Вечер весны

      — И таким образом, по артериям глаза мы можем судить об общем состоянии кровеносной системы, а по состоянию кровеносной системы мы можем предположить заболевания глазного яблока, — лектор сделала паузу и добавила с улыбкой: — А по блеску в глазах можно судить о состоянии души.       И я тогда даже выпрямила спину, так меня встряхнули последние слова. Ведь это же то, что происходит в моей жизни! Поэты в белых халатах и учёные со шляпами и горчичного цвета шарфиками.       Я, конечно же, поэт, бросившийся в науку. Но, знаете, мне ведь это положение дел нравится. Я набираю этот текст в своей комнате и на своей кровати. Я дома. За дверью мама с Ваней смотрят «Бумер», а я тут занимаюсь своими делами. Совсем как в детстве. И, что удивительно, как минимум половину проведённого дома времени я потратила на подготовку к контрольной работе по анатомии.       И вот к каким выводом я пришла, когда отбросила исписанные листы в сторону и села за этот недодневник-недокнигу: я хочу знать, как работает человеческое тело. И, более того, я хочу это знать, потому что мне кажется, что, возможно, тогда мне станет легче постичь человеческую душу. Как хорошо на мне бы ни смотрелся белый халат, но я поэт, я писатель, и лирика сочится из моих глаз, а стоит мне раскрыть рот, как воздух сотрясается эпитетно-метафорной звуковой волной.       Я печатаю, и я плачу одновременно. И у меня нет причин плакать, но я так счастлива, но мне так грустно, но моя жизнь уже не видна за всеми этими «но». Слова — это что-то среднее между мыслями и действиями. Человек — это что-то среднее между животным и Богом. И я — это что-то между. Ничто, но что-то. И снова выскакивает это жуткое «но». Как же я устала.       Нет даже десяти вечера, но я чувствую себя так, словно мне нужно поспать до прихода следующей весны. Я чувствую себя жутко. Я помню эту беспричинную тоску, ведь именно так начиналась чёрная эпоха в моей жизни, которая познакомила меня с цветом крови, успокаивающей болью и днями, проведёнными в постели, потому что не было ни одной причины, чтобы встать.       Это всё снегопад в середине апреля. И ведь это даже не метафора. Небо действительно затянуто серыми тучами, но этот вечер окрасил линию горизонта в розовый, и тёмно-синяя туча так красиво создавала контраст, что я перестала бросать Урану и Плутонию палочки, и стояла какое-то время неподвижно, глядя на небо и вспоминая…       Я плакала сегодня дважды: когда набирала текст (тот, что чуть выше), и когда, по приходу с прогулки домой, Уран положил мне на колени голову, и я стала чесать у него за ухом. Я вспомнила…       Сегодня Плуто в первый раз отправился на полноценную прогулку, и всё было точно так же, как это было с Дружком. Мне тогда было шесть или семь. И это розовое небо так напоминает то небо, которое я запомнила из своего детства. И тени от облаков, и чёрные силуэты деревьев в дали. Но свет заправки напоминает, что я уже не в детстве, этот неоновый свет напоминает про ночи, проведённые с Лапкой (звучит неприлично, но вы поняли, о чём я). Этот неоновый свет говорит о том, что годы моей юности я провожу в беспричинной грусти, которую я не могу унять.       Меня окружают чудесные люди. Рыбка вчера передала мне шоколадку в честь пасхи, она терпела мои объятия и нападения неугомонного и гиперактивного Плутония. Аня (из универа) перед моим отъездом из Минска принесла мне яблоко, потому что она знает, что я всегда хочу есть (пожалуй, это всё же как-то связано с пустотой, что я чувствую). Мой папа готовит лучшие в мире макароны, а мама любит меня, как и положено всем мамам. Уран и Плутоний едва ли не вывихнули свои хвосты, так они ими виляли, когда я приехала.       Но я всё равно несчастна. Мы переписывались сегодня с Димой, и я упрямо отрицала какую-то псевдонаучную теорию. И тогда у нас произошёл такой вот диалог:       Анна: а почему я должна верить, что они знают?       Дима: а почему ты должна верить, во что бы то ни было?)       Анна: а почему я НЕ должна верить, во что бы то ни было?))0)       Дима: т. е. ты сейчас ни во что не веришь вообще?)       Анна: во что-то верю       Дима: с фига ли?)       Анна: чтобы жить, мне надо во что-то верить, если вещи, в которые хочется верить, отбросить, то там и до самовыпила недалеко, а ты что, сам ни во что не веришь, или как?       Дима: я ж не спрашиваю у тебя, почему я должен во что-то верить, а во что-то нет)       Анна: я просто поинтересовалась не хочешь говорить, не говори       Дима: *вздохнул*       Анна: *закатила глаза*       И если бы он всё-таки спросил, во что же я верю, я бы ответила, что не знаю. Как тогда. В те тёмные-тёмные времена я не верила ни во что. Для меня не было ни дружбы, ни любви, ни чести, ни бескорыстия. И именно поэтому я так жадно искала смысл. Мне нужна была причина, чтобы остаться. Я убеждала себя, что пока я ищу смысл, мне есть зачем жить.       Но сейчас я не ищу его больше. Я ищу себя, но мне кажется, что я отхожу от ответа всё дальше и дальше. Каждое написанное здесь слово — это шаг в сторону. И я шагаю к обрыву, и никто не собирается меня остановить. А ведь меня нужно просто окликнуть по полному имени, и я остановлюсь. А там уж либо спасайте, либо толкайте в бездну.       Но вы не знаете меня, а я не знаю вас. И я так запутана, боже, как же я запутана. Вы ведь видите, что моя жизнь не сериал, где сюжетные повороты громоздятся друг на друге. Ничего особенного со мной не происходит. Но это самокопание…       Наш лектор по анатомии однажды сказала: «Мы разные». И это было хорошо. Но потом она добавила: «Но никто не знает какие». И всё больше не было хорошо.       Я поэт, который носит белый халат и пишет прозу. Хорошо построенное предложение способно ударить меня кулаком под дых. В любом случае, весь воздух из лёгких исчезает наверняка, когда говорят что-то красивое и не пустое. Так вот из-за этого я — сплошной синяк. Как Маяковский. Он в одном своём стихотворении писал, что его тело — одна сплошная боль. И, может быть, именно поэтому он и был таким выдающимся поэтом.       Я не страдаю, потому что возомнила себя Артюром Рембо в женском лице и на современный манер. Но, возможно, я стала им, стала поэтом, стала писателем, марателем бумаги и пустословом из-за того, что не могу сдержать всю эту боль в себе. Моих слёз не хватает, чтобы выплакать печаль до дна. И когда не хватает слёз, остаётся достать чернила.