чему-то сказала, что нужно побегать голышом по тому огромному стадиону.       — Хватит быть такой несерьёзной! — казал Коля тем голосом, который был у него, когда я потеряла папку с документами. — Только о развлечениях и думаешь, а сейчас решается твоё будущее. Люди в твоём возрасте самореализуются, а ты не о чём серьёзном не думаешь.       Вот тогда я примолкла. И не потому что думала, будто он прав, а потому что чувствовала негатив с его стороны. Не хотелось это раздувать. Но долго молчать я не смогла, скоро я сказала, что у меня есть маркер, и мы можем оставить где-нибудь свои подписи, как знак о том, что мы здесь были. «Не надо портить красивый город», — ответил он. У вокзала на здании была огромная вывеска МТС с текстом: «Ты всё сможешь!» Я тогда подумала о том, что не смогла поступить в медицинский университет и остаться в этом чудесном городе.       Мы купили билеты на вокзале и устроились в зале ожидания. Коля грыз куриную ножку, купленную в магазине, я ела плюшки, закусывая их бананом. За нашими спинами была стеклянная стена, состоящая из одного большого окна. Там, за этой стеклянной стеной, садилось солнце. Меня раздирало щемящее чувство в груди. Тогда я, глядя под ноги, сказала:       — Знаешь что?       — Что? — отозвался брат.       — Я немного расстроена.       — Потому что не прошла в универ?       — И это тоже. Но сильнее меня расстраивает то, что ты во мне разочаровался. Может, не во мне, но в моей безответности и безалаберности.       — Да, есть такое, — ответил он честно.       — И самое интересное, что меня расстраивает не сама моя безответственность, а то, что она не нравится тебе, — сказала я.       Мы молча сидели рядом. Я думала, что жду кого-то в этом зале ожидания. Мне казалось, что кто-то вот-вот должен появиться, я здесь не потому, что дожидаюсь поезда, а потому что жду кого-то очень важного. Возможно, я всё-таки немного желаю того, чтобы кто-то появился бы и забрал меня с собой. И только я это осознала, как в моей голове блеснул образ Смерти с косой. Я была печальна в тот момент, я любила смерть. Так у меня бывает, так бывает у многих. Главное, чтобы в порыве своего настроения я не сделала чего-то непоправимого. Нужно, чтобы кто-то за этим следил, а, понятное дело, никто не будет за этим следить.       Я оставила Колю и ушла наблюдать закат. Странное ощущение, когда наблюдаешь его не дома. Как-то впервые я вдруг осознала, что закат не только для меня, не только в месте, где я нахожусь, а ещё в тысячи других городах. На западе плыло облако похожее на кита, и мне было интересно, действительно ли оно похоже на кита или это моё воображение. Скорее всего, всё-таки второе, воображение.       Я вернулась к Коле, и он сказал:       — Только что познакомился с одним мужиком, его, кстати, тоже Колей зовут. Помог ему с банкоматом. У него недавно племянник умер, которого тоже звали Колей, и он встретил меня, сказал, что я на него похож. А когда у него умер брат, Серёжа, то он через несколько дней тоже встретил Серёжу.       — Круто, — сказала я, чтобы что-нибудь сказать.       — Он на Афгане был. Рассказывал, как охотился под Витебском, увидел в прицеле оленя, хотел выстрелить, но не выстрелил, когда заметил олениху с оленёнком. Он тогда заплакал даже. Он сам снайпером для лесничества работал, а с тех пор, когда оленя не пристрелил, не может оружие в руки брать: они сразу начинают трястись. И один из его племянников хотел дедушкины награды продать, так он знаешь что сделал?       — Что?       — Собрал их все, подписал и сдал в музей. Всяко лучше, чем, если бы их продал племянник. А он едет в Витебск, сказал, как приедет, сразу пойдёт в церковь. Его не крестили в детстве, так что, вот, хочет сам всё сделать.       Перед посадкой на поезд я пошла в общественный туалет «умыться». Хотя я, правда, там умывалась, у меня с собой не было даже влажных салфеток. Я прямо там записала в свой блокнот: «Отчего матирующие салфетки есть, а мотивирующих нет?»       Мы шли по платформе, и я смотрела на свою тень. Начала говорить Коле о том, какие тени странные, а он прервал меня:       — Ты опять укурилась?       Меня смутило только слово «опять». Я шла и принюхивалась к колёсам поезда: от них пахло метро. А я ведь с ума схожу от запаха метро! Иду я усталая, принюхиваюсь к поезду и тут мне прямо в лицо спустило воздух. Что ж, по крайней мере, он пах метро.       Когда мы уже были в поезде, когда мы устроились на верхних полках, я сказала Коле:       — Знаешь, я только что осознала, какая уже взрослая. Мне почти два десятка лет!       — Дитя ты, — ответил он. — Ничего не знаешь и ни в чём не разбираешься. Но это нормально, я был таким же. Нужно чтобы было много трудностей, чтобы кем-то стать. И чем больше у тебя проблем, тем лучше ты становишься. Лучшие люди всегда проходили через полнейшее дерьмо. Хемингуэй никогда бы не писал так хорошо, если бы не прошёл через две войны.       Я промолчала, но решила про себя, что теперь буду вспоминать слова брата, когда мне на голову свалятся неприятности. Уснуть мне ничего не стоило, а вот просыпаться было сложно. Я смотрела на проводницу с немыми вопросами: «Что ты делаешь в моей спальне? Кто ты? Стоп! Где я нахожусь?»       Мы приехали в Минск, и в Минске день пронёсся стремительно и быстро, совсем не так, как это было в Гродно. Университет, где я подала документы, мне не понравился. По сравнению с Гродненским он казался даже убогим. У меня был выбор между двумя специальностями: «Медицинская биология» и «медицинская экология». Я сглупила, забыв как хотела вчера сохранить красоту мира, и выбрала медицинскую биологию. Когда я подавала документы передо мной лежала брошюра университета, и я узнала, что символ университета — четырёхлистный клевер. Такой клевер лежал у меня в кошельке. Видимо, это знак. (Хотя змею в Гродно я тоже считала знаком.)       Этот четырёхлистный клевер подарила мне Даша. Она нашла на школьном дворе лужайку, где найти четырёхлистный клевер было вполне реально. Спустя пару дней все старшеклассники химико-биологического профиля искали там свой счастливый клевер. Я все, что нашла, раздала друзьям, но тот, что мне подарила Даша, я берегу особенно тщательно. Подаренный клевер гораздо лучше приносит удачу, чем просто найденный. Я об этом нигде не читала, но уверена, что так оно и есть.       Коля уехал на практику, ведь он и так прогулял вчерашний день, когда был со мной в Гродно, и я осталась одна. Всё свободное время я потратила на исследование Минска. Город не в моём вкусе, что-то в нём есть такое, что меня отталкивает до сих пор, но понять, что это, я не могу.       Позже я встретилась с Катей (сестра Саши-Ленина), и мы гуляли вместе. Потом, когда к нам присоединился Коля, мы вернулись в университет. Таблицу, которая показывает твой рейтинг, закрыли. Мы втроём пошли к дверям комиссии, чтобы следить за ходом дел.       Если очень много людей подадут заявления, то я не пройду. Мы сидели так около двух часов, постоянно появлялись работники университета, чтобы сказать:       — Просим не создавать толпу! Родители, выйдите на улицу, абитуриенты справятся сами! Все жалуются на духоту!       Коля и Катя не вышли, они молодо выглядят и, чёрт возьми, не являются мне родителями. Они никому не являются родителями. Я наблюдала за блондином у которого, как и у меня, кончики волос были покрашены в красный. На нём был мерч моей любимой русской группы, а на его чёрной байке виднелась кошачья шерсть. Если разглядывать все эти детали по отдельности — я в восторге. Но на деле он мне не нравился в платоническом смысле.       В конце концов, посовещавшись, Коля, Катя и я решили не забирать документы и не перекидывать их в педагогический (очередной запасной план), а рискнуть и оставить их там. Коля в своё время сделал так же и оказался последним в списке. Теперь он один из первых.       Мы трое отправились на вокзал, покупать мне билет домой. По совету Кати и настоянию брата я согласилась купить себе поесть.       — Дорога длинная, а с едой ехать веселее, — сказала Катя. — Мне всегда становится веселее, когда ем.       В магазине вместо того, чтобы сказать «дайте, пожалуйста, сосиску в тесте», я сказала «дайте, пожалуйста, сосиску в тексте». И Коля стал над этим подшучивать.       — Саша такой же придурок по отношению к тебе? — спросила я у Кати.       — О, да, — кивнула она.       Чтобы понять меня, пожалуй, нужно иметь старшего брата. Лучше бы у меня старшая сестра была! Хотя нет, она бы, наверное, допекала бы меня излишней опекой, как Катя.       — Ты не хочешь сходить в туалет? Может, сейчас сходить с тобой? А чуть что он есть в поезде, — говорила она, причём даже как-то самозабвенно.       — Чуть что, — всё ещё язвил Коля, — там есть кнопка «остановить поезд».       — Иди ты! — бросила я.       Скоро я уже ехала на электричке, чтобы пересесть потом на поезд, идущий к родному городу. Чтобы вы имели представление об этом городе, мне нужно рассказать кое-что о Гродно. Когда там я увидела старый покосившийся деревянный дом, я сразу же вспомнила о родном городке. А ещё я вспомнила о нём, когда в Гродно через дорогу перешла женщина, бормочущая о котах, автобусах и правительстве.       В электричке рядом со мной сел парень с отцом. Оба они были в красных майках, и мне это понравилась. Ужасно хочу себе красную майку с золотыми серпом и молотом. Но отношения у них были очень странные. Отец дал сыну пятьдесят рублей (по моим мерками это много), а сын спросил, за что эти деньги.       — Просто так, — ответил ему папа, а потом кивнул на рюкзак сына.       Парень достал маленькую бутылочку коньяка и передал её отцу. После того, как тот выпил, парень уставился ему в глаза, и они чертовски долго играли в гляделки. По лицу юноши я уловила, что у него явные нелады с отцом. То ли во взгляде было презрение, то ли разочарование. Не знаю. Мне бы очень хотелось узнать историю того парня, но я, разумеется, так ничего о нём и не узнала.       Дорога домой была недолгой. Я была счастлива увидеть родное место. Одни города должны быть прекрасными и утопическими местами, другие шумными и бетонно-серыми, а у других дороги должны быть песчаными, а дома — деревянными.       Приятно было уснуть на своей постели.