Вечер весны

      Я показала большой палец, а Лапка показала этот же жест, только перевёрнутый вверх тормашками мне в ответ. Я покачала головой и повторила попытку. На этот раз она повернула большой палец не на 180 градусов, а всего на 90. Но мне этого мало, и я снова повторила попытку, пока она мне в ответ тоже не показала большой палец, и тогда мы ударились кулаками. Вот так у нас и появился свой жест. И мы с ней тем временем всё ближе и ближе, и я так счастлива, что не одна в этом городе, который хочет казаться огромным, но таким не является.       Мы сидели в комнате Лапки: её соседок не было, поэтому громко играла музыка из какого-то мюзикла, и мы говорили про деньги, потому что их у нас не было. Когда есть деньги, про них не говоришь — их тратишь.       — Это ужасно, — Лапка скатилась вниз по стене и развалилась на кровати: — Жизнь уходит на то, чтобы найти деньги.       — Лишь половина жизни, — поправила я, — а вторая половина уходит на то, чтобы эти деньги потратить.       — А ещё меня бесят все эти люди, которые говорят, что счастье не в деньгах.       — Но счастье действительно не в деньгах: оно в том, что за них можно купить.       — Точно.       Но тем зимним вечером мы превратились в опровержение своих собственных слов. Можно быть нищим студентом, но при этом оставаться счастливейшем человеком. Потому что внутреннее состояние зависит не столько от того, ч е м ты обладаешь, сколько от того, к е м ты владеешь.       Мы смотрели «Мулен Руж!» и перематывали каждый смешной эпизод по несколько раз. Игра актёров была восхитительной, музыка была на высоте, а история… история была такой, какой та, что я пишу, не будет никогда. Она была целиком и полностью выдуманной, но осознание этого не помогло нам сдержать слёз, когда на экране с трагичным финалом отражались наши лица с мокрыми следами от слёз на щеках.       А потом мы много смеялись и вели себя, словно пьяные только оттого, что нам было весело вместе. Позже пришли соседки Лапки, и с ними я говорила в тот вечер больше, чем со своими собственными соседками я говорю за неделю.       — Твоя кровать такая широкая, — сказала я, свернувшись в удобную позу.       — Неправда, у тебя она намного шире.       — О да, у меня она намного шире, — ответила я, играя бровями, и мы прыснули смехом, потому что это была очередная наша шутка, ставшая шуткой неожиданно и как-то вдруг, причём ставшая как-то вдруг не просто шуткой, а пошлой шуткой. Нашим любимым видом шуток.       — Анна! — после долгого хохота, взвыла Лапка с ноткой притворного недовольства. — У меня после наших встреч щёчки болят!       Она, конечно, говорила про улыбку, но я не могла удержаться от такого ответа:       — Как странно, мы ведь ни чем таким не занимаемся, — и снова игра бровями. -       Боже, ты ведь понимаешь, что у Лизы всего один наушник надет? Она уже точно думает про нас что-то не то, — и мы снова упали на кровать, счастливо смеясь и держась за болящие от хохота животы.       Но время шло, было уже почти десять вечера (в обычные дни в такое время я ложусь спать), и пришло время расставаться. Было два варианта: Лапка могла проводить меня до трамвайной остановки, либо провести до станции метро, что сошло бы за настоящую прогулку, ведь добираться туда не меньше получаса.       — И до какого места же ты будешь меня провожать сегодня? — поинтересовалась я.       — Анна, я сделаю всё так, как вы пожелаете, — и, клянусь, её голос точно можно было назвать томным или даже сексуальным; мы всё ещё играем в нашу игру с этими дурацкими пошлыми шуточками, делающими нас такими счастливыми и весёлыми.       — Как я пожелаю? — ответила я, скопировав её же тон. — Я хочу, чтобы это было медленно и нежно, — и очередной приступ смеха.       — О, Анна! — и я просто завизжала, так мне нравится, когда моё имя произносят полностью.       — Анна, — снова сказала она, и я опять завизжала.       — Анна…       И я сползла с кровати, захлопала ладошкой по полу и привлекла внимание всех её соседок своим громким хихиканьем вроде тех хихиканий, которые так часто вылетают из уст неопытных старшеклассниц.       В конце концов, спустя с десяток странных шуточек, мы стали собираться. Я укуталась шарфом, застегнула чёрное пальто с меховым воротником, надела шляпу и перчатки и, пока ждала собирающуюся Лапку, бросила очередную шутку: идиотскую, но искреннюю.       Лапка ухватилась за живот и, поборов смех, выдавила:       — Боже, когда это всё уже закончится?       И меня словно током пробрало, я идеально знала ответ, я выдала его так, будто готовилась к этой сцене всю неделю, будто просыпаясь по утру, читала свой короткий текст, как мантру. Я сказала:       — Надеюсь, что это не закончится никогда.       И эти слова пролились не из моего рта, их извергло из себя моё сердце. Я не умею лгать, но ничего более честного я не говорила. Это была Правда. Правда с большой буквы. И, то, как ответила мне Лапка, меня жутко обрадовало.       Она сказала:       — Ого, это было так искренне, — и она приложила ладошки к щекам, — чёрт, как же мило!       И мы смущённо захихикали.       На улице нас окутал туман. Такой туман, который бывает только в фильмах или снах. Густой, немного жуткий и таинственный. Вечер стал ещё красивее, вечер стал ещё значимее. И трамвай, который подъехал к остановке, словно подыгрывая туману вокруг, оказался совершенно пустым. Его окна светились жёлтым, номера не было, но двери были открыты, словно ждали чего-то.       — Ну же, иди! — подтолкнула меня сзади Лапка, и опустила капюшон, который я ранее заботливо на неё одела. — Спроси, идёт ли он к твоей остановке!       Я так и сделала: получила утвердительный ответ от водителя и пробила билетик, который мне дала Лапка, чтобы я по своей авантюрной привычке не стала ехать зайцем. Пока трамвай стоял на месте, а Лапка смотрела на меня с остановки, я старалась её рассмешить, кокетливо (со стороны это, наверное, было не так) махая ей рукой и играя бровями, показывала наш условный знак: большой палец. Она показала мне его в ответ, и я буквально расцвела от радости и улыбки.       И вот трамвай тронулся. Если днём, когда я ехала к общежитию Лапки, мне и удалось пропустить её остановку из-за невнимательности, то на этот раз я была предельно внимательной и поэтому в своей комнате я была уже относительно скоро. Меня ждала уборка этажа, потом душ и только после всего этого сон.       И хотя свет, как обычно горел, и у кого-то играла музыка, я лежала и чувствовала сладостную негу приближающегося сна. А ещё я подумала, что если опишу этот вечер из своей жизни здесь, то это будет ошибкой: никому ведь не интересно, что со мной приключается. Вся эта книга — одна большая ошибка. Но это не значит, что и моя жизнь, о которой я пишу, тоже ошибка. Нет, вовсе нет. Ошибка в том, что о себе я пишу больше, чем о вас. На самом деле, читатель плевать хотел на талант автора и на сюжет его истории. Читателю хочется увидеть в одном из персонажей себя самого, прочесть свои собственные мысли. Вы все хотите, быть теми, о ком пишут книги, но ничего для этого не делаете.       Но и я ничего не делаю для того, чтобы о тебе написать, друг мой. И прости меня за это. На самом деле, под конец зимы я совершенно потеряла себя. Иногда я думаю о том, что брошу писать. Нет, эту историю я допишу, но когда-нибудь непременно брошу. Я забываю, что мечтала когда-то стать известным писателем, влиять на что-то, влиять хоть на чьи-то мысли, открывать хоть кому-то глаза. И мне так страшно, боже, как же мне страшно! Если взять голую меня, без всех моих друзей, если взять меня, как одинокое человеческое существо, то… у меня не останется совсем ничего, если я откажусь от своей мечты. Новая не появится, нет.       Знаете, я ведь просто не уважаю людей без цели или мечты. Всегда должен быть конфликт, всегда должно быть стремление. А я его теряю… как и уважение к себе.