Чёрный лёд

      Всё имеет обыкновение заканчиваться. Телевизионный проект, под который было отведено три месяца жизни, подошёл к своему логическому завершению.       Не то чтобы Ноэль полностью изменил отношение к начинаниям подобного рода, признавая, что был неправ, когда называл их глупой тратой времени — он не представлял, какие события должны произойти, чтобы его мнение стало прямо противоположным, — но определённая нотка тоски давала знать о себе.       Воспоминания были свежи, адреналиновая волна, гулявшая по венам, не улеглась окончательно и отступала медленно.       Ноэль продолжал думать о последнем выступлении, вышедшем этим вечером на экраны не в записи, а в прямом эфире, и завершившимся победой.       Рошель, прогнозируя итоги на старте, не ошиблась.       Ноэль сделал себе своеобразный подарок ко дню рождения. С небольшим опозданием, но сроки не имели значения.       Победа такого плана не могла сравниться с золотом Олимпиады, но... Ноэль всё равно радовался. Был одновременно растерян и польщён, не до конца веря, что зрители отдали большинство голосов им с Тэссой.       В этот вечер многие успели сказать ему, что победа заслуженна, а финальный номер являет собой идеальный сплав из сложной хореографии, примечательной визуальной составляющей, красивой истории и чувств, вложенных в её исполнение. Произведение искусства, шедевр в чистом виде, выписанный на ледяном холсте двумя парами острых лезвий.       Огненно-рыжий наряд Тэссы, пиротехническое шоу, сопровождающее выступление, столбы пламени, взмывающие вверх на моменте припева. Руки, обвивающие шею, ноги, обхватывающие талию, кружение и пристальный взгляд глаза в глаза. Так просто поверить, что между фигуристами действительно проскочила искра, и они безумно любят друг друга, не мысля жизни порознь. Неплохой повод для ревности, если не знать заранее, что всё — постановка, талантливая и безумно убедительная. Повторение проката из Бостона, а правильнее сказать — заключительной его части, отрепетированной и с блеском воплощённой в жизнь. Не в одиночестве — синхронно. Лёгкость исполнения. Так, как он должен был проехать по льду тогда. Так, как не сумел в итоге, а сейчас исправил ошибки, наслаждаясь произведённым эффектом.       Танец, длившийся три минуты вместо стандарта в полторы. Танец отчаяния и боли, танец потери и обретения, нежное касание в самом конце. Подрагивающая ладонь ложится на щёку, поглаживая и, когда она готова соскользнуть, разрывая тактильный контакт, прижать её своей рукой, закрыть глаза, насладиться секундой тишины перед аплодисментами.       Посмотреть на того, кто пришёл поддержать его в финале. Не отводить глаз и не отворачиваться, как несколько недель назад. Напротив, смотреть пристально и улыбаться, думая: «Я никогда не был счастливее».       Вечеринка казалась Ноэлю скучной и раздражающей. Задерживаться на ней было бессмысленно. К тому же, человека, способного скрасить пребывание там, поблизости не оказалось. Ноэль озирался по сторонам и каждый раз разочарованно вздыхал. Макс пока не вернулся, хотя обещал составить компанию. Перед этим, правда, собирался отвезти домой Марка, разумно рассудив, что семилетнему ребёнку не место на подобных мероприятиях.       Они стояли у машины, обсуждая дальнейшие планы. Марк посапывал на заднем сидении, Ноэль прижимал к груди плюшевую игрушку — подарок от юного поклонника. Ещё один талисман от семьи Эллиот, ныне сидевший на кровати в гостиничном номере и служивший единственным напоминанием о том, что встреча с представителями обоих поколений Ноэлю не привиделась, а была — совершенно точно — реальной.       Прежде, чем уехать, Макс поцеловал его, наплевав на большое скопление народа вокруг. На то, что уже на следующий день во всех газетах могла появиться горячая новость об отношениях между известным фигуристом и наследником британской империи роскоши.       — Это тоже на удачу? — спросил Ноэль, вспоминая преддверие выступления и объятия в коридоре, вдали от посторонних глаз.       — На удачу, — улыбнулся Макс. — И просто потому, что я не мог удержаться.       Надолго задерживаться на вечеринке и ночевать в отеле Ноэлю не хотелось, но, сорвись он с места прямо сейчас, они бы с Максом наверняка разминулись и потеряли немало времени, пытаясь найти друг друга. Логичнее было дождаться появления Макса и покинуть отель вдвоём. Рассудив, что так будет лучше всего, Ноэль достал телефон и набрал сообщение, предупреждая о смене планов и усталости от большого скопления людей.       Буду ждать тебя в номере, здесь мне ловить нечего, написал Ноэль, заходя в лифт, и, прислонившись затылком к зеркальной поверхности, посмотрел в потолок.       Находясь вдали от посторонних глаз, можно было позволить себе перестать натянуто и показательно кинематографично, словно в любой миг попадёшь на большой экран, улыбаться. Что он, собственно, и сделал. Посмотрел в зеркало, расположенное на противоположной стороне, пригладил волосы и распустил бабочку, надетую по случаю. Отметил, не без удовольствия, что выглядит уставшим, но счастливым. И довольным жизнью.       Казалось, ничто не способно омрачить его сегодняшнее настроение.       На девятом этаже царила тишина.       Ноэль преодолел расстояние от лифта до своего номера и замер на пороге, прежде чем решился использовать ключ-карту и открыть дверь. Что-то было не так, но он не мог понять, что конкретно. Паника появилась внезапно. Не промелькнула и исчезла, а осталась рядом. Он шагнул внутрь, ощущая мелкую и частую противную дрожь, от которой становилось не по себе.       В номере было темно, и темнота эта порождала страх. Зловещая и пугающая, она обступила Ноэля со всех сторон. Подтолкнула его в спину, словно предупреждая об опасности и говоря: «Беги, мальчик. Беги отсюда. Спасайся, пока есть шанс».       Он включил свет и сделал шаг вперёд, зацепившись взглядом за коробку, лежащую на кровати. Когда он покидал номер, подарочных коробок здесь не наблюдалось, а теперь она стала единственной вещью, которую Ноэль замечал — остальное не имело значения и затёрлось, потускнело, словно старая фотография. Частично крышка сдвинулась, обнажая шёлковое нутро подкладки и нечто чёрное, лежавшее на ней.       Ноэль преодолел расстояние, отделявшее его от кровати, и окончательно сорвал крышку с коробки.       Некогда белая подкладка частично окрасилась красным — внутри подарочной коробки лежали две чёрные птицы. На первый взгляд — игрушечные. На второй... К сожалению, нет.       Вороны.       Его вороны.       Хугин и Мунин.       В том, что это они, Ноэль не сомневался, как не мог усомниться и в том, что оба они мертвы. Переломанные шеи и вывернутые лапки. Вместо живого блеска — мертвенное застывшее выражение остекленевших глаз. В сердцах обоих — длинные толстые иглы, пришпилившие птиц к картону. Примятые перья, ставшие жёсткими от крови, тёмная кайма на металле.       Карточка, подписанная подсохшими природными чернилами.       «Прекращай сиять».       Обезглавленная игрушка, подаренная Марком. Наполнитель, разбросанный по всей кровати.       Чёрные лепестки роз, усеявшие постель.       — Это... Нет... Не может быть, — прошептал Ноэль, отступая на шаг назад.       Коробка выпала из рук.       Дверь, которую он оставил открытой, резко захлопнулась, и чувство дежавю накрыло с новой силой, пробуждая все уснувшие страхи, усиливая их и доводя до максимума. Закрытая дверь, стук её о косяк, осознание неизбежности, дыхание смерти, прошедшее холодком по затылку, ледяное прикосновение к губам её губ, выпивающее дыхание.       Мальчик, поцелованный смертью, тебе не уйти от того, что предначертано. Просто смирись. Тебе не жить. Ты получил отсрочку на несколько лет, но от судьбы не уйти, не сбежать и не скрыться.       От тихого смешка стало не по себе. Всё, чего Ноэль боялся, становилось реальностью. С каждым новым мгновением он всё сильнее осознавал неизбежное: собственные ощущения, мысли о наблюдении, воспоминания о бостонских волнениях и аналогичных относительно недавних переживаниях не возникли на пустом месте. Он чувствовал, но не хотел верить. Напрасно.       Ноэль медленно обернулся, встречаясь взглядом со своим заклятым другом.       — Здравствуй, — произнёс, улыбнувшись, тот, чей голос Ноэль жаждал позабыть; тот чей образ усердно выжигал из памяти. — Мне казалось, что я навсегда отбил тебе желание выходить на лёд. Но ошибся. Бывает. Ты крепче, чем я думал. Характер из стали. Ноэль Далтон — достойный сын своего отца. Ты не мог сдаться. Я был прав, думая, что тебя следовало добить. Только смерть способна погасить эту звезду и уничтожить её сияние. Ну что же ты молчишь, Ноэль? Надеюсь, тебе понравился мой подарок? Или нет? Может, ты онемел от радости, увидев старого приятеля? Или, напротив, не рад меня видеть?       Он был верен себе и своим традициям — появляться там, где его не ждали, устраивая при этом театральное представление. На этот раз обошлось без табличек с фальшивыми надписями, без лживых слов о признании чужого таланта, о преклонении перед ним. Сейчас Зак откровенничал и был честен, как никогда прежде.       В руках он держал стандартный букет роз, перекрашенных в чёрный цвет.       Зак надел красно-золотистую униформу сотрудника отеля, идеально отглаженные брюки и белые перчатки. Неплохо слился с окружающей средой, вписавшись в ряды персонала. Чёртов хамелеон, способный подстраиваться под любую ситуацию, независимо от уровня её сложности, смотрел не мигая, лишь сильнее сдавливая в руке три чёрные розы на длинных тонких стеблях. Ноэль не нуждался в уточнении, как Заку удалось пробраться в его номер, всё без того было просто и понятно.       На периферии сознания промелькнула мысль о бывшем обладателе униформы. Жив он или уже нет?       Вспыхнула и погасла, оставив Ноэля один на один с бывшим другом.       Кто станет думать о других, зная, что охоту ведут на него самого?       Стоило признать: противник сильнее, чем казался. Несколько лет, проведённых за решёткой, не сломали его решимости, не убили желания отомстить за несуществующие обиды и реальные удары, нанесённые в ответ. Спустя годы, Зак так и не почувствовал себя виновным, он продолжал винить во всех своих бедах друга детства. С большей долей вероятности, годы тюремного заключения озлобили Закари сильнее и окончательно уничтожили мысли о самоконтроле.       Заку нечего было терять и не на что надеяться. В тот день, окончательно разделивший их, суд вынес Заку единственный из возможных вариантов наказания, приговорив к пожизненному заключению. То, что ему удалось каким-то чудом вырваться на свободу, не гарантировало, что он сумеет надолго на ней задержаться, а не попадёт снова в лапы полиции, где ему самое место. Те, кто осознавал неизбежность наказания и необратимость, без единого шанса на помилование, обычно не останавливались на середине пути. Они доводили начатое до конца, желая получить удовлетворение от собственного поступка, и если бояться каждого шороха, то по делу, а не просто так.       Чем дольше Ноэль размышлял об этом, тем сильнее кружилась голова, и меньше надежд оставалось на спасение.       Он думал об убитых воронах.       О записке, написанной их кровью.       О Максе.       И о себе.       Судя по ухмылке, блуждавшей на губах Зака, тот давно распределил все роли, и сегодня спектакль должен был быть сыгран по всем правилам. Тогда была репетиция, сейчас — премьера сезона. Представление в багровых тонах. Хит, способный собрать огромную кассу и поднять шум в средствах массовой информации; единственный в своём роде. Выхода на бис не будет.       Зак сломал одну из роз. Отшвырнул её в сторону, наступил каблуком ботинка на цветок. Хмыкнул удовлетворённо, посмотрев на кашу из изуродованных лепестков.       — Похоже, ты действительно не рад, — резюмировал Зак.       — А ты рассчитывал, что я кипятком ссаться начну от одного твоего вида? — грубо спросил Ноэль, стараясь не показывать свой страх. — Если так, то ты идиот, Клэйтон. Единственное место, в котором я с удовольствием на тебя посмотрю — это могила.       — Какое совпадение, — осклабился Зак. — Мы мыслим в одинаковом направлении. С некоторых пор я тоже мечтаю об этом. Но не отказался бы уложить туда не только тебя — всех, кто стоит у тебя за спиной. И тех, кем ты дорожишь. Жаль, нет возможности сейчас это сделать. Однако и того, что мне уже удалось провернуть, достаточно. Я начал с малого. Продолжил чуть масштабнее. Закончу с размахом, поставив красивую точку. И всё это за один вечер. Гордишься мной? Это будет чудесная победа, которую я посвящу тебе.       — Масштабнее? Что ты хочешь этим сказать?       Зак довольно засмеялся, ломая вторую розу и швыряя её на пол.       — Ты не догадался? Сначала умерли твои питомцы. Говорят, вороны — мудрые птицы, но твои оказались форменными дураками. Жадные тупицы, не знающие страха и признающие не только хозяина, но и каждого, кто протянет им лакомый кусочек. Чтобы приручить их, мне потребовалась всего пара недель. Нужно было позаботиться обо всём заранее и сказать им, что принимать угощение из рук незнакомца — глупая затея, которая может привести к смерти.       — Про птиц я понял. Кого ты подразумевал под масштабными достижениями? — напряжённо спросил Ноэль, чувствуя, как холодеют руки.       Внезапная догадка озарила его сознание, подобно спичке, рассеявшей темноту.       — Признаться, сначала я подумывал избавиться от твоих предков, создавших мне столько проблем.       — Ты сам их себе создал, — уверенно произнёс Ноэль. — Мои родители не имеют никакого отношения к твоему безумию и поступкам, им порождённым.       — Но добраться до них было непросто, а времени у меня не так много, — продолжил Зак, наплевав на встречную реплику; вид у него действительно был слегка безумным; пальцы один за другим обрывали тёмные лепестки с не до конца подсохшей краской, пачкающей ткань перчаток. — С моей биографией задерживаться на одном месте противопоказано, а я уже потерял его предостаточно, наблюдая за тобой. Да и бросаться на дядюшку Ирвина с голыми руками — чистое безрассудство. Его охрана из меня ленточек нарежет, а ты как был беспечным, так и остался. К тому же, я подумал: если умрёшь ты, я отомщу ему вдвойне. И это будет справедливо. Он разорил моих родителей, отобрав у них всё, что они имели. Я отберу у него то, чем он дорожил сильнее, нежели корпорацией. Пусть живёт и мучается от осознания, что не сумел оградить любимого сыночка от опасности, хотя старался. Получается, одним выстрелом я убиваю двух зайцев. А масштабнее... Ноэль, неужели ты ещё не догадался? Я думал: ты умнее и сразу поймёшь, о ком я говорю.       — Блефуешь? — криво усмехнулся Ноэль, отказываясь верить сказанному.       Зак умел оказывать эмоциональное давление. Одно время Ноэль покупался, потом перестал. Ставил под сомнение его заявления и теперь.       — Нет.       — Блефуешь. Не верю ни единому твоему слову. И не поверю до тех пор, пока сообщение об этом не появится во всех новостных выпусках.       — Хорошая попытка, Ноэль. Такая наивная и такая предсказуемая, что мне почти смешно и немного грустно. За тебя. Никто не хочет признавать подобное, отрицают до последнего, надеются на что-то. Кому-то везёт. Но не тебе. Всё будет так, как я сказал. Твои птицы, твоя любовь, его щенок, увидевший в тебе новую мамочку — они мертвы или готовятся умереть с минуты на минуту. Не сумеют затормозить вовремя, вылетят на встречную полосу, и вуаля. Безутешные родственники в трауре. Такая грустная история. Скоро не станет и тебя. В лучшем случае, вы уйдёте вместе. Как в сказке. В один день и в один час. Ты ответишь мне за всё, Далтон. Настало время платить по счетам, и не думай, что я спишу твои долги. Я возьму всё, что мне причитается. Всё и даже больше.       Он отшвырнул последнюю из сломанных роз и сделал шаг вперёд.       Этот день станет последним днём твоей жизни. Сегодня ты исполнишь свой коронный номер. Давай придумаем ему красивое название вместе? О, кажется, у меня есть идея. Назовём его «Танец над бездной»? Да. Отличное название. Как раз то, что нужно.       Я буду твоим единственным зрителем. Самым благодарным и самым преданным. Хотя бы раз в жизни ты сделаешь что-то для меня, Ноэль.       Хоть раз. Хоть что-то.       Сегодня произойдёт великое событие.       Звезда сорвётся и упадёт.       По-другому звёзды не умирают.       Все они падают и сгорают.       Сгоришь и ты, Ноэль.       Тебя уничтожит пламя ада, в котором я прожил по твоей вине столько лет подряд.       Крови было много. Так много, словно кто-то открыл в ванной комнате кран, а оттуда вместо воды потекла алая жидкость. И перекрыть поток уже не удалось. Выступала на местах царапин, сочилась из порезов, текла из крупных ран, хлестала бурным потоком из разбитых носа, лба, губ. Разобрать, где чья не получалось — она всё прибывала и прибывала вместе с новыми потоками боли от наносимых ударов.       Реальность обрела красный цвет, потеряв все остальные краски.       Запах, напоминающий мокрое железо, витал в воздухе, затмевая способность здраво мыслить, но порождал не страх, а безумную ярость, подстёгивал её, словно кнутом, заставляя отчаянно цепляться за жизнь, вырывая шанс на неё из чужих рук, выгрызая, нападая. Жертва больше не хотела исполнять навязанную роль, она сопротивлялась, давая понять, что так просто убить себя не позволит. Она смеялась, хохотала и скалилась, дразня всё сильнее и напоминая, как распределялись роли в их тандеме в былые годы. Кто всегда оставался позади, а кто вырывался вперёд без постороннего вмешательства.       Для безоговорочной победы над противником Заку требовались помощники, сам по себе он бы тогда не справился.       Хотелось верить, что не справится и теперь.       Их соперничество на ледовой арене перешло в противостояние иного типа. Они дрались и делали это отчаянно, в полную силу. Не на жизнь, а на смерть. В прямом смысле данного высказывания, без напрасного кокетства и стремления придать моменту больше пафоса.       Вкус крови, пресный и отталкивающий, пробуждающий перманентную тошноту, застыл на кончике языка, и Ноэль знал: если коснуться губ, слизывая эту соль, желудок скрутит в спазме. Ему некогда было облизывать губы и пытаться усмирить тошноту. Он старался увернуться от ударов, сыпавшихся на него градом, и по возможности ответить Заку так, как тот заслуживал. Закари не понимал человеческого языка. Единственное, что могло убедить его — это язык кулаков и насилия, боли и ненависти, вымещенной в очередном ударе, в ненормальном восторге от понимания того, насколько плохо сопернику. Он не стал бы выслушивать и признавать собственную неправоту. Он искренне верил, что пострадал незаслуженно, по вине тварей, заваривших кашу из дерьма и мечтавших утопить того, кто своим существованием перешёл им дорогу. Он отказывался реально смотреть на мир, воспринимая всё через искажённую призму.       Цвет, тёмный и насыщенный, заполнил пространство вокруг.       Кровью были перемазаны руки Ноэля и перчатки Зака, смотревшиеся на общем фоне чрезмерно вычурно и неуместно. Она склеивала волосы, текла на ресницы из рассечённой брови, окрасила пострадавший при падении висок и расцарапанную шею, на которой остались глубокие следы от ногтей. Бурыми каплями осела на манжетах. Пропитала ворот разорванной рубашки и формы работника, обслуживающего номера.       Оба погрузились в океан крови и не вынырнули до сих пор, продолжая драться и не собираясь останавливаться. До момента, пока не случится то, что должно случиться. Пока смерть не разлучит их. На веки вечные.       Ноэль не сразу понял чужие манёвры, а когда разобрался, было уже поздно. Закари, успевший вдоль и поперёк изучить гостиничный номер в отсутствие хозяина, всё время отрезал ему пути к выходу, но при этом старательно теснил в сторону балкона.       Порыв свежего воздуха ударил в спину, обжигая. Дальше бежать было некуда, разве что — прыгать вниз.       Падение с девятого этажа не сулило ему чудесного спасения, зато грозило многочисленными переломами, пробитыми внутренними органами и лужей крови вперемешку с мозгами, оставшейся на асфальте. Сердце разорвётся ещё в полёте. Это конец. Безоговорочный и окончательный финал.       Зак понимал это, как никто другой, потому и скалился, растянув рот в восторженной улыбке победителя.       Тошнота, спровоцированная неудачным приземлением и, как вариант, сотрясением, усилилась. Когда Зак отшвырнул его, словно беспомощного котёнка, Ноэль приложился спиной и затылком о шкаф. Осел на пол, сверху на него посыпались острые осколки уничтоженной настольной лампы — Зак схватил её и собирался опустить на голову Ноэлю; не рассчитал и промахнулся. Ноэль откатился в сторону, в ладонь врезалось несколько крупных осколков, кровь полилась ещё и из разрезанной руки. В тот миг боль от порезов была сильнее той, что породил удар. А сейчас, спустя несколько минут, Ноэля замутило, голова предательски закружилась.       Перед ним был Зак, готовый нанести последний удар. За спиной — обещанная бездна, над которой ему предписывалось исполнить последний танец. Исполнить и стать упавшей звездой, оставившей в истории британского спорта яркий след и сгоревшей в ночи.       Третьего не дано.       Скудный набор.       Зак оказался рядом с ним, сжал ладонь на горле, упираясь большим пальцем в подбородок, заставляя запрокинуть голову и внимательно разглядывая лицо Ноэля, словно видел его впервые в жизни и желал разглядеть в мельчайших подробностях.       — Прекрасен, как и прежде. Почти не изменился. Мне жаль, что так получилось. Искренне жаль, Ноэль. Я не хотел, чтобы наша история сложилась так. Я хотел, чтобы мы были счастливы вместе. Ты сам всё испортил.       — Ты сумасшедший, — выдохнул Ноэль, с трудом выталкивая слова. — Тебе место не в тюрьме, а в психушке.       Зак улыбнулся грустной улыбкой. Так, словно находился перед сложным выбором, но уже определился, и заключительный вариант ему не нравился, но был единственным верным.       — Тебе везёт на льду, но никогда — за пределами ледового катка. Сегодня ты сопротивлялся. Ты хочешь жить. Ты заслужил маленькую награду, — произнёс Зак, вдавливая Ноэля в ограждение; сдержанно прикоснулся губами к губам, но моментально отстранился. — А теперь настало время прощаться.       Ноэлю казалось: он слышит, как трещит под натиском ограждение. Зак перехватил горло сильнее, сдавливая с сумасшедшей силой и заставляя прогибаться назад.       — Лети. Лети, мой бескрылый ангел. Твоя сказка закончилась, — прошептал Зак, сталкивая Ноэля вниз.       На смену музыке и веселью пришёл визг сирен полицейских машин и траурное настроение у всех присутствующих.       В отдалении стояла карета скорой помощи. Территорию перед зданием отеля огородили жёлто-чёрной лентой. Её трепал ветер, и она раздражающе шуршала. Каждый шорох бил по натянутым нервам.       Репортёры, почувствовавшие запах настоящей сенсации, способной сделать им небывалый рейтинг, слетелись к зданию, словно мухи на мёд. Для большинства представителей их профессии не существовало понятия этики, они давно позабыли о его существовании. Их волновало лишь то, насколько хорошо будет подаваться материал. Этот относился к той категории, что создают небывалый ажиотаж.       В воздухе тянуло кровью.       Макс, стоя за линией, равнодушно смотрел на то, как сотрудники полиции, переложив тело в чёрный мешок, застёгивают молнию и что-то записывают, тихо переговариваясь между собой. Ему хотелось закурить, попытаться успокоиться, но он понимал: нет на свете таких сигарет, которые смогли бы привести в порядок его нервы и хотя бы частично успокоить. Нет на свете таких сигарет, которые бы заставили его перестать думать о кошмарной ночи, оставившей в его памяти неизгладимое впечатление. Что-то внутри оборвалось, лопнуло и до сих пор не восстановилось.       Страх сковывал по рукам и ногам.       Зубы стучали, как в детстве, когда он на спор пошёл ночью на кладбище и провёл там в кромешной темноте полтора часа.       Вдохни и выдохни.       Вдохни. Выдохни.       Блядь.       Какой кретин сказал, что это успокаивает?       Макс всё-таки достал сигарету и, наплевав на правила поведения в общественных местах, закурил. Посмотрел на ладонь, ещё недавно частично замаранную подсохшей кровью. Он успел вымыть её во время кратковременного визита в ванную комнату, но сейчас снова вспомнил и поёжился.       Уже утром крови перед отелем не будет. Её смоют. Номер на девятом этаже приведут в надлежащий вид и снова начнут сдавать постояльцам, ни слова не говоря о том, что там случилось. Через пару лет об этой трагедии не вспомнит никто.       — Мистер Эллиот, можно вас на пару слов? — обратился к Максу один из полицейских.       Макс потушил сигарету. Согласно кивнул, подтверждая готовность сотрудничать со следствием.       Он не горел желанием откровенничать с кем-то, а потому благополучно слал на хер всех, кто лез к нему с расспросами. Бойкой журналистке, особенно активно донимавшей его своим вниманием, досталось сильнее остальных.       — Ещё одно слово с вашей стороны, — процедил Макс, — и, обещаю, вы в этой газете больше не работаете. И не только в этой. Если решите опубликовать материал, основанный на ваших домыслах и фантазиях, работы лишитесь не только вы, но и вся редакция.       — То есть? — нахмурилась дамочка.       — Выкуплю ваше издание и закрою к чёртовой матери. Просто потому, что могу, — пообещал Макс, не повышая голоса, и удалился, не удостоив собеседницу комментариями по теме.       С полицейскими этот номер не прокатывал. С ними Макс должен был поговорить, поведав обо всём, свидетелем чего ему довелось стать. Вопросы были однотипные, и он уже слышал, как их задавали другим людям, ставшим свидетелями падения и драки, ему предшествующей.       Долго полицейские Макса не задерживали. Видимо, вошли в положение.       Буквально пара вопросов, не более. Отпустили с миром, подарив долгожданную свободу от мотающих нервы воспоминаний, оживавших в рассказах.       Макс отошёл в сторону, продолжая перемалывать одни и те же события. С каждым разом, с каждой новой деталью, всплывающей в сознании, к горлу всё активнее подкатывал комок, похожий на те, что встречаются в омерзительно приготовленной каше.       Макс думал о случайном пересечении в квартале от дома Ноэля. О том, как едва не обознался в рождественскую ночь. Об общении незнакомца с воронами, показавшемся подозрительным, но быстро вылетевшим из головы. Ничего не значащая случайность.       Ещё один любитель птиц, подумал он. Банальное совпадение.       Напрасно.       Не было ничего случайного. И взгляд, которым одарил его парень, посмотрев в сторону машины, уже говорил о многом. Невозможно смотреть подобным образом на человека, которого видишь впервые в жизни.       Так смотрят на заклятых врагов. Так смотрят на тех, кому желают долгой и мучительной смерти, в агонии, с непрекращающимся потоком страданий.       Так охотники смотрят на своих жертв, выстраивая возможные планы действий.       Но... Разве мог он знать? Разве мог предположить, что всё сложится по худшему из сценариев?       Разве мог подумать, что, оставив Ноэля на полтора часа, вернётся и застанет это?       Разорванная фотография, разбитая рамка.       Собери, если сможешь.       Постарайся отмыть от крови.       Убедись в том, насколько ничтожны твои попытки. Как жалок процент твоих шансов на успех.       Макс проклинал пробки на дорогах, заставившие его задержаться, и телефоны, имеющие обыкновение разряжаться в самый неподходящий момент. Проклинал лифт, поднимавшийся на девятый этаж целую вечность. Проклинал закрытые двери, которые так просто выбить в фильмах, снятых ради зрелищности, лишённой всякой правдоподобности, но практически невозможно — легче вывернуть плечо — в жизни, и нерасторопных сотрудников отеля, копающихся с замком. Себя. За то, что сначала решил притащить сюда ребёнка, а потом уехал, оставив Ноэля в одиночестве, тем самым значительно облегчил задачу Клэйтону-младшему. Единственное препятствие, стоявшее у него на пути, устранять не пришлось. Оно самоустранилось — все дороги были открыты. Сотрудников полиции и тюремной охраны за то, что допустили побег преступника, осуждённого на пожизненное заключение, и не сумели вовремя повторно задержать. Сентиментальность некоторых женщин, искренне веривших, что преступники, перебившие море народа, способны осознавать свои ошибки, сожалеть, исправляться и любить кого-то. Особенно, если эти женщины не просто стояли в стороне и сочувствовали, а носили униформу и должны были обеспечивать безопасность. Он слышал, как о побеге Клэйтона говорили полицейские, приехавшие на место преступления. Заку помогла женщина, которой он основательно запудрил мозги, убедил в своей невиновности, пообещал вернуться к спасительнице, потому что жить не может без своей любви. Смешно и грустно, но она поверила.       Макс проклинал всё и всех на свете.       Появись он на несколько минут раньше, всё могло бы сложиться иначе. Появись он на несколько минут раньше, ничего бы не случилось.       «— Я же говорил, никому тебя не отдам. Никому... Ни за что на свете.       — Даже смерти?       — Особенно ей».       Но он не появился, и всё вышло так, как вышло.       Разгромленная комната, напоминающая павильон, предназначенный для съёмок фильма ужасов, мёртвые птицы с проткнутыми иглами сердцами, разбросанные постельные принадлежности, испорченная игрушка, подаренная Ноэлю Марком, осколки и кровь. Много крови. Всюду и везде.       Распахнутая балконная дверь и ветер, играющий с занавесками. Порывы холодного воздуха и пугающая тишина.       Макс устало провёл ладонью по волосам, взлохматив их. Пригладил снова. Тяжело вздохнул и зашагал к машине скорой помощи.       Осталось сделать один шаг. Я помогу тебе. Я научу тебя летать. Преподам урок. Покажу мастер-класс. Давай, Ноэль. Не упрямься. Разожми ладонь. Один палец, второй. Хочешь, я сломаю их тебе по очереди? Мертвецов не должны волновать такие мелочи, как пальцы. Целые они или переломанные. Какая разница? Впрочем... Я придумал. Давай я сломаю тебе их все? Разом? Начнём представление!       Ты хотел увидеть мой полёт, но вместо этого полетел сам.       Он помотал головой, выплывая из густого, похожего на насыщенный крахмальный раствор наваждения и глядя прямо перед собой. Невольно прикусил угол пострадавшей нижней губы и зашипел.       — Вы уверены? — спросила медсестра, ещё недавно обрабатывавшая его ранения, а теперь просто наблюдавшая со стороны. — Может быть, стоит подстраховаться и...       — Да, спасибо. Я уверен, — произнёс он, тщательно взвешивая каждое слово перед тем, как озвучить его. — Со мной, правда, всё хорошо. Насколько ко мне вообще может быть применимо данное высказывание.       Медсестра посмотрела на него с подозрением, без труда определяя в собеседнике человека, всеми правдами и неправдами старавшегося избежать стационарного лечения. Будь её воля, она бы отправила его в больницу и заперла в четырёх стенах палаты, как минимум, на неделю. Однако Ноэль блистал медицинскими познаниями и быстро пресёк инициативу, заявив, что сотрясение в лёгкой форме не требует немедленной госпитализации. Главное условие — тишина и покой, а ещё — обязательный постельный режим. Всё это он в состоянии обеспечить себе самостоятельно, с помощью родных и близких. Наложение швов не требуется. Переломов чудом удалось избежать — ещё один аргумент в пользу принятого решения. Пусть места в больницах занимают те, кто в этом действительно нуждаются. Он — нет.       Ноэль улыбнулся сдержанно, немного устало, а, может, — что ближе к истине — вымученно и выбрался на улицу, перехватывая пальцами здоровой руки обе полы пальто, наброшенного на плечи. Верхняя одежда принадлежала Максу, и от ткани приятно пахло его одеколоном и — совсем немного — табачным дымом. Аромат, возвращавший к жизни. Аромат, подаривший надежду, когда до падения оставались считанные секунды. И мысль о неминуемости полёта была не проявлением страха, обладающего, как известно, огромными глазами, а неизбежной реальностью.       Ноэль поднял воротник и сильнее зарылся в него носом, закрывая глаза.       Ветер трепал рыже-багровые волосы, частично слипшиеся от крови; касался лица почти ласкающими, удивительно мягкими прикосновениями.       После пребывания в тепле воздух на улице показался особенно холодным, но его это совсем не раздражало. Скорее, напротив, позволяло отвлечься. Выстудить мысли, заморозить их, разбить, словно ледяную корку и вышвырнуть из жизни, больше никогда не возвращаясь к ним и не вспоминая о нескольких минутах в невесомости. Нескольких минутах, наполненных бесконтрольным страхом, проведённых на границе между небом и землёй. Между жизнью и смертью.       Лишь чудом Ноэль успел ухватиться за балконное ограждение, ставшее последней надеждой, которую у него старательно отнимали. Он не помнил, сколько раз Зак опустил на его руку каблук своих ботинок, надеясь, что противник не сумеет вытерпеть эту пытку и разожмёт ладони. Он продолжал цепляться, наплевав на боль, наплевав на кровь, алой каймой выступившей под ногтями разбитых пальцев.       Его сознание мутилось, а тошнота становилась сильнее с каждым мгновением.       — Лети, — словно игрушка, умеющая произносить всего одну фразу, повторял Зак, с садистским удовольствием наступая ему на руку, не скрывая удовлетворения страданиями, отражавшимися на чужом лице. — Лети, живучая тварь. Лети и сгори, как подобает сгорать звёздам.       Опьянённый первыми успехами, Закари решил ускорить процесс. Перебрался через балконное ограждение и начал медленно — шажок за шажком — приближаться к Ноэлю. Он несколько раз ударил по руке носком ботинка, прежде чем осознал, что это проигрышный вариант, и попытался ударить Ноэля ногой по лицу.       Не рассчитал.       Всё случилось стремительно.       Последнее, что Ноэль видел — глаза, расширившиеся от ужаса и понимания приближающегося конца.       Последнее, что слышал — душераздирающий крик, звеневший в ушах и способный, кажется, поднять на уши половину города.       Слабость одолевала. Шоковое состояние проходило, на смену ему приходила боль, разливающаяся в пострадавшей, стремительно опухающей руке.       Если вначале Ноэль держался обеими руками, то теперь висел, зацепившись только одной и понимая: долго он не протянет. Пара мгновений, и рука окончательно соскользнёт — он отправится вслед за Заком.       Ноэль хотел закричать, но чем больше он думал об этом, тем обречённее представлялась идея. В окнах, расположенных напротив, царила темнота, как и на ночных улицах, словно остальные жители города вымерли, и он, Ноэль, был единственным обитателем города, оставшимся в живых.       Изо рта не вырвалось ни звука. Ни единого, мать его, звука. Он снова потерял голос.       — Кто-нибудь...       Беззвучная просьба, которую никто, разумеется, не услышал, повисла в воздухе. Где-то, в отдалении, хлопнула дверь. Кажется, совсем близко. В затуманенном сознании пронеслась шальная мысль о том, что это дверь его номера, но Ноэль лишь усмехнулся.       Вера в счастливые случайности окончательно угасла.       Он мог попытаться подтянуться наверх, если бы вторая рука не пострадала, но теперь это было бесполезной тратой времени, убийство последних оставшихся у него сил.       Сейчас, подумал Ноэль, чувствуя, как соскальзывают с ограждения повлажневшие пальцы.       Сейчас всё случится.       Он бы улыбнулся, признавая нелепость такой смерти, но губы не складывались в усмешку. Они его вообще не слушались.       Как и рука, уставшая держаться за ограждение.       Крепкая хватка на запястье стала неожиданностью, и он резко запрокинул голову, не до конца разобрав, что происходит. Падает он, летит, уже умер или ещё на подходе к последней черте? Наяву или в мечтах, где есть место чудесным спасениям?       — Ноэль, Ноэль, Ноэль... — когда они вдвоём оказались на балконе, и под ногами появилась твёрдая опора, шептал Макс; обхватил лицо Ноэля ладонями, не замечая или не обращая внимания на то, что его пальцы теперь тоже перемазаны кровью. — Дыши, Ноэль, дыши.       И он, повинуясь этому голосу, сделал глоток воздуха, перестав сдерживать дыхание.       А потом был шёпот у самого уха, успокаивающие слова и самые отчаянные в его жизни объятия, на которые он не мог не ответить, вцепившись в Макса обеими руками и боясь отпускать. Чтобы Макс не исчез и не растворился. Чтобы он, Ноэль, не остался снова в одиночестве, пугающем и опасном.       А потом был самый отчаянный в его жизни поцелуй. Ещё недавно Ноэль думал: превзойти поцелуй, состоявшийся после временного расставания, там, у ворот его дома, невозможно. Но сейчас осознавал: ещё как можно. И он отчаянно хватался пальцами за воротник лёгкого серого пальто, оставляя на нём бурые следы. Прижимался к губам так, что близость провоцировала болезненные ощущения, но не пытался действовать нежнее. Его поцелуй был не проявлением чувств, а безмолвным криком, мольбой, проявлением концентрированного отчаяния, порождённого ужасом от недавних событий.       Не отпускай, не отпускай, не отпускай никогда.       Ответное касание дарило надежду.       Не отпущу. Ни за что.       А потом Макс, словно услышав эти мысли, сказал, что никому его не отдаст. Особенно смерти. И он почувствовал, как внутри что-то трещит и распадается на куски. Кажется, это был страх, трусливой крысой убегавший из его жизни. Больше ничто не имело значения. Ни боль, ни пролитая кровь, ни слёзы, ни синяки, которых — он уверен — на теле было несметное количество. Он знал, что боль со временем утихнет, синяки сойдут, слёзы высохнут, а раны заживут. Быть может, на память о последних останутся шрамы, но со временем и они побелеют, став практически незаметными. В любом случае, ничто из этого не будет иметь значения в его жизни, до тех пор, пока он будет ощущать тепло чужой ладони, сжимающей его руку.       Внизу визжали сирены полицейских машин.       Ноэль подошёл ближе к ограждению и осторожно посмотрел вниз, стараясь не искать место падения взглядом — просто оценить обстановку; полицейские растягивали ленты вокруг места происшествия. У Ноэля сразу же закружилась голова, и он поспешил покинуть балкон.       Макс следовал за ним тенью.       В ванной комнате Ноэля стошнило. Рвало слюной и выпитым на вечеринке шампанским. Он вытер губы тыльной стороной ладони, включил воду. Прополоскал рот. Смыл кровь с пострадавшего лица, тяжело вздохнул, окидывая презрительным взглядом отражение в зеркале.       Потом был разговор с полицией, а после — общение с медицинскими работниками, обрабатывавшими его раны. Теперь, когда он благополучно отделался и от их общества, навалилась ужасная усталость. Страхи, боль, напряжение оставили его, и единственное, чего хотелось — принять ванну, сменить одежду, избавившись от окровавленных тряпок, нырнуть под одеяло и уснуть. Забыть о событиях крайних часов жизни. Забыть о человеке, появившемся на жизненном пути, напомнившем о прошлом и... исчезнувшем теперь уже навсегда. Отправившимся туда, где его давно дожидалась четвёрка друзей, некогда выступавших в роли группы поддержки и едва не сломавших жизнь незнакомому человеку. Просто для того, чтобы выслужиться перед своим лидером.       Baby, join me in Death...       Пронеслась в голове строчка из песни группы HIM, пропетая отчего-то не голосом их бессменного солиста, а голосом Зака.       Нет, Зак, нет, подумал Ноэль. Присоединяйся к себе сам.       На плечо ему опустилась ладонь.       Ноэль открыл глаза и посмотрел на человека, подобравшегося к нему так близко.       Удивительнейшим образом снова стало тихо.       Уехали медики, чья помощь здесь больше не требовалась. Потеряли интерес к происходящему журналисты, уяснившие, что дополнительных комментариев от участников событий им не дождаться. Расползлись по углам праздные зеваки, стекавшиеся сюда ради возможности почесать языками, стихли разговоры. Последними убрались восвояси полицейские.       Сотрудники отеля собирались смывать кровь с асфальта. Ветер трепал обрывки оградительной ленты.       — Увези меня отсюда, — попросил Ноэль, позволяя Максу себя обнять, прижимаясь сильнее и устраивая голову у него на плече. — Не хочу и не могу здесь больше находиться.       В объятиях Макса было до поразительного спокойно и уютно.       Находясь в его руках, Ноэль чувствовал, что былые страхи отступают, их влияние становится слабее, и бояться, по сути, нечего. Всё плохое растворяется. Всё плохое он уже перешагнул. А если нет, то они перешагнут вместе. Сделать это вдвоём будет гораздо проще, нежели бороться в одиночестве.       Вечный одиночка, живший внутри него все эти годы, начинал сдавать позиции, постепенно капитулируя и весьма неохотно признавая, что больше не хочет главенствовать. Готов уступить место, готов впустить в свою жизнь другого человека.       Макс невесомым поцелуем прикоснулся к виску Ноэля, стараясь не зацепить пластырь, закрывающий ссадину над бровью. Бережно провёл пальцем по матерчатой поверхности. Нахмурился при этом, но, перехватив взгляд, на него направленный, виновато улыбнулся.       Ноэль прищурил один глаз, тихо засмеялся, не выдержав сочетания столь серьёзного и сосредоточенного взгляда с общей растерянностью.       — Увезу, — произнёс Макс тихо и добавил: — Забудь о его существовании. Всё в прошлом. Начинается новая страница нашей жизни. Он больше никогда тебя не побеспокоит.       — Даже во сне? — спросил Ноэль.       — Даже во сне, — подтвердил Макс. — Я буду охранять их охранять, и никто в них не проберётся. Всё, что тебе приснится, будет красочным и счастливым. А если кто-то всё-таки рискнёт и попытается их испортить, я буду рядом и помогу тебе избавиться от призраков прошлого.       — Сегодня?       — Всегда.