Осколки

Дзынь! Стакан со звонким дребезгом впечатался в стену и разлетелся на множество острых осколков, оставив на обоях мокрый след в виде печальной медузы, медленно спускающей вниз свои щупальца. - Bastard! Четверть пинты крепчайшего шотландского виски уже стекла в желудок, привычно обжигая нутро. Проверенный способ. Скоро, скоро будет хорошо. Александр Эрнест Уэверли, второй сын графа Бринскотского, пятидесяти лет, сотрудник МИ5 в отставке, а ныне руководитель международной группы секретных агентов АНКЛ стоял посреди своего рабочего кабинета и держался за край стола одеревеневшими пальцами. Спустя минуту после того, когда захлопнулась дверь, он почувствовал в груди холодный пульсирующий пузырь, который ширился, разрастался и грозил выдавить сердце сквозь ребра. Пол-пинтовая бутылка Famous Grouse, спрятанная когда-то давным-давно в потайной нише книжного шкафа, была извлечена на свет божий холодеющими руками, и тут же ополовинена. Только когда скотч уже плескался внутри, он опомнился и понял, что натворил. От злости на себя и на того человека, что вынудил его это сделать, Уэверли не выдержал и, презрев аристократическую сдержанность, грохнул недопитый стакан об стену. Дьявол! А что сейчас? Вызвать рвоту? Поздно! Теперь только своими силами… Это был первый срыв за последние пять, нет, восемь лет. Да, последний был еще в Гонконге. Тогда ему пришлось снова ложиться на реабилитацию. Умелые китайцы с помощью хитростей восточной медицины быстро поставили его на ноги, да так, что он надолго потерял интерес к стимуляторам. До сегодняшнего дня. Неужели опять? Ну, нет, он уже не тот, что прежде! Он справится. Надо пережить, переждать, перетерпеть. Горячая алкогольная волна уже начала подниматься с кровотоком к мозгу, а оттуда – по всему телу, разнося блаженное и опасное чувство. Чувство, ради которого он когда-то готов был отдать все на свете: родных, жизнь, Родину. Он прекрасно знал физиологию опьянения. Сначала появляется веселая легкость, эйфория, но быстро проходит. Чтобы удержать это приятное чувство, мозг, стремительно выходящий из-под контроля, требует принять еще. Но скоро добавки перестают помогать. А потом наступает интоксикация, когда тело становится, как не свое, когда предает память, и все, что тебе остается — это плыть по течению и ждать, что когда-нибудь это закончится, потому что все когда-нибудь заканчивается. Наутро нужно пить снова, но теперь уже не для поддержания эйфории, а чтобы не чувствовать невыносимой сосущей боли, от которой хочется умереть. И все по кругу. Так обычно начинается запой. Он это знает, он все это знает наизусть. Замедляются движения, расслабляются мышцы, залипают мысли, весь мир вокруг становится посторонним, далеким, неважным. Много лет он держался, и вдруг все полетело к чертям. Уэверли смотрел на печальную медузу на стене, и неожиданно сквозь пелену мучительной агонии в его сознание, как запоздалый гость, робко постучалось чувство стыда. Что подумает уборщица, когда увидит это? Черт бы побрал эту взрощенную с детства, въевшуюся в поры души высокородную спесь и зависимость от мнения окружающих! Но он не мог по-другому. Неверной походкой он подошел к запачканной стене и начал неловко подбирать с пола осколки разбитого стекла. Он уже был прилично пьян, пальцы его не слушались, и, взявшись за очередной кусок, он порезался об острый конец. На пальцах выступила кровь. Кровь, стыд и боль. Когда это закончится? И когда это началось? *** 1913г. Март, 1. В семье Артура Теодора Уэверли, третьего графа Бринскотского, и Матильды Элеоноры Уэверли, в девичестве Спенсер, родился второй сын, которого окрестили, согласно семейной традиции называть мальчиков именами на «А», Александром Эрнестом. Ребенок появился на свет в Лондоне в Южном Кенсингтоне в родовом доме графов Бринскот. У четы Уэверли уже был старший сын Артур Скотт, трех лет от роду, и появление еще одного сына укрепило отца семейства в том, что славный графский род не пресечется. Артур Уэверли был в добром расположении духа. Он склонился над постелью, где приходила в себя после тяжелых родов его жена, и как мог нежно поцеловал ее в горячий потный лоб. - Как вы себя чувствуете…мм…, дорогая? - прибавил он в конце, будто сомневаясь, не слишком ли фамильярно прозвучит это обращение. Нежности были не в ходу у бывшего офицера, получившего ранение в сражении при Стормберге во время англо-бурской войны. - Хорошо, Артур, не стоило беспокоиться. Лесли, - обратилась она к служанке, - Покажи милорду дитя. Дородная, закованная в старинный скрипящий корсет, сорокалетняя шотландка поднесла хозяину сверток кружевных пеленок, в глубине которых, как моллюск в раковине, копошился темно-розовый, почти фиолетовый младенец. - Мальчик, милорд, мальчик, - добродушно пророкотала Лесли, - Еле откачали, совсем не хотел дышать. Артур Уэверли взглянул в середину скомканных влажных пеленок и удивленно проговорил: - Какой он маленький. Кажется, Скотти был побольше. - Он еще вырастет и будет вашим любимцем, вот увидите, - позволила высказать свое мнение Лесли. - Вы так думаете? Ну, хорошо, - все еще удивленно и несколько разочарованно пробормотал в ответ хозяин, и тут же своей жене, - Поправляйтесь, миледи, - и удалился из покоев супруги. Таковы были первые минуты жизни Александра Уэеверли. Впрочем, в семье его всегда звали по второму имени, Эрни. С первых же дней отец начал планировать дальнейшую судьбу сыновей. Как и полагалось отпрыскам Бринскотов, все они должны получить хорошее образование, чтобы в дальнейшем пойти на военную службу во имя родной Британии или же занять видный пост в Парламенте. И хотя со времен его юности нравы английской молодежи сильно испортились, все же, Артур Уэверли мечтал увидеть имена своих сыновей вписанными в хронику Британской Империи. Он еще больше убедился в правильности выбранного им для мальчиков пути, когда всего через год после рождения Александра Эрнеста над Европой разразилась Мировая Война. Черт бы побрал этих австрияков с их Францем Фердинандом! Так им и надо, раз они не могут навести порядок в собственных провинциях: всякие там сербы, поляки и другие мелкие народишки. Слишком много воли им давали, вот и получили по заслугам. Но Англия не даст себя в обиду и не поступится своими интересами. Премьер-министр Асквит знает, что делает! Тем временем, братья росли и не подозревали о далеко идущих планах отца. Предсказание пожилой Лесли не сбылось. Эрни рос хилым и болезненным, не чета старшему брату, крепышу Скотти, настоящему любимцу и надежде строгого отца. Первое детское воспоминание Эрни: брат отбирает у него игрушечный горн и колотит его этим горном по голове. Брат сделал это не со зла, а так, от непоседливости и ради забавы, но трехлетнему Эрни стало обидно до слез. На плачь слетелись няньки и служанки. Граф, узнав о конфликте, лишь сурово посмотрел на младшего сына и презрительно сказал: - Если этот юный джентльмен будет так плакать каждый раз, мужчины из него не получится. Сказал, как припечатал. Итак, Артур Уэверли решил воспитать из мальчиков настоящих мужчин, и он это сделает, черт возьми, чего бы ему это не стоило! Вскоре мальчики на своей шкуре убедились в серьезности отцовских намерений. Холодные комнаты в плохо отапливаемом родовом доме, ледяной душ каждое утро, долгие пешие прогулки в любую погоду. Эрни часто болел, но отец считал, что это отговорки, и продолжал отправлять синюшного от холода сына на урок конной езды в Риджентс парк. Слуги безусловно приняли сторону хозяина, и, видя его пренебрежение к Эрни, тоже в свою очередь, обращались с ним как с существом недостойным любви, исподтишка шпыняя и посмеиваясь над хилым мальчишкой. Только старая Лесли, служанка матери, была к нему добра, ведь она своими руками приняла его в этот мир. В 1919 Лесли умерла от испанки, когда гостила у своей родни в Шотландии. Пока отец наводил военные порядки в доме, мать запуганно и молчаливо за всем наблюдала. Она видела, что младшенький не годится в военные, но сказать об этом мужу боялась. Ее голос почти ничего не значил в этом холодном доме, куда она вошла семнадцатилетней девушкой, лишившись родителей после очередной эпидемии холеры. Тогда положение ее было столь незавидным, что она с радостью ухватилась за предложение немолодого графа, несмотря на то, что ее род был выше по статусу. Но бедной сироте было не до выбора. Граф же вполне закономерно посчитал свой поступок актом благотворительности, и был уверен, что его знатная, но бесприданная жена должна почитать его, как бога и не перечить. Для Эрни мать была единственным человеком, кого он любил, и от кого не ждал подвоха. Изредка, когда дети не были заняты учебой и спортивной муштрой, она сажала робкого молчаливого Эрни рядом, и он мог вдоволь играть ее серебряной подвеской, вдыхать запах ее бергамотовых духов, вслушиваться в шелестение ее юбок, а иногда он даже получал он матери поцелуй. Матильда боялась целовать детей при муже, потому что это могло быть расценено, как попытка изнежить мальчиков и ослабить их стержень. Она боялась целовать их даже в присутствии слуг, которые уж точно донесут графу об ее сомнительном поступке. Когда Эрни серьезно заболевал так, что игнорировать болезнь уже было нельзя, его оставляли в покое. Это были самые счастливые дни его детства. Улучив момент, он тайком пробирался в библиотеку, которую его покойный дед Арчибальд Уэверли, всю жизнь собирал с прилежанием энциклопедиста, брал оттуда книги и читал запоем, сидя в постели. Эрни не знал своего деда и видел его только на старой фотографии: статный джентльмен в цилиндре с умными проницательными глазами и пышными седыми усами. Мальчик испытывал к нему инстинктивную симпатию и благодарность. Ему казалось, что будь дедушка жив, они бы с ним подружились. Благодаря стараниям старого графа за более чем полвека в доме Бринскот скопилось богатое собрание книг, в основном, научных трудов по всем отраслям знания, в особенности по истории и естествознанию, но также был небольшой раздел художественной литературы – все проверенная веками классика. Эрни обожал болеть. В то время как большинство детей мечтает, чтобы их закрыли на ночь в кондитерской, Эрни мечтал, чтобы его забыли в сумрачном зале библиотеки где-то на недельку-другую, где он бы, наконец, смог без помех дочитать «Три мушкетера», «Жизнь двенадцати цезарей» или «Путешествие на «Бигле». Еду можно оставлять у двери. Надо только договориться с кухаркой. Еще он любил, когда летом его с братом увозили к тетке в Брайтон. Там на берегу, оторвавшись от неусыпного контроля гувернеров, он мог часами гулять по полосе отлива, собирая устриц и мелких крабов, отшлифованные цветные камешки и фестончатые ракушки. Когда Скотт и кузены гоняли на велосипеде, играли в теннис и крикет, а то и просто дрались, Эрни подсаживался к своей кузине Мэри, тихой некрасивой девочке, и показывал ей свой «улов». Он предпочитал ее общество не потому, что любил сестру, а потому что она ему не мешала, не задирала, не пыталась увлечь чем-то. Он рассказывал ей сюжеты прочитанных книг, Мэри только кивала и улыбалась, повторяла «да, сэр», как заводная кукла из сказки Гофмана. Она была благодарным слушателем, что от нее и требовалось. Когда старшего брата Скотта по достижению тринадцати лет отдали в Хэрроу, Эрни остался в доме один. Теперь все внимание деспотичного отца было направлено на него. Успехи мальчика в физическом развитии не радовали отца. Он упрекал жену, за то, что родила такого хлюпика, весь в нее пошел. И это при том, что все учителя в один голос хвалили мальчика за успехи в учебе. К своим тринадцати годам Эрни уже свободно говорил по-французски и по-немецки, перечитал всю дедовскую библиотеку, прекрасно ориентировался в древней и отечественной истории, мог запоминать наизусть большие отрывки любого текста. В 1926 году Эрни, как ранее его брата, решено было отдать в Хэрроу, где ему предстояло провести ближайшие пять лет. Одна из лучших частных школ Англии, Хэрроу воспитала таких великих людей как лорд Байрон, премьер-министры Пальмерстон и Пиль. Она славилась прекрасной подготовкой и строгими нравами. И хотя финансовое состояние графа Бринскотского серьезно пошатнулось в послевоенный кризис, он считал неправильным экономить на образовании сыновей, и отправил Эрни в ту же школу, что и старшего брата. Там из него сделают человека! Эрни уже и сам так считал. Скотт, наезжавший домой на каникулы, с увлечением рассказывал ему о школе, о чудаках-учителях, об ученическом братстве, о разных шалостях, которые они с друзьями проделывали. Эрни с нетерпением ждал того момента, когда окажется в школе, и не только потому что там учился брат. В тот момент он готов был пойти куда угодно, лишь бы не оставаться в удушливой атмосфере дома. И вот, в один прекрасный день в конце августа шофер Риггс должен был отвезти молодых графьев в Хэрроу. Багаж был упакован, мальчики сидели в машине. Отец не пришел их провожать. У него была важная встреча с семейным адвокатом. Мать старалась не расплакаться, но было видно, что она едва держится. Эрни поцеловал ее в щеку и обещал писать ей часто-часто, правда, мам. Когда машина скрылась из виду, Матильда Уэверли, тяжело вздыхая и теребя кружевной платок, вернулась в опустевший дом. Надо было как-то жить дальше.