Вечер весны

      Я стояла в метро и смотрела на приближающиеся огни фар. Отчего так часто возникает желание шагнуть вперёд, упасть на рельсы, оказаться под вагоном и покончить со всем? Да, меня расстроила единица по химии. Да, меня расстроили тройки по анатомии, над которой я просидела столько часов. Но я никогда не была из тех, кого подобное сильно тревожит.       Но это должно тревожить. Любая оценка ниже четырёх — неудовлетворительная. А теперь судите сами о моей успеваемости и о том, смогу ли я не вылететь после первой же сессии. Поочерёдно изо дня в день я думаю, что не смогу получить высшее образование, и о том, что обязательно смогу, потому что нет ничего такого, что сделали другие, но что не сможешь сделать ты. Но нужно рвать жилы, нужно пахать, а я не хочу. Я хочу уйти с кем-нибудь в лес, построить там хижину и жить в уюте и покое.       Мне не хочется исправлять завалы. Мне не хочется сидеть на лекциях, на которых я думаю: «Что я здесь забыла? Где мой запал? Где мои мечты? Неужели мне действительно нужно сидеть здесь, чтобы добиться того, чего мне хочется на самом деле?!» Мне не хочется поддерживать отношения с однокурсниками (не один из них меня не заинтересовал, как и я их, пожалуй), потому что когда-нибудь мне обязательно понадобится их помощь. Мне не хочется делать всё то, что я делаю каждый день.       Иногда начинает казаться, что мне лень жить. Но мне не лень, я просто устала. А ведь однажды летом я села на бордюр во время прогулки с Аней и заплакала, оттого, что устала гулять. Теперь я устала заниматься. Мне надоедает не само действие, мне надоедает его повторение изо дня в день.       Возможно, это каким-нибудь образом объясняет моё дикое, едва контролируемое желание шагнуть навстречу вагону метро, спрыгнуть на рельсы, захватив с собой как можно больше людей, потащив за собой каждого, кто случайно оказался рядом со мной. Так и должна выглядеть смерть: свет в конце туннеля. Только на деле не мы идём к свету, а он мчится нам навстречу со средней скоростью в 49,9 км\ч. Скорость относится только к смерти от вагона метро, но всё остальное — нет. К вам с какой-то ещё никем не вычисленной скоростью мчится теракт, несчастный случай, шальная пуля или пьяный водитель. Они всё ближе и ближе, а вы продолжаете думать, что сами идёте к свету в конце туннеля. Наивные. Даже, если будите просто стоять, избежать своей участи не получится. То, чему суждено вас настигнуть, настигнет вас непременно.       Вагон всё ближе и ближе. Я подхожу к жёлтой линии и чувствую бугорки на ней через подошву своих чёрных кроссовок. Как здорово было бы умереть. Но ещё рано. Я так хочу, чтобы после моей смерти рыдал каждый житель планеты. Жаль только, что я всё никак не догадаюсь сформулировать эту мысль иначе. «Я так хочу, чтобы каждый житель планеты улыбался от мысли, что я живу», — думаю я, и делаю шаг назад, а передо мной уже открываются двери и из них выходят люди, лица которых потом будет использовать мой мозг для массовки в моих снах.       Вагон был практически пустым. В соседнем вагоне свет казался совсем другим, неестественно жёлтым. Это была желтизна старины. И от этого налёта прошлого, которого я не знаю, в моей расстроенной и тяжёлой голове родилась прекрасная история. Но полноценно она существовать не будет, у меня нет на это сил. Уже то чудо, что я расскажу о ней в нескольких предложениях здесь.       История, которую я придумала в полупустом метро       Наше время. Молодой человек переходит из вагона в вагон в поисках своего друга, от которого он оторвался. В одном из вагонов его внимание привлекает прекрасная девушка, с которой он заводит разговор. Она рассказывает грустную историю своей жизни. Потом парень возвращается в свой вагон, чтобы взять что-нибудь такое, что могло бы подбодрить девушку, и передать ей это. Там он встречает своего друга. Между ними происходит короткий разговор, во время которого молодой человек рассказывает о девушке из последнего тринадцатого вагона. На этот его друг отвечает, что в поезде всего двенадцать вагонов.       Как и обо всём, что приходит мне в голову, я подумала, что это уже когда-то было кем-то придумано. Нечто не ново, всё уже сказано. И именно поэтому я пишу это. Эта история уникальна. Никто ещё не рассказывал о моей жизни, никто не брался писать о ней.       На выходе из метро Сентябрь посыпал на меня ярко-жёлтым листьями, плеснул в лицо чашку холодного и свежего воздуха, и я почувствовала себя лучше. Нет, я не буду кукситься. Я буду вдыхать свежей воздух, смотреть на синее небо и жёлтые листья. Я буду получать наслаждение от этого. Каждый день нужно стараться прожить так хорошо, как только можно. Тогда наверняка проживёшь хорошую жизнь. А мне этого хочется даже больше, чем оказаться под вагоном метро.       Но пока ещё моя жизнь не настолько хорошая, как мне хотелось бы. Ох, молодость! Ох, юность! Какое счастье заключается в том, что можно говорить: «Пока ещё!» Я пока ещё не известна. Мир пока ещё не улыбается тому, что я есть. Я пока ещё чувствую себя потерянной и расстроенной. Пока ещё…       От метро до общежития я добралась без суицидальных мыслей. Нет, напротив. Мои мысли стали покорными и ласковыми, как одомашенный зверь. Они искали себе хозяина, хозяина лучше, чем я сама. Я бы хотела быть ручным зверем всего человечества, быть зверем, которого все любят и о котором все заботятся. Но что важнее: быть любимым всяким или быть безгранично обожаемым кем-то одним?       Я не знаю ответа. Я не замечаю всеобщей любви, я не замечаю чудовищного обожание от кого-то одного. Но зато я вижу простую человеческую любовь. Вроде улыбок и шуток друзей, вроде звонков родителей. Кстати, о родителях. Мне звонил папа. Мы мило поговорили. Я рассказала о том, что у меня всё хорошо (ложь), а он рассказал про свою работу, про макароны, в которые он добавил перец, и которые забраковали мои братья.       И мне было интересно. Мне интересно было слушать о том, как в деревне убирают картошку, как в макароны добавляют перец, как они с мамой ругаются и как мирятся. Удивительно, но мне было по-настоящему интересно. А ведь раньше меня интриговали лишь грандиозные новости, вроде открытия новой элементарной частицы или появления какой-нибудь дерзкой революционной идеи. И что со мной стало? Почему я с таким интересом слушаю про макароны, которые так грубо забраковали мои братья?       — Готова поспорить, что мне они бы понравились, — сказала я в телефон, соединяющий меня с папой.       — Не спорю. Я в итоге съел всю кастрюлю сам. Хотя нет. Ночью мама просыпалась и съела весь перец из макарон, хотя говорила, что ей они тоже не понравились.        — А у меня вот закончился отрав, — я запнулась, а потом поправила себя: — отвар из трав закончился. Отрав — это укороченная версия, чтобы говорить быстрее.       Мы посмеялись. А потом пришло время прощаться.       — Я приеду на выходных. Съем твои макароны. Я жутко по ним соскучилась, я же здесь одними яблоками и бутербродами питаюсь. Очень люблю твои макароны.       — Да-да, я тоже тебя люблю. Наконец-то ты решила приехать. Почти месяц прошёл.       — Да, почти месяц.       — Ну, меня мама зовёт. Пора идти.       — Пока, люблю тебя и очень скучаю.       — И я скучаю.       Я бросила телефон, улыбнулась и громко вздохнула.       — Я и не знала, что у тебя есть парень, — сказала моя соседка по комнате.       — Это был папа. Я папу люблю и по нему скучаю. А парня у меня нет, я уже говорила.       И хорошо, что его нет. Было бы слишком сложно скучать по семье, питомцам, родному дому, друзьям и ещё по парню. Но, наверное, то, что по тебе скучают тоже, скрашивает печаль и ожидание встречи.