Чёрный лёд

      Макс много раз видел, как захлопывается дверь. Слышал, как раздосадованные визитёры, желая продемонстрировать характер, хлопают ею так, чтобы она ударилась о косяк, и о скандале узнали, помимо обитателей квартиры или дома, все соседи.       Каждый раз представление, достойное звание современной классики, не вызывало у него ничего, кроме кривых усмешек. Разве что в самом начале, пока постановка не стала надоедать, просыпалось раздражение. Хотелось сказать начинающим актёрам, перепутавшим жизнь с театральными подмостками, что такие дешёвые трюки давно не в моде и пора бы научиться вести себя цивилизованно. Или выбирать публику, способную оценить непрофессиональное лицедейство.       Со временем даже раздражение исчезло.       В этот раз всё складывалось иначе.       Скандала не было, дверь притворили тихо, словно выбирались на кратковременную прогулку, а не уходили навсегда. В обратном заверял тон, которым было озвучено всё сказанное. Ноэль говорил о том, что возьмёт тайм-аут на раздумья, но Макс слышал в его словах совсем другое. Не будет никакого перерыва, решение уже принято, оно окончательное и обжалованию не подлежит.       Нет больше никаких отношений. Настало время попрощаться и уйти из его жизни. Сколько бы он не пытался исправить это, а его прошлое залито чернотой, отмечено непростительным поступком, и Ноэль не сможет принять такую правду. Не сумеет смириться с тайной, которую Макс хранил. Не сможет без страха жить с человеком, когда-то совершившим подобное преступление.       Макс знал об этом с самого начала. Если не знал, то догадывался, постоянно ловил себя на мысли о неизбежном финале. И всё равно во что-то верил, на что-то надеялся. Теперь пелена с глаз окончательно упала, заблуждения приказали долго жить, тайное обратилось явным. Не осталось ни веры, ни надежды.       Ноэль не говорил этого вслух, но в глазах его, когда он смотрел на Макса, без труда прочитывалась смесь омерзения и отчаяния.       Не прикасайся ко мне. Даже не думай об этом.       То же самое он видел на лице Николаса, когда им довелось столкнуться в сетевой кофейне и обменяться «многозначительными» замечаниями о кашемировых свитерах, альпаке и мериносе. Николас старался быть равнодушным. И с переменным успехом у него получалось, однако истинные переживания не остались незамеченными.       Макс понимал, что должен остановить Ноэля. Хотя бы попытаться. Но вместо этого позволил уйти. И долго смотрел на закрытую дверь, словно надеялся, что Ноэль передумает и вернётся. Конечно, он не вернулся. И наверняка, покинув квартиру, припустил вниз, проигнорировав наличие лифта, не дождавшись. Спешил уйти от того, кто провоцировал после своих откровений отторжение и дурноту одним лишь фактом своего существования.       Из рассечённой руки сочилась кровь, собираясь на паркете в тёмную лужицу. Кажется, он разнёс половину квартиры, стараясь избавиться от саднящего чувства внутри, но только острее прочувствовав происходящее. Уютная прежде гостиная потеряла весь внешний лоск, обратившись в царство хаоса, правителем которого был Макс, стоявший посреди комнаты и безучастно наблюдавший за тем, как по пальцам стекают бордовые капли.       Бабочки с обожжёнными крыльями умирали одна за другой, обращались в пепел и растворялись.       Без трепета их крыльев, без шелеста, ими создаваемого, пустота в сердце и душе ощущалась в разы сильнее.       Макс опустился на колени посреди своего хаотического мира. Раскрыл ладонь. На пол приземлился кусок стекла, перепачканного алым.       Кусок стакана, бутылки, развороченной столешницы? Чего конкретно? Он не знал. Не помнил. Как не помнил и того, когда острый предмет оказался в руке. Последним, что отпечаталось в памяти, было изображение того, как он сметал на пол всё подряд, отмечая, как разбиваются, разлетаясь на куски, статуэтки, служащие украшением, как превращается в крошево всё, что попадается на пути. Он делал это и понимал, что спонтанный приступ злости не приносит облегчения — не на того направлен. Макс уничтожал вещи, а ненавидел и презирал себя. Всё становилось хуже. Хотя, что в его жизни могло быть хуже? Куда дальше?       А потом была боль, и на лакированном дереве появилась первая багряная лужица, заставившая вырваться из этого безумия, но не облегчившая страдания. Они продолжали таиться внутри, а не вытекали вместе с кровью, как того хотелось.       Макс прижал ладонь к лицу. Она пахла мокрым железом, и на коже оставались красные полосы, но это было последним, что волновало Макса в этот момент.       Макс думал о Ноэле. О том, что из-за ошибок прошлого потерял единственного человека, находясь рядом с которым, чувствовал себя по-настоящему живым. Рядом с которым дышал в полную силу, а не через раз. Находясь с которым двадцать четыре часа в сутки, всё равно ощущал не пресыщение, а нехватку этого человека.       Которому мог сказать, что любит и... не солгать. Быть может, впервые в жизни. Ноэль стал единственным, на кого было направлено это чувство, не омрачённое одержимостью, желанием сломать и что-то доказать. Неизведанное ранее, стремительно распустившееся внутри пламенным цветком, горевшее и заставлявшее сгорать вместе с ним. Непривычное, пугающее, хрупко-болезненное, но вместе с тем — восхитительное.       Никакие признания в любви не являлись при данном раскладе панацеей.       Они были столь же убедительны, нужны и важны, как замечание Марии-Антуанетты о бриошах, которые стоит есть беднякам в отсутствие хлеба. Нисколько. Зеро — вот их истинная стоимость.       Они были лишними и жалкими. Последней ставкой, которая не сыграет никогда и ни при каком раскладе.       Вспоминая рассказ, прозвучавший после вопроса Ноэля, Макс снова погрузился в темноту воспоминаний, переживая вечер, разделивший привычную жизнь на две части. Вернулся в водоворот ощущений, в котором не нашлось ни грамма удовольствия и торжества, но слайдом промелькнуло перед глазами изображение: прикушенные губы и слёзы, ставшие проявлением слабости.       Много лет назад он мог заплакать. Тогда это смотрелось естественно. Сейчас не было ничего смешнее, глупее и инфантильнее этого поступка.       Макс молчал, чувствуя, как вместе со сгоревшими бабочками обращается в пепел недоеденное ими сердце, а после всего — он сам. Выгорает до оболочки и рассыпается.       Если подобное происходит с ним, что творится с Ноэлем?       Из всех существующих ты выбрал самый сомнительный объект для любви, Ноэль. Я понимал, что не заслуживаю её, но не смог отказаться от тебя и от выпавшего шанса на спасение. Твоя любовь была самым большим подарком, который мне довелось получать от жизни, и я не сумел удержать его в руках.       Мне было восемнадцать, я был форменным ублюдком.       Но... быть может, не до конца зачерствевшим и беспринципным. Однако об этом никто не узнал. Взявшись играть в жизнь, я до конца придерживался выбранного амплуа.       Трус, ничтожество и плакса.       Таким меня знали и видели единицы.       Затевая месть, Макс предвкушал иной результат и иное эмоциональное состояние. Триумф, удовлетворение, радость от реализации отмщения, затмевающую иные эмоции. Представлял торжествующую улыбку, расцветающую на губах, но в реальности уголки их так и не поднялись вверх.       Шаги, раздававшиеся в пустых коридорах танцевальной школы, звучали чрезмерно громко. Макс планировал пройти по зданию с гордо поднятой головой и видом победителя, но вместо этого бежал, словно трусливая крыса.       Сначала шёл неторопливо, внимательно разглядывая стены, в коих оказался впервые, проводя ладонью по их гладкой поверхности, потом ускорил шаг, ощутив непривычную тяжесть, придавливающую сверху, и пытаясь уйти от этого ощущения. Под конец — летел стрелой, мечтая выбраться из проклятого лабиринта, не задерживаясь здесь ни секунды. Он едва не врезался в стеклянные двери. Не успей они разъехаться, он бы с размаха впечатался в них и застыл на месте, позволив осколкам обрушиться сверху.       Погода выдалась аномально холодной, и Макс, выбравшись на улицу, невольно поёжился. Ледяной ветер дохнул в лицо, и свежесть, ему присущая, показалась убийственной. Слишком очевидным оказался контраст с атмосферой танцевальной школы.       В носу пощипывало от аромата одеколона Ника. Его страх перекинулся на Макса и липкими нитями прилипал к коже.       Полёт купюр, разбитый рот, звук застёгивающейся ширинки.       Дуло пистолета. Одна пуля отделяет от катастрофы.       Впрочем, он обошёлся и без применения огнестрельного оружия. Эффект получился не хуже.       Маленькие мальчики играют во взрослые игры. И ставки высоки, как никогда прежде. Сегодня определится лидер гонки. Сегодня роли получат окончательное распределение. Кто всем заправляет, а кто выполняет чужие прихоти.       Макс отряхнул брючину, обхватил себя руками и побежал к машине, оставляя позади мысли о Николасе, о залах танцевальной школы, об охранниках, ставших вынужденными свидетелями его действий. Он бежал, представляя, как вырывается из недавних событий, словно нарисованный человечек из картонного мира, но провернуть это на практике оказалось в разы сложнее. Они цепко держали его. За руки, за ноги, за горло. Цеплялись в волосы, запрокидывали ему голову и тянули назад, заставляя оглядываться и шепча на ухо: «Смотри, что ты натворил, теперь тебе придётся вечно жить с этим. Воспоминания никуда не денутся, они будут преследовать тебя всегда и везде».       Нырнув в салон автомобиля, он прижался щекой к сидению, не мигая вглядываясь в темноту за окном.       Макс держался из последних сил, но стоило дверце захлопнуться, отрезая его от внешнего мира, по щекам стремительно побежали слёзы. Макс закрыл глаза ладонью, зажал зубами нижнюю губу, надеясь вынырнуть из черноты, почувствовав на языке кровавый привкус. Не так-то легко оказалось прокусить губу. Крови не было. Единственным вкусом, который он ощущал, был вкус слёз, становившийся с каждой минут всё насыщеннее.       Максу хотелось заорать, чтобы на него не смотрели и вообще оставили в покое, но это выглядело форменной истерикой. Закатив её, он падал вниз, пробивая все существующие нижние планки, не только в собственных глазах, но и в глазах сотрудников службы безопасности отца, сопровождавших его в поездке.       — Не хочу больше здесь задерживаться, — прошипел Макс, обращаясь к водителю. — Отвези меня домой. И не ползи, словно раненая черепаха. Я должен вернуться как можно быстрее.       — Ограничение скорости, мистер Эллиот, — последовал ответ, и Максу показалось, что над ним насмехаются. — Нет причин нарушать правила движения.       — Есть.       — Мы пытаемся уйти от погони? Вас преследуют? Вашей жизни угрожает опасность? Особые указания поступают лишь в случаях, определённых, как форс-мажорные обстоятельства, — невозмутимо произнёс водитель. — Вам стоило бы многому поучиться у отца, мистер Эллиот.       — Идите все к чёрту, — процедил Максимилиан сквозь зубы.       Он хотел закрыться в своей комнате и хотя бы на пару часов позабыть о том, что натворил. О заранее продуманных, отрепетированных в одиночестве и блестяще сыгранных с привлечением другого актёра сценах, о деньгах, которые швырнул Нику, приравняв его к шлюхе, о разочаровании в себе и своих планах. Вероятно, не было в его жизни момента, способного ярче проиллюстрировать высказывания, гласившие, что месть не приносит радости, а ненависть обладает неприятным свойством — разрушать того, кто позволит ей войти в свою жизнь. Ненавидеть других, а сильнее всего — себя.       Он вспоминал истории знаменитых преступников, пытался примерить на себя их образы и жизни. Не сумел сродниться ни с одним из них, все примеры были ему чужды и отвратительны, а действия, описанные в подробных биографиях, порождали непроходящую тошноту.       Ему доводилось контактировать с оружием. Пару раз, на тренировках. Он сам напросился. Джозефу инициатива, проявленная сыном, не понравилась, но после длительных препирательств он с неохотой соглашался, махал рукой. Чем бы дитя ни тешилось, а лишь бы не вешалось, право слово.       Там, в тире, Максу нравилось. Он с удовольствием расходовал патроны, а потом внимательно рассматривал мишени. Стрелял он не сказать, что отлично. Больше мазал, чем попадал в цель, но всё равно причастность к опасным играм добавляла остроты относительно пресной — кому как, конечно; многие бы за такую пресность, не задумываясь, отдали руку — жизни. Мишени его так и не обрели ни разу живого воплощения. Стреляя, он забавлялся. Воспринимал тренировку в качестве развлечения. Но, сидя в машине, задумался о том, сумел бы, на самом деле, выстрелить в Николаса, если бы тот не поддался. Сумел бы выполнить собственные обещания?       Долгих раздумий не получилось. Его передёрнуло от одной мысли.       Сказать можно было многое, но сделать — нет.       Он отнял от лица ладонь. Она была влажной от слёз. Он не тратил время на поиски платка, вытер руку о брючину.       Выразительно посмотрел на Ларса; подставил ладонь, принимая флэшку и пряча её во внутренний карман. Правильнее было избавиться от неё и никому не показывать материал, но Макс не мог остановиться вовремя. Продолжал ожесточённо и вдохновенно рыть яму, несмотря на то, что мог угодить туда с таким же успехом. И даже с большей вероятностью.       — Вы не слишком-то довольны результатом, мистер Эллиот, — произнёс Ларс, несмотря на то, что его ни о чём не спрашивали и оценкой ситуации не интересовались.       Макс окинул его пристальным взглядом. Ларс был спокоен, собран и потрясающе равнодушен, словно под его пристальным наблюдением совершалось не преступление, а нечто обыденное. Слова и решения начальства — единственное, к чему стоит прислушиваться, остальное не имеет значения. Кто платит, тот и прав.       — Почему ты меня не остановил? — спросил Макс.       — Задача охраны — обеспечивать безопасность нанимателей, а не раздавать им советы.       — Но...       — Мистер Эллиот, ваши дела не касаются меня до тех пор, пока они не становятся угрозой вашей безопасности, — отчеканил Ларс.       — И это всё, что ты можешь сказать?       — Да, мистер Эллиот.       — Тебе приходилось убивать когда-нибудь?       Ларс не торопился отвечать, но Макс и без того догадывался, какой ответ правильный. Ларс служил в армии, после — работал в полиции. И только потом подался в ряды телохранителей. До того, как попал к Джозефу, успел поработать с разными категориями охраняемых объектов, будь то звёзды шоу-бизнеса, политики или деловые люди, прибывавшие с кратковременными визитами в Великобританию. С большей долей вероятности, в его жизни были ситуации, когда оружие служило спасением. А, может, проносило в последний миг, и он ни разу не спускал курок.       — Разные случаи бывали, — ответил Ларс после нескольких минут тишины.       — Это значит, да? Или всё-таки нет?       — Зачем вам эта информация, мистер Эллиот? — уточнил Ларс, вглядываясь в лицо Макса и хмурясь.       Он и без того был человеком мрачным, а, когда хмурился, одного взгляда хватало, чтобы стало не по себе, захотелось захлопнуть рот и держать его на замке до конца совместной поездки.       — Если бы я решил убить человека, вы бы тоже промолчали и не остановили? — вопросом на вопрос ответил Макс.       — Человек самостоятельно принимает решения, и редко кто-то извне способен на него повлиять. Вы ведь не станете всю жизнь ждать, что кто-то вас схватит за шкирку и вытащит из каши, которую вы сами заварили?       — Ты не ответил, Ларс.       — Задумай вы убийство, об этом сразу узнал бы ваш отец, — равнодушно бросил Ларс.       В дальнейших пояснениях Макс не нуждался. Да. Отец. Конечно, отец. Узнай о его вроде как мести Джозеф, ситуация обрела бы иной оборот. А к душевным метаниям добавились страдания физические. Наказание, последовавшее за самодеятельностью.       — Об этом случае отцу не говори, — попросил Макс, сцепив руки в замок и снова уставившись в окно.       Мимо проносился ночной город. Такой же равнодушный, как сотни дней «до» этого вечера. Такой же равнодушный, каким он обещал оставаться сотни и тысячи дней «после». Городу было наплевать на судьбы людей, обитавших на его территории. Он взирал на них с безразличием. Он видел множество лиц, сменявшихся здесь за время его существования. Одни умирали, другие рождались. Одни добивались высот. Другие опускались на самое дно, потратив жизнь и потеряв все выданные им возможности. У третьих этих возможностей не было вовсе, и они плавали много лет подряд в набившей оскомину стабильности, именуемой рутиной. Одни любили. Другие ненавидели. Третьи взирали на всё и вся с неизменной отстранённостью. Они были разными, а для города — одинаковыми. Он не выбирал любимчиков. Для него ничего не значил ни этот самодовольный юноша, потерявший недавнюю уверенность в правоте, утонувший в слезах ненужного и припозднившегося раскаяния. Для него ничего не значил юноша, сидевший на полу в тёмном зале танцевальной школы, вытиравший ладонью пострадавший рот и, возможно, тоже рыдавший, но совсем по другой причине. Для него ничего не значил третий юноша, так и не дождавшийся появления своей любви, наверняка придумавший огромное количество вариантов развития событий, послуживших причиной для отказа от встречи. Для него ничего не значила девчонка с чёрно-рыжими волосами, живущая мыслями о победах в танцевальных конкурсах и дальнейшем продвижении по карьерной лестнице.       Для него вообще никто ничего не значил.       — Не говори ему, ладно? — снова произнёс Макс, сменив интонацию.       Теперь звучало без требований. Просьбой.       — Ларс?       — Не скажу, — отозвался тот.       Прозвучало стандартно-равнодушно. Хрен поймёшь: правду говорит или отмахивается от назойливой мухи, пытаясь усыпить бдительность.       Макс выбрал второе. Скажет. Куда денется? Обязательно скажет. А отец прилетит и захочет покарать по всем правилам.       Наказания так и не последовало.       Один. Два. Три. Десять. Сто...       Десятки километровых сообщений на автоответчике, оставшихся без ответа. Игра в одни ворота. Неудачные попытки завести диалог, неизменно приводящие к одному результату. Сказать что-то — всё равно, что с разбега врезаться в кирпичную стену, размазаться по ней, медленно стечь на землю. Прийти в себя, собраться с силами и снова рваться вперёд. Нанизывать свои промахи на невидимую нить, словно жемчужины в ожерелье, перебирать их и понимать, что, несмотря на многочисленные неудачи, решимость не исчезла.       Одной из попыток добраться до Ноэля стал визит к Стюарту Полански. Тот, видимо, неплохо осведомлённый о жизни бывшего пациента и бывшего же любовника, увидев перед собой Макса, и бровью не повёл. Оглядел незваного гостя с ног до головы и усмехнулся:       — Такие люди и вдруг заглянули ко мне на огонёк. Да без охраны? Этот войдёт в историю, не иначе. Чем могу быть полезен, мистер Эллиот?       Ничем, подумал Макс, заметив отторжение во взгляде. И оказался прав.       Пользы из общения со Стюартом Максу извлечь не удалось.       Полански его компания была, как минимум, неприятна, о чём он не постеснялся заявить, да и продемонстрировать наглядно, не пригласив посетителя в дом, а продержав у забора. Макс успел насмотреться на эти ворота за время ожидания. Смотрел и теперь. Благо, длилось это представление недолго. Разговор вышел коротким, скомканным и отвратительным в своей наигранности.       — Я не рассказываю тайны своих клиентов каждому встречному, — невозмутимо произнёс Стюарт, стоя у своей машины и просматривая какой-то профайл. — Если бы Ноэль посчитал нужным поведать вам о причинах, заставивших его прийти на первый сеанс, он бы сказал. Поскольку этого не произошло, я тоже не стану трепать языком. Я дорожу своей репутацией и не нарушу одно из главных правил работы с клиентами. Полная конфиденциальность, ничего кроме неё. Лично вам нужна моя помощь?       — Нет.       — В таком случае, прошу простить, но я вынужден откланяться. Дела зовут.       — Вы же только приехали, — заметил Макс, перехватывая уничтожающий взгляд, направленный в его сторону.       — Приехал и уже уезжаю. Мои услуги пользуются спросом, клиентов много, часов в сутках мало. Не могу тратить время впустую.       — А вы, похоже, ревнуете? — поддел Макс, сложив руки на груди.       Ему подмывало ухмыльнуться и отпустить ядовитое замечание в адрес соперника. Он сдержался, запретив себе сходить с ума и впадать в детство. Всё это было столь же по-взрослому, как показывать язык и выкрикивать дразнилки.       — Похоже на то, — согласился Стюарт. — Не думаю, что моё отношение к Ноэлю — великая тайна.       — Совсем не она, — подтвердил Макс.       Испытывать терпение психоаналитика он больше не хотел, потому свернул неудачное интервью на начальной стадии. И уехал.       Чем старше ты становишься, тем быстрее пролетает время, сказала однажды Вероника. Пока ты молод, кажется, будто впереди огромный запас времени, и ты успеешь реализовать всё, что задумал. Самообман и глупое заблуждение, но ты в итоге откладываешь самые смелые и амбициозные проекты в долгий ящик, каждый раз находя причины для промедления. Ещё бы! Куда торопиться, если времени много? В этом заключается главная ошибка многих людей, Макс. Они постоянно думают, что у них много времени, а потом оказывается, что лимит закончился, и торопиться, на самом деле, не стоит. Не потому, что всё впереди, а потому, что оно осталось позади. Самая большая печаль человеческой жизни заключается в нашем неумении делать всё вовремя. Ещё — в неуверенности в собственных силах, особенно, если мы всюду и везде пробиваемся своими силами, не имея единомышленников.       Макс не был во всём согласен с бывшей супругой, но что действительно не удавалось отрицать, так это понимание и осознание того, насколько стремительно улетает время. Просачивается сквозь пальцы, утекает, подобно воде.       Ещё недавно он, просматривая электронное расписание, видел дату «1-е декабря», а сегодня Великобритания, да и не только она, праздновала Рождество. И если в начале месяца Макс был уверен, что грядущий праздник станет лучшим в его жизни, то теперь готов был с уверенностью заявить, что наступивший день стал одним из худших, если не самым худшим за все прожитые годы.       Он не испытывал эмоционального подъёма и презрительно кривился, слыша о наступлении сезона чудес. Для него наступивший день был столь же серым, как и погода за окном. Общение с жизнерадостными родственниками лишь усугубило положение, продемонстрировав контраст между ними и Максом. Он собирался провести в их компании весь вечер, но не усидел на месте и вырвался из опостылевшего общества при первой же возможности. Разговаривать с ними было не о чем, улыбаться, изображая радушие, выше его сил. Вероника семейное торжество в этом году проигнорировала. Марк умудрился простудиться, и они не приехали к старшим Эллиотам. Макс заезжал к ним на пару часов. Смотрел с Марком фильм о японской девочке, дочке французского полицейского, вступившего в схватку с мафией. Фильм не блистал сценарными изысками и потрясающими поворотами, но... Он нравился Ноэлю, и одно это делало его прекрасным, а вместе с тем дарило очередную порцию болезненных ощущений.       Вероника, наплевав на имидж дамы из высшего света, влезла в плюшевый костюм и готовила безалкогольный глинтвейн, щедро приправленный специями. Марк вылавливал коробочки кардамона и палочки гвоздики из своей кружки. Рассказывал об успехах на уроке французского и о том, как удивились соученики, услышав, насколько изменилось его произношение. Марк болтал ногами и выглядел беззаботным. Ему Макс готов был подыгрывать, ради него улыбался в этот странный вечер, наполненный сплином и отпечатывающийся в памяти мерцанием гирлянды.       В воздухе пахло хвоей и всё теми же специями из набора для глинтвейна, под ёлкой лежали празднично упакованные подарки.       Обычный семейный вечер. Неплохая иллюстрация.       После десяти вечера Марк отправился в кровать. Принял по настоянию матери необходимые лекарства, натянул одеяло до самого носа, но уснул не сразу — делился секретами с отцом. Макс держал его за руку и внимательно слушал сводку последних событий из жизни сына.       В школе этикета хотят поставить спектакль. Правда, пока не определились с пьесой, но уже решено: задействовать будет всех, никто не останется в стороне. В школе всё складывается неплохо, но там скучно, и он пытался развлечь себя чтением книжки, не связанной со школьной программой. Учитель это заметил и долго ругался. А девочка, сидящая напротив, тоже заметила и ободряюще улыбнулась. Она милая вообще и...       Марк замолчал, не зная, как продолжить начатую мысль. И стоит ли это делать.       — Она тебе нравится, что ли? — поинтересовался Макс, приходя к неутешительному выводу о неумении тонко подходить к обсуждению определённых — деликатных — тем.       — Угу. Немного. Да, — признался ребёнок, скрываясь под одеялом с головой, но вскоре снова оттуда выбрался и задал вопрос, отвечать на который Максу не хотелось: — А ты смотрел «Танцы на лезвиях»? Видел?.. Это было ух, как круто!       Марк не дождался ответа и принялся рассказывать о том, как откатали последний — перед финалом — номер Тэсса и Ноэль. Его переполнял восторг. Он активно жестикулировал, пытаясь показать, как именно выглядел номер со стороны.       Но Макс и без того прекрасно знал, как это смотрелось. Помнил костюм, отличающийся от всех нарядов-предшественников. Вызывающий, кричащий, провокационный, несмотря на то, что был выдержан в привычном для Ноэля чёрном цвете.       Вишнёвый сок плескался в бокале девушки, сидевшей на ограждении и закинувшей ногу на ногу, порочная улыбка расцветала на лице Ноэля, когда он протягивал напарнице руку.       Я буду твоим проводником по этому миру, покажу все грани наслаждения и порока, помогу проснуться твоей тёмной стороне. Добро пожаловать в город грехов, дорогая моя!       Они выступали под одноимённую песню, отойдя от тематики прошлых номеров.       Ноэль говорил, что после неудачи Тэсса стала осторожнее и боялась рисковать, но, присутствуя в зале и наблюдая за выступлением не в записи, а в режиме реального времени, Макс не замечал в действиях танцоров никакой осторожности. Всё снова было на грани, на пределе сил и возможностей. Они выкладывались на сто процентов и проживали жизнь выбранных персонажей. Маленькая жизнь продолжительностью в несколько минут.       Поклонившись зрителям, Ноэль и Тэсса направились к ведущим. Макс не слышал слов, которыми те сыпали, рассказывая о номере. Он смотрел только на Ноэля. А тот держался отстранённо. Вежливо, но чрезмерно собранно. Было видно, что он контролирует каждое действие и тщательно выбирает каждое слово. Улыбка исчезла с его лица ровно тогда, когда он обернулся, и взгляд устремился в сторону Макса. Секундное замешательство, узнавание и... тонкая линия губ, плотно сжавшихся, и с опустившимися уголками. Ноэль поспешил отвернуться и склонить голову. Позволил волосам закрыть обзор — ненадёжная ширма, но лучше, чем ничего. Больше он в сторону Макса не смотрел, намеренно избегая визуального контакта.       Поговорить не удалось. Ноэль ускользнул, оставшись незамеченным. Видимо, воспользовался чёрным ходом, чтобы не пересекаться с навязчивыми поклонниками, готовыми растащить его на сувениры.       — А знаешь, чего я хочу, пап? — спросил Марк тихо.       — Нет, — ответил Макс. — Чего?       — Посмотреть хотя бы одно их выступление из зала, а не через экран, — сообщил Марк, зевая и прикрывая рот рукой.       Это, конечно, был удар под дых и крайне неожиданное признание. Но Макс вновь улыбнулся. Потрепал Марка по волосам и сказал с уверенностью:       — Посмотрим. Обязательно посмотрим.       — Только сначала я должен выздороветь, потому что больному ребёнку нечего делать на съёмках, — мрачно заметил Марк, явно повторяя слова Вероники, уже поставленной в известность о желании приобщиться к миру ледового спорта.       — Точно. А чтобы это произошло быстрее, тебе нужно хорошо спать. Спокойной ночи, ребёнок.       — И тебе, пап.       Макс поправил одеяло, потянул за ухо знакомого плюшевого кролика, принесённого из машины, и, погасив ночник, выскользнул из спальни. Плотно притворил дверь, прижимаясь к ней спиной и затылком.       — Будешь глинтвейн, милый? — с легко уловимой иронией в голосе спросила Ники, протягивая Максу стакан, в котором плавала коричная палочка, а по краешку проходил сахарный иней.       — Буду. Спасибо, — выдохнул Макс, принимая подношение и залпом выпивая почти половину.       Толку от напитка было немного, поскольку готовили его на основе сока, а не вина.       — Ты не торопишься?       — Нет.       Мне сегодня некуда и не к кому спешить.       Ники приподняла бровь и кивнула в сторону гостиной, разумно рассудив, что обсуждать жизнь взрослых, стоя у двери спальни Марка не слишком разумно. Очередное заседание клуба одиноких сердец объявлялось открытым. Точнее, одного одинокого и одного разбитого.       — Думаю, Марк рассказал тебе о своём заветном желании, — предположила Вероника, устраиваясь на диване и закидывая ноги на стоявший рядом пуфик. — Я не стала ничего обещать. Оставила право выбора за тобой, поскольку не до конца уверена, что это хорошая идея. Во всяком случае, если я буду сопровождать Марка. Если ты возьмёшь его с собой, никаких проблем не возникнет.       — Почему ты считаешь вашу совместную вылазку плохой идеей? — спросил Макс, взбалтывая содержимое стакана.       — Ситуация противоречивая и слегка абсурдная вырисовывается, — хмыкнула Ники, поставив глинтвейн на стол и обнимая подушку. — Мне не хочется становиться причиной неловкости, а при таком раскладе возникновение её неизбежно. Мама, папа, сын и любовник папы — идиллически-идиотическая картина. И дело не только в Марке. Не думаю, что твой парень будет счастлив от знакомства со всей семьёй. То, что ты видишься с Марком вполне понятно и объяснимо. С этим можно смириться, принять и даже умилиться. Но раскланиваться с бывшей женой нынешней пассии, изображая вселенское счастье от пересечения? Сомнительное удовольствие.       — И ты даже не спросишь, как мы познакомились?       — Не скрою, мне интересно, — виновато улыбнулась Ники, извиняясь за своё любопытство, которое, впрочем, удалось обуздать. — Долгие годы Ноэль был моим любимым фигуристом как-никак, и периодически я задавалась вопросом о том, каков он в повседневной жизни. Судя по рассказам Марка, мистер Далтон-младший самый очаровательный юноша на свете и самый талантливый педагог, способный сделать то, чего не сделали учителя. Но устраивать тебе допрос с пристрастием, забрасывая вопросами о нём, я не стану. Потому что ситуация снова вырисовывается неловкая, как будто я пытаюсь контролировать каждый твой шаг и оттого сую нос не в свои дела, а я вовсе не преследую подобные цели. В конце концов, я не отметала возможности романа между вами. Ты не прокомментировал тогда моё предположение, но взгляд говорил больше слов. Ты не мог не попытаться. А, попытавшись, не мог не добиться, ведь Эллиоты просто так не сдаются. Они работают на результат, а не ввязываются в авантюры ради спортивного интереса. Для них главное победа, а не участие. Верно?       — Верно, — задумчиво протянул Макс, вспоминая неутешительный итог, спровоцированный сеансом откровений; но, совладав с мимолётным проявлением уныния, улыбнулся и добавил куда увереннее, нежели минуту назад: — Эллиоты вообще никогда не сдаются.       Не то чтобы он пытался убедить в этом бывшую супругу. Скорее, себя, подталкивая к решительным действиям.       В столь поздний час на улицах было немноголюдно. Большинство людей, попадавших в поле зрения Макса, не были одиночками, бесцельно шатавшимися по городу. Чаще взгляд цеплялся за группки людей по пять-шесть человек.       Лишь один юноша, с которым Максу довелось столкнуться праздничной ночью, предпочёл обществу людей ворона, что сидел у него на руке. Макс не обратил бы на него внимания, если бы не птицы. Парень стоял, скрываясь от мелкого моросящего дождя под навесом одного из пабов. Он загораживал собой вывеску и потягивал через трубочку пепси-колу из стеклянной бутылки. Он надвинул капюшон толстовки на лоб и всячески старался слиться с окружающей обстановкой. Первое впечатление стало ошибочным — Макс принял этого парня за Ноэля. Было бы вполне логично встретить его здесь — дом Ноэля располагался в квартале отсюда — пара минут езды, десяток, если идти быстрым шагом. Разглядеть одежду при слабом освещении не получалось, но стиль, в целом, соответствовал тому, которого придерживался Ноэль, выбираясь на прогулку со своими любимцами.       Макс притормозил, пытаясь рассмотреть полуночника, распивающего газировку и премило общавшегося с воронами. Результатом наблюдения стало новое разочарование. Птицы порождали заблуждение. До знакомства с Ноэлем Максу не доводилось пересекаться с людьми, отдававшими предпочтение этим птицам и желающими завести их в качестве питомцев. По всему выходило, что не такая уж они редкость. Либо обитатели данного района отличались неравнодушием к воронам, либо, что логичнее, это было всего-навсего совпадение.       Парень заметил слежку и посмотрел на наблюдателя, одарив его ответным взглядом. Пересечение вышло мимолётным, но чрезмерно неприятным, словно по горлу полоснуло лезвием. Макс тяжело вздохнул, признавая ошибку, и — не без удовольствия — покинул место вынужденной стоянки.       Доехав до конца улицы, Макс обернулся. Парень больше не маячил рядом с вывеской, покинул наблюдательный пост и скрылся в неизвестном направлении. А взгляд его — тяжёлый и наполненный плохо скрываемым отторжением — ощущался столь же сильно, как и в самом начале.       Появление на пороге чужого дома посреди ночи, а если быть откровенным, то ближе к утру, без приглашения являло собой верх бесцеремонности. Однако вопросы этикета занимали Макса меньше всего. Он намеревался добиться аудиенции и не планировал отступать, пока не добьётся желаемого.       С опозданием пришла мысль о том, что день рождения и последовавшие за ним рождественские праздники Ноэль мог встречать вместе с родственниками, в их особняке, но вскоре эта теория рассыпалась в пыль, продемонстрировав свою нежизнеспособность.       Дом встретил Макса темнотой и... открытыми окнами. В отсутствие хозяина они всегда были плотно затворены.       Один из воронов кружил над домом, и благодаря птице Макс определил, где находится Ноэль.       Макс невольно поёжился. Рождественская ночь в уходящем году выдалась на редкость мрачной; декорации, в которых он оказался, наталкивали на мысли не о романтических мелодрамах, а о фильмах ужасов.       Однократное резкое карканье разбавило монотонную тишину.       Они доносят до меня сведения о появлении посетителей. Пока никого нет, они ведут себя спокойно. Как только поблизости останавливается машина или кто-то подходит к воротам, сразу настораживаются и начинают привлекать внимание. За своего, наверное, считают, вот и стараются предупредить о возможной опасности.       В ушах зазвучал голос Ноэля, рассказывавшего об особенностях взаимодействия с воронами.       Макс запрокинул голову и невольно улыбнулся, поняв, что за ним наблюдают уже двое. Птица и её хозяин.       Ноэль не произносил приветственных слов, ни разу не открыл рта. В динамике было слышно лишь его тихое, сдержанное дыхание. Но сам факт того, что он не сбросил вызов, не отклонил его и не дождался включения автоответчика, вселял надежду.       Карта, выхваченная Максом из невидимой колоды, оказалась не столь паршивой, как он думал в самом начале, а небольшие перемены приравнивались к достижению, достойному внимания.       Макс не рассчитывал, что ему ответят. Не верил, что Ноэль махнёт рукой на недавнее признание и скажет, что это происшествие — ерунда, не заслуживающая внимания. Не думал, что, спустя несколько минут, Ноэль спустится вниз, ворота распахнутся, и счастливые влюблённые воссоединятся после разлуки.       Он не рассчитывал на моментальный результат, просто продолжал говорить, испытывая облегчение от того, что впервые за полторы недели разговаривает не с пустотой, оставляя сообщения и не зная, слушал ли их кто-нибудь или постирал после первых секунд, а с живым человеком.       Пусть даже этот человек хранит молчание.       — Вряд ли мои слова способны многое изменить, а признание в любви — смыть с меня грязь ошибок прошлого. Я понимаю это лучше, чем кто-либо. Слова способны многое изменить, но не в подобных случаях. Они помогают тем, чьи промахи незначительны и легко поддаются корректировке. Тогда достаточно сказать «прости» и мило улыбнуться, чтобы всё наладилось. При ином раскладе слова становятся попыткой вызвать жалость к себе, сыграть на чувствах другого человека при помощи эмоционального шантажа и самой бесполезной хернёй на свете. Я знаю, что должен забыть о тебе и попытаться отпустить, но... не могу этого сделать. Я люблю тебя, Ноэль. В моём возрасте глупо делать такие заявления, но, кажется, до встречи с тобой я не жил вовсе, а все чувства, что испытывал прежде, были бесполезным и бессмысленным суррогатом. Только рядом с тобой я чувствую себя по-настоящему счастливым. Только рядом с тобой я забываю обо всём на свете. Только рядом с тобой я...       Звонок оборвался. Ноэлю надоело — сопливые откровения, больше свойственные девочкам в пубертате, нежели мужчинам их возраста, окончательно утомили, и он не стал мучиться дальше, оборвав всё одним прикосновением к тачскрину.       Макс не успел договорить. Сразу понял, что концерт окончен, и занавес опустился. Сильнее сжал телефон в ладони, с трудом подавив в себе желание — швырнуть его с размаха. Увидеть, как техника, ударившись об ограждение, разлетается на кусочки, теряя целостность.       Вороны — на этот раз оба, а не один — захлопали крыльями, поднимаясь в небо и душераздирающе каркая.       Нужно было развернуться и уехать, не задерживаясь здесь надолго и не раздражая своим присутствием ни хозяина дома, ни его питомцев.       Макс продолжал стоять на месте.       — Только рядом со мной... Что? — поинтересовался Ноэль, неожиданно появившись на дорожке, ведущей к дому.       — Я могу дышать в полную силу, а без тебя задыхаюсь, — произнёс Макс, не сводя с Ноэля взгляда. — Только тебя я боюсь потерять больше всего на свете, несмотря на то, что ты мне никогда не принадлежал, а, значит, можешь исчезнуть в любой момент. И если ты действительно захочешь уйти, я не смогу тебя остановить. У меня нет на это права, и главная причина заключается в том, что, кажется, я догадываюсь, какие события заставили тебя отправиться на приём к психоаналитику.       — Догадываешься или знаешь? — переспросил Ноэль, прикусывая щёку изнутри.       — Знаю, — ответил Макс после секундного замешательства.       — Кто меня сдал? Стюарт?       — Нет. Мистер Полански держал оборону до самого конца и ничего мне не сказал. Пришлось отступить. Я лишь сделал то, что должен был сделать. Провёл параллель между нашими жизнями, представил тебя на другой стороне и...       — Всё сложилось в единую картину, — хмыкнул Ноэль, пересекая расстояние от дома до ворот и замирая в шаге от них. — Можно, конечно, немного поломаться для приличия, нагоняя тумана, но я не стану этого делать. Просто скажу, что ты прав. Именно так дело и обстояло.       Макс тоже подошёл к воротам, но не приблизился вплотную.       — Наверное, глупо спрашивать, но я хочу знать. Этот человек был твоим другом?       Ноэль на мгновение прикрыл глаза. Усмехнулся, покачал головой, поддел носком ботинка мелкий камешек и отправил его в полёт, к ближайшему дереву.       — Их было пятеро, Макс. Не один, а пятеро, — произнёс, спрятав ладони в карманах френча; под расстёгнутые полы забирался прохладный воздух, но Ноэль не придавал этому значения, не замечал омерзительную погоду. — Четверо незнакомцев. И Зак, которого я знал много лет, но вместе с тем — не знал вовсе. Тот Закари Клэйтон, с которым я дружил, не мог провернуть подобное. А тот, которого увидел в переломный вечер, вполне. Не просто провернуть, но и насладиться своими действиями, кайфуя от них и считая единственными правильными.       Каждый человек получает по заслугам. Я заслуживал вот этого. Согласно его мнению, я совершил непростительный поступок. Предал друга, наплевал на нашу дружбу. Зак прицепился к словам, брошенным однажды, понял их по-своему и обвинил меня в том, что я не соблюдаю установленные правила.       Мы начинали вместе, тренировались на одном катке, но до определённого момента даже не разговаривали толком. Его не особо любили, считая хлюпиком и плаксой, неспособным постоять за себя, потому обходили стороной. Мы занимались вместе с хоккеистами и те, разумеется, не могли пройти мимо нас молча, считали своим долгом зацепить и посмеяться над неудачниками, которых не взяли в нормальный спорт, вот они и перебиваются чем попроще. Кому-то удавалось дать им отпор, отбив желание лезть со своими глупостями, а кто-то провоцировал на дальнейшие «подвиги». Зак относился ко второй категории. Он не пытался спорить или драться — закрывал лицо руками и сразу начинал рыдать, что чести ему не делало. Однажды я заступился за него, а после тренировки, ожидая, пока появится водитель, присланный отцом, потащил спасённого в кафе, расположенное рядом с катком. Мы пили пепси-колу и разговаривали. С того дня мы начали общаться, и между нами завязалось подобие дружбы. Чем дальше, тем крепче. Мы пошли в одну среднюю школу, стали частыми гостями друг у друга, вместе ездили на тренировки, вместе... Всё вместе. Будучи друзьями в жизни, мы оставались соперниками на льду, и это одна из главных причин будущей трагедии.       Пообещай мне, что лёд никогда нас не разлучит, просил Зак. И я сказал то, чего от меня хотели. Обещаю. Не разлучит. Мы останемся друзьями, независимо от того, как сложится наша карьера.       Для меня это и так было в порядке вещей. Для меня, но не для него.       Поскольку мы нередко принимали участие в одних и тех же соревнованиях, вскоре стало очевидно: один из нас более удачлив, второго тоже любят и поддерживают, но считают не талантом, а трудягой, зарабатывающим медали исключительно накатанными часами. Зака это задевало. Он хотел стать победителем, но раз за разом оставался позади. Номер первый и номер второй. В лучшем случае, мы делили с ним пьедестал, в худшем он оставался не у дел. На чемпионате мира, проходившем в Японии, Зак настолько хотел победить, что перед выходом на лёд едва не упал в обморок. В итоге сильно перенервничал и во время проката произвольной программы упал трижды. А я... снова взял золото в своей категории. Юниоры.       Мне пророчили блестящую спортивную карьеру и говорили, что взрослым коллегам не стоит расслабляться, потому что скоро — всего два года, мелочь сущая — у них появится новый соперник. И если он не сдаст позиции, а продолжит в том же духе, что и сейчас, им не удержать лидерство в своих руках. Речь в статьях шла обо мне, не о Заке.       После завершения соревнований была вечеринка. Нас тоже приглашали, но я не пошёл. Гораздо важнее было поговорить с Заком, попытаться его успокоить, подбодрить, попробовать доказать, что жизнь на этом поражении не закончилась, будут ещё соревнования и медали, которые он получит. Всё лучшее впереди, всё только начинается. Когда я оказался в гостинице и постучался в его дверь, он открыл не сразу. Мне пришлось простоять там минут десять, а, может, больше. Одного взгляда хватило, чтобы понять: он плакал. В общем-то, я понимал его. Спустя годы, я тоже плакал, потому что мечта от меня ускользнула, и я потерял шанс на её исполнение. В тот год мы готовились вместе, но я продемонстрировал блестящий прокат, а Зак сыпал ошибками и, естественно, не вошёл в тройку лидеров.       Тогда он и взял с меня обещание, тогда я сказал, что мир льда не имеет значения. Он важнее. Он мой друг, и это навсегда. Не знаю, сколько мы просидели на полу, обнявшись. Зак всё говорил и говорил, а я молчал. Ему нужно было выговориться, чтобы почувствовать облегчение.       На следующий год я переехал в Денвер. Зак поехал вместе со мной. Нас поселили в одной комнате, и эта комната стала нашей клеткой, в которой заперли колибри и ястреба. Они не могли подружиться, по определению. Однажды хищное начало должно было проснуться, а колибри — стать жертвой ястреба. Зак молчал долгое время, но однажды не выдержал и рассказал мне всю правду. Сказал, что влюблён в меня, предложил умереть вместе и поцеловал, не спрашивая, хочу ли я этого. Мы поссорились, и он ушёл, хлопнув дверью. Не знаю, где пропадал всю ночь, но под утро вернулся, сделал вид, будто ничего не было.       Мы продолжали тренироваться, а потом... Потом Заку потребовалась операция на колене. Разумеется, о тренировках больше не было речи, и ему пришлось отказаться от спорта. Он хотел, чтобы я тоже оставил фигурное катание из солидарности с ним. Когда я отказался возвращаться в Британию и сказал, что остаюсь, ударил меня и ушёл. Внизу его ждало такси. После того, как он спустился вниз, оно стояло ещё десять минут. Наверное, Зак думал, что я резко переиграю сценарий и последую за ним. Не последовал.       Из-за травмы — подвернул ногу во время утренней пробежки, идиот несчастный — я не смог поехать на Олимпиаду. Если бы не его колено, Зак мог меня обставить. Учитывая уровень подготовки, у Клэйтона был реальный шанс не только на участие, но и на одно из призовых мест. Может, не золото, но серебро или бронзу он бы в Британию привёз. Однако не сложилось. Ни один из нас так и не попал на Олимпиаду.       Я восстановился достаточно быстро и снова начал выступать. Чемпионаты один за другим, полуфиналы, гран-при... Прожив три года в Колорадо, я вернулся обратно в Британию и знаешь, кто встретил меня в аэропорту?       — Зак, — ответил Макс, несмотря на то, что вопрос был риторическим и ответа не требовал.       — Да, — подтвердил Ноэль, потирая запястье и приглаживая манжету рубашки. — В аэропорту меня встретил он. В зубах — белая роза, в руках — плакат. «Прости меня». Он узнал о возвращении от моих родителей. Я не сообщил им, что мы с Заком перестали общаться, потому они с радостью поведали, когда я прилетаю. Он им сказал, что хочет сделать сюрприз. Они посодействовали.       И, знаешь, я был безумно рад его увидеть. Понял, что скучал, ощутил груз вины за расставание на омерзительной ноте. У меня было отличное детство, если смотреть на него глазами многих современных людей. Деньги, слава, поклонники, возможность летать из страны в страну, ни в чём себе не отказывая. У меня было паршивое детство, если смотреть на него в отрыве от материальных ценностей и возможностей, подаренных спортом. Я сам ввязался в это, но... У меня не было друзей, кроме Зака. Ни одного. Совсем. У меня не было нормальной школы. Я занимался с репетиторами, а потом сдавал экзамены отдельно ото всех и заранее. Особенности графика. У меня не было свиданий, всей этой подростковой романтики. У меня не было ничего из того, что случается в жизни обычных подростков.       Мне нравилось быть независимым, в том числе и в финансовом плане, но невозможность сблизиться с другими людьми и уделять им достаточное количество времени меня тяготило. Сколько помню, я всегда был одиночкой, и только Зак смог пробить защиту, став не приятелем — другом. Лучшим другом. Мне его не хватало. А, может, не его, а общения по душам, возможности поделиться с кем-то своими переживаниями, сказать, что устал. Не изображать вечный энерджайзер, не улыбаться через силу. Быть обычным человеком со своими недостатками и слабостями. После его признания это исчезло, наши отношения откинуло на старт, мы больше не были друзьями. И я смирился с тем, что в очередной раз остался один, а тут такой сюрприз.       Мы снова начали общаться, и всё было нормально. За исключением новости об окончательном завершении карьеры Зака. Врачи нарисовали перед ним неутешительную картину. Или упорство, спорт и инвалидность в раннем возрасте, либо конец спортивной карьере, умеренные физические нагрузки и счастливая жизнь. Он был тщеславен, но не глуп, потому выбрал второй вариант. Тема фигурного катания попала в наших разговорах под запрет. Мы не обсуждали прошлое, не говорили о грядущих соревнованиях, больше болтали о повседневных заботах и делах. Я уезжал на соревнования, не сообщая о сроках и местах их проведения, не предлагал лететь вместе со мной. Да и зачем? Он не был моим менеджером или бой-френдом, я не нуждался в обязательном сопровождении.       Появление Зака в Бостоне удивило меня сильнее встрече в аэропорту. Оно было весьма неожиданным. Он не появился на самих соревнованиях, но дал знать о себе, когда я вернулся в отель. Позвонил и попросил спуститься вниз. Я не верил в реальность происходящего, но Зак действительно был там. Он снова привёз мне розы. Не одну. Много. Роскошный букет белых роз и баллончик с чёрной краской, которой он залил цветы. Чёрные розы для чёрного короля, как он объяснил свой поступок. Я выступал в данном образе в тот вечер. Зак опустился передо мной на колени и протянул букет. Я наивно подумал, что топор войны закопан с концами. Все прежние обиды позабыты, и мы снова друзья. Я ошибся. Думал, что через полгода меня ждёт исполнение заветной мечты, поездка на Олимпийские игры и победа для своей страны. А меня ждала закрытая вечеринка, пятеро ублюдков и чёрный лёд. Такое определение Зак придумал после того, как ему прооперировали колено. Чёрный лёд — лёд, политый твоей кровью и надевший траур по мечтам, коим не суждено стать явью. Зак не сумел исполнить свои и уничтожил мои мечты. Для нас обоих лёд стал чёрным.       Он пригласил меня к себе, на вечеринку. Правда, забыл предупредить, что это вечеринка смертников своеобразная. Расклад стандартный для таких случаев: одна жертва и несколько палачей. Плюс благодарная публика. Попытайся убежать, но если тебя догонят, здорово поплатишься. Мне не дали шанса на спасение — сразу же отрезали все пути к отступлению. По сути, они не собирались меня оттуда выпускать. Зак решил, что я должен искупить вину таким способом. Не захотел оставить лёд по собственному желанию? Мне помогут определиться с будущим и примут решение за меня.       Они накачались под завязку алкоголем и наркотиками, а потому не особо соображали, что делают. Может, намеренно это сделали, чтобы не чувствовать вины, а, может... Не знаю. Наш разговор был коротким, и я не задавал вопросов. Зак хотел, чтобы мне переломали руки, ноги и позвоночник, чтобы я никогда не поднялся и даже не помышлял о дальнейших выходах на лёд. Подельники моего так называемого друга разбили мне голову. Сломали несколько рёбер и нос. Последний сросся неправильно, и его пришлось оперировать, чтобы я однажды не задохнулся.       Одному из приятелей Зака удалось каким-то совсем не чудом разглядеть красоту в моём залитом кровью лице, и он предложил использовать меня в качестве бесплатной проститутки. Потому что рыжеволосые люди должны быть самыми страстными. А у него таких прежде не было, и он не прочь проверить теорию. Правда ли то, что они отдаются каждый раз, как в последний?       Зак... Конечно, он согласился и колебался недолго. Он хотел этого больше, чем кто-либо иной и в итоге получил двойную порцию. Приятели уступили. Это ведь его стараниями они получили меня. Победитель получает заслуженный приз.       По их мнению, я всё равно был уже трупом, а покойники, как известно, не треплют языком, никому ничего не рассказывают. Оторвались по полной программе и попытались меня задушить галстуком. Не было у меня практики BDSM — исключительно неудачное покушение. Напоследок вырезали на шее слово «шлюха». Его теперь закрывает татуировка, оставшаяся на память. Терпеть её не могу, по правде говоря, но то, что было под ней, ненавижу ещё сильнее. Сам по себе рисунок неплох и во многом символичен, но я бы относился к нему иначе, не будь причиной его появления подобное происшествие. В ладонь вложили лезвие, сжали ладонь, предлагая смыть позор кровью. Видимо, им было мало, хотя мне казалось: ею залито всё вокруг. Паркет весь в багровых разводах. Пахнет солью и железом. Этот тошнотворный коктейль разбавляет тяжёлый запах вишни с табаком, приправленный тонким, но назойливым ароматом роз, которые я с тех пор на дух не переношу. Меня выбросили где-то на окраине города, присыпав лепестками роз. Покойся с миром, упавшая звезда, сказал Зак и ушёл. Я думал, что для подстраховки они меня ещё и переедут пару раз, но они не подстраховались. Решили: я сдохну раньше, чем наступит рассвет.       Я выжил вопреки их желаниям.       Меня спасла чистая случайность. На меня наткнулась собака с говорящей кличкой. Её звали Хоуп, и она стала моей единственной надеждой. Наверное, я никогда не забуду взгляд её хозяйки, смотревшей на меня так, словно увидела ожившего мертвеца. Да я тогда и был похож на него. Весь в грязи и в крови, не способный произнести ни слова. Она задавала вопросы, а я не мог ответить. Говорил, но изо рта не вылетало ни звука. Я потерял голос и не разговаривал несколько дней. Помнится, ловил себя на мысли о том, что это славно. Когда ты не говоришь с людьми, они теряют к тебе интерес и перестают замечать. Когда ты не разговариваешь, никто не интерпретирует твои слова на свой лад, и обещания, которые ты давал, не создадут проблем. Молчание — золото. Прекрасное утверждение.       Хозяйка моей хвостатой спасительницы хотела вызвать «Скорую», но я попросил у неё жестом телефон и набрал номер своего отца. Она позвонила ему, и он, поверив на слово случайной женщине, приехал. Увидев его, я окончательно поверил, что смогу выбраться. Мой отец не был волшебником, но для меня он творил чудеса.       — В этот раз тоже?       — Да, — кивнул Ноэль. — Тоже. Он догадался, кто стоял за организацией нападения, но не предпринимал решительных действий. Терпеливо ждал, пока я сам обо всём расскажу. Вместе мы открыли сезон кровавых чудес.       Ноэль опустил голову, волосы занавесили лицо.       Макс подошёл ещё ближе, притормозив у ворот. Ноэль продолжал стоять на месте, внимательно разглядывая носки ботинок и не отрывая от них взгляда.       — Кровавых, значит? — спросил Макс.       Он не сомневался, что всё расслышал правильно. В уточнениях не нуждался, но всё равно прицепился к словам. Переспрашивал, но в глубине души был уверен, что откровения заставят его вздрогнуть, а игры, в которых принимали участие они с Николасом, покажутся детской забавой.       — Кровь за кровь и боль за боль, — произнёс Ноэль. — Они всерьёз намеревались убить меня, а я сказал отцу, что хочу увидеть их смерть. С его деньгами и возможностями организовать это было несложно. Я знаю, что это не выход из ситуации, но в тот момент я ничего так не хотел, как их смерти.       Их убивали по тому же сценарию, какой они применяли ко мне. С той разницей, что не насиловали, но в остальном... Всех четверых уничтожили одинаковыми методами. Одну из смертей я наблюдал, стоя в отдалении, рядом с охранниками отца. Мне хватило пары минут созерцания, чтобы испытать отвращение и испугаться собственных желаний, нашедших воплощение в реальности.       Этот парень узнал меня, испугался ещё сильнее. Он умолял сохранить ему жизнь. Я сказал: "Прикончите его побыстрее". И сбежал оттуда, зажимая уши ладонями. Его голос преследовал меня до утра, перед глазами мелькало окровавленное лицо, а потом отец влил мне в глотку виски и отправил спать. Это был муторный пьяный сон, не приносящий облегчения. Он больше напоминал агонию, нежели освобождение.       Я не помог своему несостоявшемуся убийце. Я позволил его уничтожить. Вспомнил, как он ломал мне нос, вспомнил, как затягивалась на шее удавка, вспомнил, как кричал, когда мне выворачивали запястья. Вспомнил и не испытал ни капли жалости — лишь омерзение.       Впрочем, счастливым меня месть тоже не сделала. После их смерти мне не стало легче.       А Зак... Он не раскаивался и не считал себя виноватым. Он сожалел, что совершил промах и не добил меня окончательно. Узнав о смерти приятелей, он позвонил и сказал, что уничтожит меня. Не уничтожил. Попал за решётку. В качестве финального штриха мой отец разорил его родителей и пустил их по миру с протянутой рукой. Я не знаю, где они сейчас и чем занимаются. Насколько помню, из Лондона они уехали при первой же подвернувшейся возможности. По идее, я должен радоваться, что обидчики мои наказаны. Каждый по-своему. Не дожидаясь, пока их покарает жизнь, мы наказали их своими силами. Всё вернулось бумерангом, срикошетило от стен и ударило по этим людям. Я не радуюсь. Но и считать себя невинным созданием, никогда не причинявшим другим людям зла, не могу.       Я говорил о страницах жизни, залитых кровью, о которых не хочу рассказывать другим людям. У тебя появилась уникальная возможность познакомиться с ними, и ты их только что прочитал. Не удивлюсь, если после таких откровений уже ты посчитаешь меня чудовищем и поспешишь разорвать общение.       — Нет.       — Что?       — Не посчитаю. Можно рассуждать о чём-то с видом знатока, ни черта не разбираясь в происходящем. Можно осуждать, поливать грязью и взывать к совести до тех пор, пока сам не окажешься в подобной ситуации. Если раньше всё это было для меня далёким и непонятным, то теперь... Окажись я на месте Кирка или Ирвина, я бы поступил точно так же. А, может, не стал бы прибегать к посторонней помощи. Попытайся кто-нибудь навредить Марку, я бы задушил эту мразь собственными руками и не успокоился до тех пор, пока не убедился, что всё кончено.       Ноэль покачал головой, усмехаясь.       — Наверное, нам и, правда, не следовало сводить близкое знакомство. Напротив, увидев друг друга, бежать без оглядки, но принять подобное решение мне не под силу. Я не могу тебя забыть. Я не хочу тебя забывать. И чем больше я думаю об этом, тем сильнее убеждаюсь, что для меня ничто не имеет значения. Я готов простить тебе что угодно, потому что это ты, Макс. Какими бы ни были твои промахи, я закрою на них глаза и забуду об их существовании.       Такая омерзительная, заранее проигрышная позиция, но я ничего не могу с собой поделать. Понимаешь?       — Лучше, чем кто-либо другой, — отозвался Макс, протягивая руки вперёд, одновременно с Ноэлем хватаясь за одни и те же решётки ограждения. Усмехаясь очередному проявлению синхронности и накрывая ладони Ноэля своими, сжимая сильнее, чувствуя, насколько они замёрзли. Стараясь согреть их.       — Люблю тебя до смерти, — выдохнул Макс на грани отчаяния; произнося и признавая: нисколько не преувеличивает. — Никогда тебя не оставлю. Никому тебя не отдам.       Всё, что сказано им — чистая правда.       Люблю до смерти. Люблю сильнее жизни.       Не передать словами, не выразить ничем и никак. Чтобы понять и осознать, каково это, нужно прочувствовать самому.       Огненное безумие растекалось по его крови с новой силой.       У безумия было французское имя, волосы цвета пламени и пронзительные синие глаза, в которых Макс растворялся.       Огненное безумие поглотило Макса с головой в тот момент, когда тёплые губы накрыли его рот, втягивая в чертовски неудобный из-за ограждения, но настолько желанный и долгожданный, что похер на решётки и любые другие преграды, поцелуй.