Вечер весны

      На следующий день, после того, как мне исполнилось восемнадцать, я познакомилась с Алексом. Это случилось в художественной галерее.       Мы с Аней ходили от картины к картине и озвучивали свои мысли. Пошлее нечего не придумать. Нет, ребят, серьёзно, если не разбираетесь в искусстве, если вы по-настоящему в нём не разбираетесь, лучше молчите в галереях. Когда говоришь о картине сам, всей глупости не замечаешь. Свои промахи, они незаметны, но вот чужие…       Осознав всю гротескность этого место, я замолчала. Люди с толстыми пуленепробиваемыми душами пытаются подражать изысканным критикам. В галереях разумнее всего молчать. Или спорить. Среднего не дано.       А ещё в галереях, оказывается, очень просто знакомится. Я этого не осознавала раньше. Как и то, что все эти рассуждение, кажущиеся тебе стоящими, со стороны выглядят просто нелепо.       — Что думаете по поводу этой картины? — я обернулась на голос.       Юноша. Обычный такой невзрачный юноша со слегка вьющимися волосами, нервными глазами и срывающимся голосом. Или он это от волнения?       — Думаю, что она символизирует взросление. Тут ведь две картины из одной серии. Кстати! Иди сюда, — я потянула его за руку к себе, — если смотреть отсюда и смотреть женщине в глаза, её лицо становится красным. Сливается с фоном, понимаешь? Всё исчезает, а глаза, которые отражали весь мир, остаются. Смотри! Ну, видишь?       — Нет.       И хоть я была недовольна таким ответом, но меня всё-таки радовало, что с нами с Аней заговорили. Аня, кстати, вся растерялась и молчала. Совсем, как Лапка, когда к нам подбежал парень, смешно поправлявший волосы в отражении напротив столика, где мы сидели.       Около пианино в малом выставочном зале мы остановились. В зале были только мы трое. Три человека, пианино и десятки картин на чёрных стенах. Я на картины давно уже не смотрела, я усердно искала в новом знакомом (хотя мы так и не представились друг другу, а, следовательно, и не были знакомыми) достоинства и я их не замечала. А ведь для меня это настоящий постулат: в каждом находить что-то хорошее.       — Ты играешь на пианино?       — Играю.       — И хорошо играешь? — наверное, я спросила это с некоторым вызовом. Я ещё помнила пианиста, которому оставила записку, в день, когда умер Дружок.       — Э, — протянул парень, — я как бы играю, но я никогда не учился играть. Просто стучать по клавишам в своё удовольствие: что здесь трудного?       Разочарование. И очередная попытка что-то исправить, может, если мы разговоримся, то я найду что-то хорошее?       — Пойдёмте, присядем, — обратилась я к Ане и парнишке. — Кстати, там стоят красивые стулья и диванчик… они для посетителей или для красоты? Такое чувство, когда на них садишься, что они могу сломаться, такие они изысканные. Я пока делала фото на диванчике, думала, что он сломается, поэтому, наверное, лицо у меня будет слишком серьёзным. Шучу! Я вообще не люблю на фотографиях улыбаться, у меня все фото серьёзные.       — А я тоже сидел на этих стульях. Только я оттащил стул к розетке, чтобы телефон подзаряжать. В итоге пришёл сотрудник и попросил поставить его на место.       — Не очень-то культурно…       — Вот именно!       Он даже не понял, что я говорила о       нём, а не о сотруднике галереи.       Было скучно. С ним было скучно, его шутки были избиты, а попытки говорить о высоком обращались во что-то жалкое, настолько жалкое, что хотелось просто молчать. Говорить с ним было, как смотреть на картины: лучше молчать или спорить.       На выходе из галереи я спросила:       — Слушай, а как тебя зовут? Ты не представился.       — Алекс.       Будь я кошкой, у меня шерсть бы встала дыбом. Нет, о, нет, он не смеет называться Алексом! Это имя слишком хорошо для него. Да его и не могут так звать! Он кто угодно, но только не Алекс. Алекс — это звучит слишком круто для него. А Александром он быть не может, я знаю, как выглядят Александры. У меня папа Александр, чёрт возьми!       — Саша, — произнесла я, сдвинув брови.       — Приятно познакомиться!       — Да, не я Саша, а ты! Ты ведь Саша?       — Алекс.       — Значит, Лёша?       — Я Алекс.       — Такой себе ты Алекс, — тихо пробурчала я.       — Так, а вас как зовут?       — Нас зовут одинаково, — мой голос всё ещё захлебывался недовольством.       — Аня, — вставила, наконец, слово Аня, шагающая с нами рядом.       — Я Анна, — поправила я. — Аня — это не я. Анна — это не Аня, это другое. Это гораздо красивее.       — Нет, это старит.       Ещё никто мне не говорил, что имя «Анна» старит. Никто не сомневался в том, что это звучит возвышенно и прекрасно. Никто меня ещё так не злил, никто ещё не недооценивал моё священное имя. Слово «Анна», возможно, священный грааль моей жизни. И тут его оскверняют!       — Пошёл в жопу, мудак конченный! — взревела я, остановившись на месте. — Мы и часа не знакомы, а меня от тебя тошнит! Проваливай к чёртовой матери! Меня тошнит от твоего лица, от твоих слов, от тупых шуток и мыслей. Ты даже не неандерталец! Ты чёртов автралопитек! И я не вижу в тебе ничего хорошего, ничего интересного! Потому что ты сам ничто. Ничтожество. Тьфу!       Но, конечно же, это всё было только в моей голове.       — Ничего ты не понимаешь в именах, — и я безразлично махнула рукой. — Лучше давайте помолчим и… ой, смотрите, какой фонтан красивый!       — А там машина крутая! — он указал на старинный кабриолет, поставленный для привлечения внимания у дорогого мажорного кафе. — Давайте сядем в неё! Сделаем фото!       — По-моему, там нельзя ничего такого делать, — ответила Аня — самый трезвомыслящий человек в нашей свежеиспечённой компании.       — В этом и есть вся соль! Так ведь гораздо интереснее! Ну?! — недоАлекс посмотрел на нас с вызовом.       Впервые я увидела смысл в его словах.       — А давайте, — и я залезла в машину, заняв место у руля.       НедоАлекс сел сзади, Аня встала рядом и сделала с нами селфи. Ну вот, теперь мы не просто случайные знакомые. Теперь у нас есть общее фото.       Это было сразу же после моего Дня рождения. А потом всё утихло. Жизнь потекла своим будничным, монотонным, но таким приятно-усыпляющим чередом. Меня охватили новые заботы, я совсем забыла о знакомстве в галерее. Меня отвлекли тысячи маленьких дел.       Например, я забыла в банкомате карточку, и он её проглотил, поэтому пришлось ехать в главный филиал и забирать её там. Мне дали членский билет БРСМ. Я покрасила кончики волос в красный. И съездила домой, но не повидалась ни с кем из своих друзей: Аня-Лев была в Витебске, а Рыбка болела и не могла выйти прогуляться со мной на улице.       — Мама сказала, что мне с моей простудой лучше сидеть дома…       — Иногда нужно перечить родителям! — прокричала я в трубку. — Ты безвольная. Почему ты такая безвольная?! Ах да, прости, — опомнилась я, — я такая грубая, прости. Ты же рассказывала, как устала, да, ты устала, ты болеешь, хочешь спать… а ещё ты безвольная. Бедняжка.       Папа, сидящий рядом, сказал:       — Ничего у тебя такие отношения с друзьями.       — А ты думал, — подмигнула я ему. — Даш, я так хотела встретиться! Я всю неделю только этого и ждала. Ты ломаешь мои планы!       — Ты тоже говорила, что приедешь перед своим Днём рождения. И после. И оба раза не приехала.       — Но я же не виновата! И это чертовски похоже на месть! Я так ждала, так ждала!..       — Не реагируй так остро.       — Ломать мои планы для меня больнее, чем, если бы ты ломала мне кости.       — Хочешь проверить?       Если бы мой папа слышал и это, он бы точно решил, что у меня с друзьями совсем не здоровые отношения.       — Я тут подумала, — начала Рыбка, а я её перебила.       — Так ты умеешь думать?! Ничего себе!       — Ха-ха, — сухо ответила она, а я искренне и чисто рассмеялась, сползая со стула на пол кухни.       — О, Анна, мне пора собираться!       — Как? Уже? Но я не наговорилась! Я так давно тебя не слышала! Так соскучилась! А ты?       — Я о таком вслух не говорю.       — Ты же будешь скучать, пока мы не встретимся. Мы не виделись полтора месяца, а увидимся только через два.       — Я не говорю о таком вслух, — повторила она.       — Ладно, можешь, ничего не говорить, потому что я запросто говорю о таком. Я буду скучать. Не знаю, будешь ли ты, но мне достаточно того, что я буду.       Да, встретиться с Рыбкой в те выходные так и не вышло. Но я пыталась сдать кровь на донорство в своём городе. (Не вышло.) Я сделала дома плакать с ёлкой в виде таблицы Менделеева для университета. Я играла с Ураном. А потом я ехала на электричке домой, слушала музыку в наушниках и время от времени прикладывалась к своему блокноту. До этого там было лишь три новые заметки — фразы информатика, которые я нашла интересными.       Вот они:       Заметка номер один: в дурдоме, кто первый халат надел, тот и врач.       Заметка номер два: у победы всегда много отцов, поражение — всегда сирота.       Заметка номер три: эпоха географических открытий ещё не закончена. Когда я был школьником, то есть в советское время, нам говорили, что самая длинная река — Миссисипи. Сейчас установили, что это Амазонка. Человечеству предстоит ещё столько открытий!       Под этими записями за два часа моей вечерней поездки появились вот такие записи. Специально для вас я оставила пояснения: может быть, вам интересно, как мои мысли рождаются. (Открою секрет: они рождаются точно так же, как и ваши мысли.)       1. Пока ты смотришь на мир и видишь его нечётко, он тебе нравится. Что угодно, что ты видишь размыто, кажется лучше. Да, когда видишь размыто, тебе нравится, но, когда начинаешь видеть чётко — начинаешь любить. Любить со всем тем, чего видеть не хотелось бы никогда. Любовь призывает прощать недостатки. (Это пришло ко мне в голову, когда я испугалась, что забыла очки дома. К слову, я нашла их в сумке с ноутбуком, поэтому можете не переживать, я не была слепым котёнком.)       2. Я лишь возомнила себя интересной, а ты таковой являешься. (Это я долго размышляла о том, как я счастлива, что дружу с Рыбкой. Она потрясающая!)       3. Диета способна сделать твою талию тонкой, а упражнения — сделать тело гибким. Но диеты и упражнения не сделают твой ум гибким, а мышление и юмор тонкими. (Это я размышляла о том, как лучше растянуть на неделю еду, захваченную из дома. А ещё о том, что на физкультуре уже на следующей неделе мы начнём сдавать зачётные нормативы.)       4. Чем умнее становишься, тем меньше видишь поводов для радости. Но, что интересно, меланхолия и понурость не являются признаками большого ума. (К таким мыслям может привести наблюдение за глупым и счастливым ребёнком, жующим свою перчатку.)       Я вернулась из маленького родного городка в большой и уже тоже немного родной Минск. Жизнь снова закрутилась своим убаюкивающим торопливым хороводом. Я ездила во все концы города, чтобы подобрать друзьям подарки к Новому году. Я искала подарки, которые сделали бы их счастливыми. Я сдавала зачёты. Я была первой, кто вышел сдавать физику. И я была первой девушкой, которая получила зачёт по истории. (Наш историк настоящий монстр и самодур. Наверное, такие попадаются во всех специальностях во всех университетах мира.) Я успела простыть и заразить Аню. Но перед тем, как её заразить, мы сходили в музей-мастерскую имени Заира Азгура. Это про скульптуры, если вы не знаете.       Сначала мы оказались в выставочном зале, размером меньше моей комнаты в общежитии. Конечно, меня жутко радовали огромные бронзовые головы Маркса и Ленина, но, согласитесь, для музея два достойных экспоната — маловато.       Я уже успела разочароваться, как вахтёрша указала на замысловато спрятанную лестницу:       — На втором этаже мастерская, где работал Азгур.       — Спасибо!       Мастерская была восхитительна. Огромный зал, уставленный бюстами и изваяниями в полный рост. Окон практически нет, в любом случае, их не видно, стеллажи с бюстами поднимаются к высокому потолку, а пол сделан из грубо обработанного дерева, которое, кажется, когда его вымоешь деревом и пахнет. Деревом! Не паркетом или ламинатом, а деревом! Да, мне по душе натуральное дерево, пусть и выглядит это как-то… мещански.       Рядом с огромной мастерской была маленькая комнатка, залитая красным светом, как в кошмарах или популярных триллерах. Там в центре комнаты на столе лежали работы людей из психоневрологического диспансера. Таблички с их именами висели на стенах, а рядом с ними — полоски зеркала, прямо на уровне глаз. Мне такая задумка очень даже понравилась. Жаль, что нельзя сделать буквы зеркальными. Я бы этим обязательно воспользовалось: вот пишу я, а в зеркале этих букв отражаешься ты…       А теперь рубрика «Анна учит жизни»! А что? Мне восемнадцать, я уже повидала этот мир. А если серьёзно, то вот вам полезный совет: заговаривайте с сотрудниками музеев и галерей. Переступите неловкость и заговорите первыми. Спросите что-нибудь про понравившуюся вам картину. Или про её автора. Или про само здание музея. Главное заговорить!       Как вы уже могли догадаться, среди каменных, гипсовых и бронзовых фигур кроме нас с Аней был ещё один живой человек из плоти и крови: старая сотрудница музея. Уж не помню, что я у неё спросила, но она видно скучала без дела, поэтому с огромной радостью провела нам экскурсию по залу со статуями и бюстами, а потом провела в красную комнату.       — А почему зеркала висят напротив глаз? И красный свет? — спросила я, глядя на стол с рисунками, напоминающими рисунки любимого мною Ван Гога.       — Это идеи наших молодых сотрудников. Не всегда они удачные, но эти даже мне нравятся…       И понеслось. Я не буду рассказать вам весь наш разговор, скажу только то, что меня задело больше всего. Эта крепкая женщина в красном из-за света свитере, с красной кожей, красными глазами и зубами говорила своим приглушённым и чётким голосом, который тоже казался красным:       — Главное только понимать, что ты один такой. Ты один проживаешь такую вот жизнь, с такими вот ситуациями и чувствами. Вы, девочки, ведь понимаете, что больше никто во всём мире не проживает с нами эту минуту точно так же. Никто больше не стоит в этой самой комнате, не говорит о этих самых вещах. Все значимы. Всё значимо.       И пускай я не была с ней согласна, но мне нравилась её мысль. Это одна из тех мыслей, которые делают человеческую жизнь выносимой. Люди копаются себе, словно ковыряют плоть ножом, поэтому им нужно утешать себя чем-то. Но всё-таки я думаю, что всё, что происходит с нами, уже приключалось с кем-то. В мире нет ничего нового. И все мы одинаковые: в каком-то там американском институте заморожены две одинаковые снежинки, так что не надо мне тут избитых метафор. Не надо.       Но сколько людей, столько и мнений. Хотя в этой мысли я сомневаюсь тоже. На Земле более семи миллиардов человек. И мне кажется маловероятным, что по поводу одного и того же вопроса может быть более семи миллиардов мыслей. Тебе нравятся спагетти? Ответа только три: да, нет, не знаю. Может быть, их и больше, но сомневаюсь, что наберётся хотя бы один миллиард.       Да, жизнь текла своим мирным руслом. Я сдавала зачёты, болела, ходила по музеям и встречалась время от времени с Лапкой, чтобы посмотреть у меня в комнате какой-нибудь хороший старый фильм или посидеть с ней в нашем любимом кафе. А потом приблизился конец месяца, а вместе с ним и Новый год.       А ещё мне написал недоАлекс. Он очень хотел встретиться. А я ответила: «может быть». Кажется, сейчас самое время, чтобы в моём повествовании появился новый персонаж, вы так не считаете?