Осколки

Как так происходит, что удар настигает тебя, когда ты меньше всего к этому готов? Хотя, казалось бы, всегда это знал. Молча, не глядя друг на друга, они вышли из гостиной, и перед лестницей Уэверли пропустил Мэри вперед. Она начала подниматься, но на середине вдруг остановилась, пошатнулась и, судорожно схватившись рукой за перила, начала оседать. Уэверли в испуге бросился к жене, подхватил ее под руки. - Мэри! Что с тобой?! Она присела на ступеньку и закрыла лицо руками. - О, Господи! - прошептала она сквозь дрожащие пальцы. Уэверли опустился перед ней на колени и обхватил за плечи. Он не на шутку испугался. Еще секунду Мэри прятала лицо в ладонях, потом убрала руки и, выдавив из себя слабую улыбку, сказала: - Просто голова закружилась. - Ты напугала меня, - сказал Уэверли, настороженно вглядываясь в ее лицо. Он встал с колен и хотел помочь ей, но Мэри уже окончательно оправилась. На ее бледном лице разгорались неровные розовые пятна. Она начала медленно подниматься, с трудом по-старчески разгибая спину. Уэверли это неприятно поразило. Это значит, что старость и его взяла за горло. Впрочем, чего он ожидал? - Прости, я нечаянно, - сказала Мэри уже совсем спокойно. Она прошла наверх, и уже на площадке снова повернулась к мужу и вполголоса произнесла: - Почему ты мне не сказал? Уэверли резко остановился и от неожиданности угодил ногой прямо на скрипучую половицу. Половица жалобно взвизгнула и прогнулась под ним. В груди ей в унисон взвыло и забилось больное сердце. На него смотрели лучистые серо-голубые глаза жены, полные смутной тревоги и робкого одинокого сочувствия. Давно он не видел этот взгляд. Уж и не вспомнить, когда. Взгляд это был тот самый, предназначенный только ему, идущий из глубины так и оставшегося для него непонятным женского сердца, и взгляд этот означал лишь то, что он снова не принадлежит себе. Он стоял перед ней, удрученно подняв плечи, виновато моргал и ковырял шляпку гвоздя, выпирающего из стеновой панели. Почему не сказал? А разве об этом можно говорить? - Бедный мой, - грустно вздохнула Мэри и погасила свой взгляд. Они прошли по коридору, осторожно и со знанием дела обходя опасные участки. Уэверли плелся сзади, понимая, что разговора не миновать. В комнате Уилсон распаковывала чемоданы и раскладывала вещи в шкаф. В воздухе витала потревоженная пыль и пахло старой мебелью. Этой комнатой давно никто не пользовался. Раньше ее занимала покойная тетя Эмили, а теперь Мэри, когда иной раз наезжала в родной Шелтер. - Уилсон, ты не могла бы оставить нас наедине с мистером Уэверли? Потом закончишь. - Конечно, миледи, - горничная рефлекторно согнула колени в книксене и покинула комнату. Когда за дверью затихли шаги, Мэри подошла к окну и стала всматриваться в серый колышущийся горизонт. - Совсем берег запустили. Никто не чистит. Уэверли стоял у двери, как впервые вошел, прямо напротив резного комода, в котором тетя Эмили когда-то хранила свое добро. Добра за долгую жизнь накопилось столько, что после ее смерти на разбор и систематизацию содержимого ушла неделя. Уэверли вспомнил, как среди прочего в руки ему попала старая записная книжка, куда рачительная тетушка записывала своим круглым викторианским почерком текущие расходы. За обложку записной книжки была заложена довоенная фотография еще молодых тети Эмили и дяди Эдмунда. Уэверли, в чьей памяти тетка запечатлелась суровой корпулентной дамой, был немало изумлен, увидев на фото затянутую в узкий корсет миловидную женщину ростом чуть выше своего мужа, кокетливо придерживающую подол платья по моде начала века. - И давно? - спросила вдруг Мэри. - Что “давно”? Мэри только посмотрела на него. Уэверли выдохнул: - Помнишь, меня в Рим вызвали? - Получается, уже полгода? Она снова повернулась к окну, и некоторое время молчала, словно обдумывала что-то, а потом, резко оттолкнувшись от подоконника, спросила, как показалось Уэверли, с досадой: -Откуда он взялся? -Сам не знаю, - пожал он плечами, - Свалился на голову. Такой вот “русский сувенир”. -А он точно не...? -Точно. Я проверял. Просто совпадение. -Ничего себе, совпадение! Я чуть в обморок не упала. Эти глаза... Я будто привидение увидела. -Ну вот, теперь это точно дом с привидениями, - неумело пошутил Уэверли, хотя ему было совсем не смешно. -Невероятно, - задумчиво проговорила Мэри, - Разве такое бывает? -Очевидно, бывает. -Но ведь он другой? -Он совсем другой. И я рад этому, - твердо сказал Уэверли. Мэри подошла к мужу и устало положила голову ему на плечо. Они помолчали. Было слышно, как ветер задувает в оконные щели. Уэверли сжал в ладони ее холодные пальцы. Она не задавала вопросов и всегда умела слушать, как в детстве, всегда слушала его рассказы, отрешенно глядя куда-то вдаль, и своей безучастностью побуждая к разговору. -Я уж думал, что меня ничем в жизни не удивишь. А тут... Что-то сверхъестественное. Ты ведь знаешь, я в Бога не верю. Но я словно расплачиваюсь за что-то. Как думаешь? -Не знаю, Эрни, не знаю. Все мы за что-то расплачиваемся. -Эрни.., - усмехнулся Уэверли, услышав свое детское имя, - Ты единственная, кто еще так меня называет. -Нет, не единственная, - оживилась Мэри, - Еще Бетти! -Ах, ну да. Ты с ней говорила? Как она? Чем занимается? Он был рад перевести разговор на другую тему. -Да что там! - отмахнулась Мэри, - Снова собирается замуж! -Не может быть! Это у нее уже который по счету? Третий? Четвертый? Нет, я с ней поговорю. -Поговори, да толку не будет. Во всех своих мужчинах она ищет отца. Уэверли не нашелся, что ответить, и только промычал что-то неопределенное в том смысле, что в тридцать лет можно бы уже определиться. - Ты расскажешь мне о нем? - снова без всякого перехода спросила Мэри, так что у Уэверли, едва успокоившегося, вся кровь прилила к сердцу. - Зачем? - Я хочу знать. Уэверли задумался. Стоит ли рассказывать ей? Так уже повелось между ними, что лгать друг другу они не могли, так что остается либо рассказывать все, либо молчать. До сих пор он старался щадить ее, хотя всегда подозревал, что Мэри с ее тихим, сосредоточенным умом, понимает гораздо больше, чем можно предположить со стороны. Пожалуй, он расскажет ей, да, расскажет все, но только не сейчас, пока они здесь, пока ОН здесь. -Не волнуйся, скоро этому придет конец, - сказал Уэверли больше себе, чем ей. -Почему? -Он уезжает. Надеюсь, навсегда. -Ох, боюсь, это не мне надо волноваться, - сказала Мэри и посмотрела на него тем самым укоризненным взглядом, который он видел столько раз в трудные и постыдные моменты жизни: «Ты снова взялся за старое?» Впрочем, договаривать она не стала, и эта ее снисходительная сдержанность иногда ранила сильнее произнесенной грубости. Мэри подошла к раскрытому чемодану, уже тронутому хозяйственной рукой Уилсон, и, вдруг что-то вспомнив, начала рыться в потайном отделении. - Я тебе с оказией привезла какие-то бумаги, о которых ты просил мисс Харпер. - Вот спасибо. Я и забыл, - сказал Уэверли, сражаясь с дрожью в голосе, и взял из рук жены запечатанный конверт. Впрочем, едва коснувшись его, он успокоился. Уэверли обладал странной способностью на ощупь, не открывая, опознавать содержимое папок, конвертов и прочих канцелярских вместилищ, вернее даже не само их содержимое, а скорее его целостность. Свойство это было труднообъяснимым, однако в его профессии, несомненно, ценным, и до сих пор никогда его не подводило. Вот тут, например, все на месте. И теперь ему хотелось вернуться в свой кабинет. - Тогда увидимся за ланчем, - сказала Мэри и снова занялась чемоданом. По еле заметной дрожи пальцев в момент, когда он принимал конверт из ее рук, она поняла, что сейчас его лучше отпустить, - Если увидишь Уилсон, позови ее ко мне. *** Когда стеклянный купол Северного вокзала поглотил в себя поезд, ехавший из Кале со всеми остановками, был уже вечер, так что пассажирам, впервые прибывающим в Париж, среди которых было много англичан и бельгийцев, город предстал в самом чудесном и загадочном виде. Огни Парижа, о которых так упорно твердила литература и живопись последние двести лет, действительно оказались на своих местах, а острый шпиль железной башни замаячил еще из Руасси и преследовал поезд повсюду, кроме, пожалуй, подземных тоннелей. Большую часть дороги Эрни просидел, приклеившись носом к окну и вглядываясь в открывающиеся оттуда виды. И пусть хмурые пейзажи Пикардии и Иль-де-Франс могли показаться искушенному путешественнику немного однообразными, в целом это было не так важно. Важно было другое: он впервые заграницей! При нем был его чемодан с самым необходимым, а все остальное он, если надо, купит на месте. Деньги у него есть. Незадолго до отъезда Эрни, под благовидным предлогом проведать племянника, напросился на обед к брату и между делом выпросил у того пятьдесят фунтов. Если обменный курс во Франции действительно такой, как говорят, то этих денег ему должно хватить надолго. Эрни вышел из вагона и некоторое время стоял, как столб, на платформе, оглушенный вокзальным грохотом и льющейся отовсюду курлыкающей французской речью. Вообще-то он хорошо знал французский. В Лилле к нему подсел один разговорчивый господин и вплоть до Арраса расспрашивал о всякой чепухе: “А правда ли, мсье, что в Англии все время идет дождь?” - “Нет, что вы! Только в Лондоне. Но уж там идет, не переставая.” Однако сейчас, стоя на платформе, Эрни понадобилось время, чтобы осознать, что все происходит взаправду, и он действительно проделал весь этот путь, чтобы оказаться в Париже. Только когда грубый носильщик чуть не сбил его с ног своей багажной тележкой, нагруженной тюками и саквояжами выше человеческого роста, (“Arrière, con de toi!”*), он очнулся, перехватил поудобнее ручку своего чемодана и зашагал по длинной платформе к залу ожидания. Дэвид сказал по телефону, что будет встречать его в центре зала, где часы. Ага, вот и часы. Он пошел быстрее, чувствуя, как от волнения сердце разгоняется в груди. Но не успел он сделать и десятка шагов, как услышал позади себя крик: -Эрни! Этот голос невозможно было спутать ни с чьим другим. Дэвид шел к нему через весь зал, подскакивая от нетерпения, как молодой бигль, сияя лучезарной улыбкой, как солнце над Брайтонским пляжем. Милый друг. Как я скучал без тебя! Сердце стучало паровым молотом, заглушая назойливо повторявшееся под сводами вокзала объявление о пропаже собачки пекинской породы, рыжей с белым пятном во лбу, просьба нашедшему обратиться на стойку информации. Дэвид подбежал к нему, обхватил за плечи и, не давая опомниться или даже поставить чемодан, прижал к себе. -Ты приехал! - промычал он ему в ухо, но тут же отвел от себя и несколько секунд придирчиво рассматривал на вытянутых руках, словно проверяя, того ли человека обнимает. Убедившись, что ошибки нет, и что все опознаваемые части Эрни находятся на своих местах, он еще раз потряс его за плечи и сказал: - Пойдем, у меня там такси. После чего выхватил у него из рук чемодан и понес, уверенно прокладывая дорогу к выходу сквозь кишащую толпу. -Не отставай. Они вышли на площадь перед вокзалом. Влажный жар от нагретого дневным солнцем булыжника, смешанный с бензиновыми парами, запахами еды, женских духов и затхлости канализации поднимался в воздух и обрушивался на ничего не подозревающего приезжего с такой силой, что никаких сомнений уже не оставалось: ты в Париже. Они действительно сели в такси, припаркованное неподалеку от главного входа, - потрепанный Рено с приветливым желтым огоньком на крыше и усатым водителем за рулем. Дэвид бегло объяснил ему, куда ехать, и машина тронулась. Ошарашенный Эрни сидел, не в силах вымолвить ни слова, только вертел головой по сторонам, то в окно, где мимо на большой скорости пролетал сверкающий город, то на Дэвида, который крепко сжимал в полутьме такси его руку и говорил, говорил, говорил без умолку: - Сейчас увидишь, где я поселился. Неплохое место. Мне его посоветовал один мой приятель, он там часто бывал, когда останавливался в Париже. Восьмой арондисман, неподалеку от площади Европы. Там все больше богатые селятся, но эта квартира досталась мне совсем задешево — всего пятьдесят франков в неделю. Квартира небольшая, зато с ванной. Правда не всегда работает, да и воду из-под крана лучше не пить. Я здесь всего третий день, но уже освоился. Ты голоден? Сходим с тобой поужинать в «La Carette». Это одно уютное местечко на Рю Дарсе, я его недавно облюбовал. Как доехал? Не слишком много народу в третьем классе? Квартира в восьмом округе действительно оказалась небольшая, совсем крошечная, больше похожая на двухкомнатный гостиничный номер. Величавое османовское здание из серого известняка с ажурными карнизами так и просилось на открытку, однако внутри уже давно ждало хорошего ремонта. Судя по тому, что успел рассказать Дэвид, с техникой в этом доме наблюдались некоторые странности, так что Эрни решил ничему не удивляться и принимать все, как должное. В лифт, чудом втиснутый в бывшую шахту винтовой лестницы, едва поместились втроем вместе с лакеем, который взялся помочь донести багаж (и вовсе не потому, что чемодан был так уж тяжел, а путь наверх долог, а скорее, чтобы подчеркнуть статус гостей — молодых, респектабельных, и наверняка платежеспособных джентльменов). Эрни дал ему на чай шиллинг, поскольку еще не успел обменять валюту. Лакей без малейшего замешательства принял деньги, а Дэвид позже сказал, чтобы впредь Эрни не был так расточителен с прислугой, а то привыкнут, и вообще, на шиллинг здесь можно прилично пообедать. Войдя в комнату, слуга церемонно поставил чемодан Эрни на низкий столик посреди зала, как какое-то экзотическое украшение, и потом еще долго расспрашивал, когда мсье желают быть разбуженными, а когда накормленными завтраком, желают ли мсье свежих газет по утрам и какие из них предпочитают: правительственные или оппозиционные. Он покинул их не раньше, чем составил исчерпывающее представление о новых постояльцах. Все ясно: молодые английские педерасты устроили себе романтические каникулы подальше от дома, чтобы не шокировать учителей и родителей. Только неделю назад такая же парочка съехала. Медом что ли намазано? Когда дверь за лакеем закрылась, мальчики, затаив дыхание, еще несколько секунд прислушивались к удаляющимся шагам, затем переглянулись и, не сговариваясь, прыснули со смеху. Наконец-то одни, наконец-то свобода! Издав боевой клич диких команчей, оба вскочили на кровать, вцепились друг в друга руками и начали прыгать по ней, как сумасшедшие, вопя: «Свобода! Свобода!» Потом с размаху рухнули на визжащий от ужаса матрац и начали возиться, дрыгая руками и ногами, как перевернутые на спину жуки. Дэвид сделал кувырок через голову и заехал Эрни пяткой в грудь. - Ты убил меня! - наигранно застонал Эрни, потирая ушибленное место, - Я не хочу умирать, не повидав Собора Парижской Богоматери! Последовавший за этим приступ хохота надолго лишил их дара речи. Они смеялись, смеялись и не могли остановиться. Приступы хохота то затихали, то вспыхивали с новой силой, пока оба наконец не затихли, распластавшись поперек кровати и изнемогая от усталости и боли в перенапряженных мышцах живота. - Ну, как, тебе здесь нравится? - спросил Дэвид, обводя рукой комнату. - Да это лучше, чем я ожидал! - А ты посмотри, какой тут вид из окна, - сказал ободренный Дэвид и пружинисто вскочил с кровати, - Если честно, я эту квартиру в конечном итоге выбрал именно из-за вида. Дэвид распахнул балконную дверь и пропустил Эрни вперед. Квартира была угловая и располагалась прямо под мансардами. Расположение по парижским меркам неудачное — шум, ветер, нежелательные соседства. Единственное, чего у верхних этажей не отнять, так это вид. Потребуется Война с ее жилищным кризисом, а также изобретение двойных стеклопакетов, и тогда промерзлые обшарпанные мансарды станут самым желанным жильем для изголодавшихся по парижской романтике собственников. А пока что двое влюбленных юношей, стоя на балконе под черным беззвездным небом и, глядя на прямую, утопающую в море янтарных огней Рю Константинополь, чувствовали себя первооткрывателями, впервые узревшими затерянный в джунглях запретный град Эльдорадо. - Ну, что я говорил? - сказал Дэвид, торжествующе глядя на друга. - Это… Это.., - лепетал пораженный Эрни не в силах подобрать слова. - А если высунуться подальше, то можно и Башню увидеть. Дэвид встал одной ногой на изогнутый вензель кованой решетки балкона и, держась за перила, перегнулся через ограду так далеко вперед, как только мог. Эрни последовал его примеру. Едва удерживая баланс на негнущихся ногах, он вытянул шею в ту сторону, куда указывал Дэвид, и попытался отодвинуть из поля зрения угол дома, загораживающий вид на подсвеченный огнями шпиль. - Ух ты! А мы пойдем к ней? - сказал он и качнулся вперед еще чуть-чуть, чтобы лучше разглядеть Башню, но в тот же миг резко отпрянул, почувствовав, что последняя песчинка инерции, удерживающая его от падения вниз, вот-вот неотвратимо перевесит и тогда... - Осторожно ты! - Дэвид ухватил его за плечо и потянул назад. Пена испуга вскипела в животе, но тут же осела. Эрни спрыгнул с ограды и виновато улыбнулся. Мама всегда говорила, что излишнее веселье до добра не доводит. Они вернулись в комнату. Эрни приволок из зала свой чемодан и начал разбирать вещи. - Зачем ты это делаешь? Попроси слугу, - удивился Дэвид. - Не хочу никого звать сейчас. Да и вещей совсем не много. Ты говорил, тут есть ванна? Хочу привести себя в порядок перед ужином. Ванна и правда была. Эрни первым делом залез в эмалированый сосуд и уставился на чудо европейской сантехники, о котором он так много слышал — смеситель! Он покрутил ручку с надписью «Сhaud»**. Потревоженный смеситель вздрогнул, испустил тяжкий вздох и натужно выдавил из себя облачко пара. Все. Эрни крякнул, но сдаваться не хотел. Он покрутил ручку с надписью «Froid»***, и оттуда полилась желтоватая холодная вода. Уже лучше. Некоторое время он стоял в ванне, глядя, как вода хлещет его по ногам, постепенно становясь все чище и прозрачнее. Наконец, когда вся ржавчина слилась, а вода начала постепенно прогреваться, Эрни удовлетворенно заткнул дно ванны пробкой и взял с полочки мыло. *** Дэвид сидел на кровати с ногами и рассеянно глядел на вещи, разбросанные по вспаханному покрывалу. Раскрытый чемодан, похожий на голодного кукушонка, валялся на полу рядом. Дэвид прислушался к шуму воды за дверью. Вот он сейчас примет ванну, переоденется, и они вместе пойдут ужинать... Все? Неужели все? Смутное беспокойство начало подниматься из недр его тела, слишком знакомое, чтобы принять его за что-то другое. В самом деле! Он вышел на балкон и закурил. Вид охваченного светом города на некоторое время отвлек его. Внизу фланировали прохожие, сигналили машины. Лихач-велосипедист подрезал автомобиль и выскочил на тротуар, спугнув при этом зазевавшихся пешеходов. Визг тормозов, ахи, проклятия. Дэвид с улыбкой бросил вдогонку наглецу окурок и вернулся в комнату. За дверью ванной все так же завывали трубы и плескалась вода. Нет, право, он ведь не будет против? Дэвид смел с кровати разбросанную одежду и взялся за пуговицы. Лакированый паркет приятно холодил босые ноги, когда он шел через зал. Без стука он открыл дверь и заглянул внутрь. Там в парном клубящемся мареве угадывалось обнаженное тело, усердно натирающее себе между лопаток банной щеткой. Он был весь розовый от воды и белый от мыльной пены, его друг. Увидев Дэвида, он прекратил натираться и настороженно посмотрел на него. Он все понял. Он всегда все понимает правильно. - Привет, - сказал Дэвид, закрывая за собой дверь, - Потереть тебе спинку? Без приглашения и стыда он забрался в эмалированый сосуд и обнял мокрое горячее тело. *** - Матильда, где наш младший сын? Он что, не приедет этим летом домой? - Эрни уехал. Разве вы не знаете? - Куда? В Брайтон? - Нет, в Париж. - В Париж? Интересно, откуда у него деньги на Париж? Впрочем, ладно, если поехал, значит деньги есть. Или это ты дала? - Нет, я не давала. Странно, что вы только сейчас заметили его отсутствие. Он прислал телеграмму, что хорошо доехал. - Он там один или с кем? - С другом, кажется. - С другом… В Париже… Мда. Пустили козла в огород. - Что вы сказали? - Ничего. *** Было около девяти, когда они наконец сели ужинать. Этот был ресторан не из тех, что щеголяют вывеской на полфасада и швейцаром в фуражке с начищенной кокардой, на какие обычно падки наивные туристы, страдающие от переизбытка денег в карманах. Увы, но ни большая вывеска, ни важного вида швейцар не уберегут вас от пресной несъедобной пищи и грабительских цен. Впрочем, ни один посетитель подобного заведения ни за что вам не признается, что ужин был так себе, ведь он сполна заплатил за него, и это дает ему право похвастаться в приличном обществе, что, будучи в Париже, он-де ужинал у… (название проставить). И так эта «слава» кочует из уст в уста, подогреваемая тщеславием самодовольных буржуа, что позволяет владельцам и дальше дурачить их и задирать цены. Ресторан, в который привел их Дэвид, похоже, знали только местные, и потому еда тут была дешевой и вкусной (правда, по мнению Эрни, не настолько, чтобы петь ей оды и прославлять на весь мир, но что возьмешь с этих французов — они всегда найдут повод покрасоваться). Уже через четверть часа на столе перед ними стояло с полдюжины разных блюд и закусок: нежный сыр и пряная ветчина, формочки с гусиным паштетом, подернутым желтой пленкой пахучего жира, какие-то запеченые морские гады, золотистые бараньи ребрышки, припорошенные розмариновыми иголками, аккуратные пирамидки из спаржи, молодой морковки и кабачков, судки с острыми, сладкими, кислыми, соусами - да мало ли! Венчала все это великолепие бутылка прохладного «Шато Реаль-Мартена», и содержимое ее стремительно сокращалось. Они ели жадно, как троглодиты, забыв о манерах, капая соусом на салфетки и таская лакомые кусочки друг у друга из тарелок. Вино лилось в рот легко, как фруктовая вода, так что очень скоро оба захмелели, и кто бы что из них не сказал, все казалось смешно и весело. - Видели бы нас сейчас наши оксфордские, - сказал Эрни, приглаживая рукой еще влажные волосы. - Померли бы от зависти! - подхватил Дэвид и залпом прикончил вино. Они были пьяны и перевозбуждены. Эрни, еще не отошедший от их недавней, такой внезапной и страстной близости, смотрел на Дэвида во все глаза: на его золотистые волосы, на раскрасневшиеся щеки, на такой знакомый горячий блеск в глазах. «Тебе было хорошо со мной?» - словно вопрошал этот взгляд. «Да!» - отвечал он ему своим изнемогающим от нежности взглядом. Ты даже представить себе не можешь, как мне было хорошо с тобой. Разве кто-нибудь с тобой сравнится? Ведь мы всегда будем вместе, правда? Как солнце и луна, будем вечно следовать друг за другом, светить друг другу, согревать друг друга... Когда после ужина они вышли наружу, улицы кишели народом. Они шли по бульвару Клиши в сторону Монмартра, ориентируясь по белому яйцевидному куполу базилики Сакре-Кёр. Ночь была к лицу Парижу, как никакому другому городу. Даже Лондон с его строгой северной красотой в темноте превращался в гордый, осанистый, но несколько застывший монумент самому себе. Париж же, подобно вышедшей в тираж, но все еще жаждущей приключений красотке, любил покутить в темноте, когда свет мягче, а тени глубже, и тем кажась себе краше и загадочнее. Улица дымилась от переполняющей ее человеческой энергии. Казалось, что всё, имеющее ноги, лапы, копыта или колеса вознамерилось произвести как можно больше шума, треска, гула и визга. А кругом мелькают лица, спины, руки, колени… ткани, стекло, железо, булыжник… дым, чад, свет, блеск. Все куда-то спешат. Наверное, боятся, что жизнь пройдет, пока они ищут столик в кафе или ловят такси. Только успеваешь вертеть головой и выхватывать из вращающегося, словно в гигантском зоотропе водоворота ночной жизни образы четкие, как фотоснимки: дымок из накрашенного рта, винные пятна на скатерти, чей-то шепот на ухо, засаленные купюры в умелых руках, боа из лебяжьего пуха на тонкой с синими прожилками шее. Всклокоченный седовласый клошар, наподобие Бетховена в пору сочинения Лунной сонаты, церемонно и с чувством превосходства рылся в урне с отходами. Уличные девки, ничуть не смущаясь своего занятия, нагло светили подвязками и кричали вслед пошлости. Прилизанные, похожие на выдр, зазывалы из ночных кабаре не жалели красноречия, чтобы заманить к себе посетителей. Иногда двери заведений открывались, и тогда на краткий миг можно было видеть вход в святая святых, темный и манящий, как таинственный сталактитовый грот, как чрево мертвого чудовища. Впрочем, некоторым заведениям дополнительная реклама была ни к чему. В нутро огромной красной мельницы выстроилась приличная очередь. Люди в этой очереди были разодеты так пышно, будто собрались на званый бал в Пале Рояль. - А ты бывал в Мулен Руж? - спросил Эрни и кивнул в сторону очереди. Дэвид покачал головой и немного разочарованно сказал: - Мы туда вряд ли попадем. Там запись на месяц вперед. К тому же, держу пари, что там ничем не лучше, чем в других местах. Просто у Мулен Руж лучше реклама. И, словно услышав его слова, к ним подскочил жуликоватого вида зазывала, весь будто облитый салом, и заворковал, округляя ярко-красный рот: - Мсье, заходите к нам. У нас сегодня отличная развлекательная программа. - А пиво у вас подают? - спросил Эрни, скорее ради смеха. - Все, что пожелаете. Любые самые смелые фантазии. За ваши деньги, конечно. Зазывала подмигнул ему и облизнул губы. Только теперь Эрни заметил, что губы у зазывалы накрашены. Ого! Началось... - Ну что, зайдем? - сказал Эрни. Ему вдруг до ужаса захотелось побывать в настоящем парижском кабаре. И они зашли. Впрочем, плата за вход оказалась отрезвляюще высокой. В обширном полутемном зале было тесно, как на рынке, и накурено так, что сквозь дым с трудом просматривались очертания барной стойки у противоположной стены. Невысокая сцена в глубине зала, а перед ней пятачок свободного пространства, на котором во время музыкальных антрактов топталась танцующая публика. Свободных столиков почти не было, но все-таки нашлось место в задних рядах для двух благородных молодых лордов (нашлось, в основном, благодаря стофранковой бумажке, засунутой в потный кулак администратора). Публика была по большей части мужская, хотя кое-где виднелись и дамские шляпки. Столы стояли так тесно, что было слышно, о чем разговаривают соседи. Между столиками прохаживались парни и девицы в поисках компании, даровой выпивки и возможного заработка. Официантами здесь были сплошь пожилые мужчины в строгих отглаженных фраках, которые, помимо всего, присматривали за гостями и незаметными для посторонних глаз знаками подсказывали стоящим без дела шлюхам, какими клиентами стоит заняться. На сцене комический дуэт исполнял номер: один из них, огромный, заросший рыжим курчавым волосом бородач с моряцкими татуировками по всему телу, терпел побои и унижения от своего хлипкого и злобного, как хорек в брачный период, напарника. Ни тумаки, ни плевки, ни вылитый на голову кофе не могли изменить застывшего на его широком плоском лице выражения детского удивления, от чего становилось еще смешнее. Под конец злой карлик так разошелся, чуть сам не убился, пытаясь сразить напарника наповал из гигантской рогатки. От обиды он разразился фонтаном поддельных слез. Тогда рыжий верзила нежно, как мать, взял его на руки, и, баюкая на волосатых руках и фальшиво напевая какую-то моряцкую колыбельную, покинул сцену под хохот и рукоплескания первых рядов. Тем временем официант поставил перед Эрни и Дэвидом по бокалу пива и попросил расчета сразу. Тут же чуть поодаль от их столика остановились две девицы и с оценивающим любопытством начали на них посматривать, отчаянно строя глазки. Дэвид зажег спичку, чтобы прикурить сигарету себе и Эрни. Они сдвинули головы и одновременно, чуть не касаясь носами, поднесли к пламени свои сигареты. Увидев это, одна из девиц переступила с ноги на ногу, зевнула и сказала подруге довольно громко: - Пойдем. Пустая трата времени. Они гомики. Это замечание так позабавило друзей, что они еще долго содрогались от приступов смеха. Вот, что значит профессиональный взгляд! Они чокнулись, и Дэвид сказал: - А мне здесь нравится! Они заказали еще пива. Когда официант рассчитал их и ушел, к столику подплыл, вихляя бедрами, юноша в неправдоподобно зауженных брюках. - Привет, дорогие мои. Вижу, вам скучно, - манерно промурлыкал он, сильно картавя и растягивая гласные. И, не ожидая дальнейшего приглашения, парень взял свободный стул и протиснулся между ними. Друзья переглянулись, но все же подвинулись, высвобождая место для незваного гостя. Садясь, парень с ног до головы облизал взглядом Дэвида и мимоходом провел длиннопалой наманикюренной ладонью по спине Эрни. От столь открытого флирта лицо Эрни, и без того разгоряченное духотой помещения, вспыхнуло и покрылось испариной. - Хотите выпить с нами? - предложил Дэвид и сделал знак официанту. Услышав незнакомый акцент, парень округлил подведенные тушью глаза, отчего стал похож на линяющего совенка-переростка, и воскликнул: - О, вы иностранцы? Откуда же вы прибыли, дорогие мои? - Мы из Англии. - Точнее, из Лондона. - О, из Лондона? Ну и как там ваши знаменитые туманы? Знал я одного англичанина. Но тот был старый и толстый, и торговался со мной за каждый су, как последний скряга. Как будто не он пять минут назад умолял помочиться ему на лицо. А вы двое…, - парень провел языком по кроваво-алым губам, - Надо же, я и не знал, что в Англии такие красивые мальчики. Надо бы туда съездить как-нибудь, если, конечно, папаша Лепле отпустит, ха-ха! Как вас зовут, мои английские друзья? - Саймон. - Алекс. (Друзья договорились, что чужакам будут представляться своими вторыми именами). - А вас как зовут, дорогой вы наш? - сказал Дэвид, подражая интонациям парня. - Зовите меня Зяблик. Так меня здесь прозвали. Это после того, как я однажды согласился позировать одному художнику-сюрреалисту. Он рисовал какой-то хитрый сюжет, где все люди — птицы, а с меня он писал зяблика. Ради правдоподобия он даже выкрасил мне волосы в синий цвет. Я не мог ему отказать — у него были такие выпуклые аппетитные икры! Ах, до сих пор жжет! А прозвище с тех пор прицепилось. Но я не жалуюсь. Это уж лучше, чем мое настоящее имя. Знаете, как меня зовут? Жан-Батист! Мой папаша, когда еще не пропил свои мозги, хотел, чтобы я стал священником. Представляете? Имя мне придумал, как у святоши, в церковь гонял каждое воскресенье. А я из всего катехизиса только и помню, что: «Я верую — Мы веруем». Принесли заказанный Зябликом - Жаном-Батистом коктейль с соломинкой. Закинув длинные, обтянутые фланелью ноги одна на другую, парень начал его дегустировать, то и дело блаженно закатывая свои птичьи глаза. Он был очень забавный, этот Зяблик. Эрни понравилась его обезоруживающая прямота и бесшабашная легкость в обращении. Он трещал, щебетал, курлыкал, тарахтел, вываливая на собеседников все, что знал, слышал и видел, и это избавляло его слушателей от необходимости поддерживать беседу. Смотреть на то, как театрально жестикулирует и корчит гримасы этот ночной Пьеро, уже само по себе служило развлечением самого комического свойства. Вдруг Эрни почувствовал, как что-то теплое легло на его колено и осторожно, но неуклонно поползло наверх, и лишь потом заметил, что обе руки Зяблика сейчас находились под столом, и судя по выражению лица Дэвида, вторая рука производила экспансию и в его сторону тоже. - Вы такие славные ребята, - заворковал он, понизив голос, - Может повеселимся вместе? Поедем к моему другу. Тут недалеко. Там есть все, что нужно для приятной мужской компании. Вы как? Дэвид хмыкнул, покачал головой и деликатно отвел его руку. - Извини, Зяблик, но нам и вдвоем хорошо. Тот ничуть не обиделся отказу. С каким-то новым, уже совсем бескорыстным любопытством он посмотрел на Дэвида, потом перевел взгляд на Эрни и умиленно простонал: - Ах! Вы так любите друг друга? Надо же, как трогательно. А я слышал, у вас в Англии это дело запрещено. Как же вы выкручиваетесь? - Да вот так - ездим в Париж. - О, это так мило! Да, здесь это можно. Правда, конечно, не на виду у всех, а то ведь люди разные бывают... Помню, когда мой папаша застал меня в тринадцать лет с соседским мальчиком, он лупил меня валиком для отбивания белья, пока я сознание не потерял. Думал, что убил совсем. Сам потом отнес меня в больницу. Уж очень испугался, что наш кюре узнает. А через месяц, когда я кое-как на костылях вышел оттуда, сказал, что в следующий раз отрежет мне член и скормит собакам. И потом каждый раз, как запивал, так снова за палку брался. Хорошо, что мама этого уже не видела. Так что, как только мне стукнуло шестнадцать, я сбежал из дома со всеми деньгами, что были. Все равно бы этот алкаш их пропил. Я решил, что в Париже мне будет лучше, чем в той дыре, где я вырос. Опять же, где еще можно найти столько красивых и богатых мужчин, которые не стесняются своей природы? Здесь я много чего повидал. Однажды даже в тюрьме сидел за мелкую кражу, но не долго. Сначала на улице работал, потом в доме мсье Бланкара, пока однажды меня не забрал к себе папаша Лепле. Поток жизненных излияний Зяблика был прерван объявлением конферансье: - Дамы и господа! Новая звезда Парижской сцены, покорившая подмостки Елисейских Полей и Монпарнаса, неподражаемая Джованна Гассьон! После непродолжительных и немного удивленных аплодисментов на сцену вышла объявленная певица. - О, смотрите, смотрите, это наша новенькая, - зашептал Зяблик, возбужденно ерзая на стуле, - Знаете, наш директор, мсье Лепле подобрал ее на улице. Да-да, прямо на бульваре. Назначил ей прослушивание. Так она его просто очаровала. Честно говоря, я даже испугался, что папаша Лепле ради нее сменит ориентацию, и я потеряю свое нагретое местечко в его кровати. Все обратились на сцену. Она была похожа на облезлого воробышка, эта девушка. Лет двадцать, худая, как спичка, на лице одни глаза черные и блестящие, как у чахоточной. Ее едва было видно из-за микрофонной стойки. - Господи, что это? - проговорил Дэвид себе в стакан, отхлебывая пиво. Но тут аккордеонист дал вступление — какой-то известный городской мотив — и девушка запела. Сначала Эрни не понял, откуда идет звук. Он, казалось, возник и полился сразу отовсюду. Во всяком случае, его уж точно не могла произвести на свет эта хилая грудная клетка, втиснутая в узкое черное платье с чужого плеча. О чем она пела? О какой-то неземной и обреченной любви к солдату с глазами-молниями, сплошь покрытому шрамами и татуировками, о скорой смерти в песках в далекой стране, и прочую сентиментальную лирику… Да так ли важно? Даже если бы она пела без слов, это бы никак не нарушило волшебства. Голос ее звучал, словно какой-то дивный духовой инструмент, в который дул невидимый и всемогущий музыкант. Она пела самозабвенно и страстно, шумно хватая ртом воздух каждый раз перед тем, как взять высокую ноту, щедро и звонко, как сухой горох по противню, раскатывая во рту простонародное «р». Она и в самом деле пережила то, о чем пела, и теперь обращалась лично к каждому, уже зная, что гложет его душу. Нет, ответа на твои вопросы я не дам, но я могу посочувствовать, утешить, и может быть тебе станет легче. И когда песня закончилась, Эрни вдруг понял, что сцена и стоящая на ней девушка расплываются перед его глазами. Он моргнул, и что-то теплое, щекоча, покатилось по желобку его правого глаза. Несколько секунд стояла кромешная тишина, а потом зал взорвался овациями. - А она хороша! - восхищенно воскликнул Дэвид, присоединяясь к грому аплодисментов. - Браво, Джованна! - взвизгнул Зяблик и захлопал в ладоши часто-часто, как делают дети. - Браво, - прошептал про себя Эрни, тайком ото всех вытирая правый глаз. Было начало третьего, когда они все-таки дошли до базилики. Они встали у парапета небольшой площади перед церковью, где даже в это время толпился народ, и молча, обессиленно, почти равнодушно глядели на распростершийся под их ногами город. Ночь была беззвездная, небо заволокло облаками, и на фоне этого свинцового задника прерывистыми изломанными полосами посверкивали не спящие площади и бульвары. Снизу от тротуаров поднимался тяжелый, нагретый за день, пропитанный запахами людей и еды, воздух. Они курили, давно потеряв счет сигаретам, и тесно плечом к плечу прижимались друг к другу, чтобы не упасть от изнеможения. Но несмотря на усталость, боевой дух они все еще не растеряли. - Мы тут все обойдем, ведь так? - заплетающимся языком проговорил Эрни. - Да, теперь этот город наш, - с трудом подавляя зевоту, отвечал Дэвид. Какой-то тучный господин бесцеремонно протиснулся к парапету и встал рядом с Эрни и Дэвидом, наваливаясь жирным животом на перила, шумно сопя и обдавая их облаками пота из подмышек. Дэвид, который стоял к нему ближе, чуть отшатнулся в сторону и продел руку под локоть Эрни, словно ища защиты от докучливого соседа. Хорошо, когда друг рядом. Эрни инстинктивно прижал его локоть к себе и тоже отступил на шаг. Когда их уединению снова ничто не угрожало, Эрни устало склонил голову Дэвиду на плечо и закрыл глаза. Огненные мушки вспыхивали и кружились под отяжелевшими веками, в голове шумел оркестр, и девушка надрывно пела про обреченную любовь. *** Перед «Джокондой» как всегда собралась самая большая толпа. Отбиваясь от натиска туристов, страждущих приблизиться к загадочной даме, Эрни и Дэвид стойко держали оборону возле левого столбика ограждения и негромко переговаривались. - Что скажешь? - сказал Дэвид, наклонившись к его уху. - Она прекрасна, - прошептал Эрни, но тут же получил в бок чьей-то неловко отставленной тростью, - Что-то народу много. Нужно будет прийти попозже, когда толпа разойдется. А тебе как? - А по-моему, она над нами смеется. Мол, смотрите, сколько идиотов пришло посмотреть на обычную картину. Если честно, мне Иоанн Креститель больше нравится, - сказал Дэвид, указывая на висящий в стороне последний шедевр Леонардо, - Чем-то на Зяблика похож. Оба прыснули и сдавленно засмеялись. Из-за бронзового бюста на них сурово воззрилась дама-смотрительница. Ничего святого у нынешней молодежи! - Молодые люди, можно попросить вас отойти? Вы тут уже долго стоите. Дайте другим посмотреть! - послышался сзади недовольный мужской голос. Полный достоинства пожилой господин заботливо втолкнул свою супругу на освободившееся место. Дальше были бесконечные залы греческих скульптур и вазовой росписи, мили и мили дворцовых интерьеров, увешанных выцветшими гобеленами, Восточный зал, Египетский зал, Африканский зал, зал средневекового искусства, зал классического искусства… Залы казались бесконечными. Нечего было и думать, чтобы обойти их все. На следующий день Эрни предложил продолжить осмотр сокровищ Лувра, но Дэвид наотрез отказался: «Ой, нет. Давай в другой раз». Пришлось отложить визит на потом, когда передозировка высоким искусством будет нейтрализована и вымыта из организма бургундским вином и воздухом свободы. А пока что им было, чем заняться. Они жили здесь уже две недели. Дни текли один за другим, и очень скоро их парижская жизнь обрела свой ритм. Просыпались он не очень рано, шли завтракать в кафе на углу, потом отправлялись на осмотр какого-нибудь нового места или по магазинам (новый портсигар, несколько тончайших сорочек, стильных жилетов и галстуков от модных французских домов уютно обосновались в гардеробе Эрни), а вечера посвящали кутежу и изучению злачных мест Монпарнаса и Сен-Мишель. Бывало, во время своих ночных похождений они заводили странные знакомства, после которых просыпались в странных местах, и потом с трудом могли вспомнить, как попали сюда прошлой ночью. Было в этом много безумия и щекочущего нервы риска, порожденного ощущением оторванности от дома и всех, кто мог их здесь опознать. Они любили играть в игру, которую сами же придумали. Когда на улице или в другом общественном месте кто-то из их соотечественников обращался к ним по-английски, они делали вид, что не понимают этого варварского языка, надували губы и морщили носы, как настоящие парижские пижоны, при этом продолжали самоуверенно говорить по-французски с безбожным утрированным английским акцентом, тем самым оставляя собеседника в полной растерянности. После, давясь от смеха, они вспоминали выражение лица обескураженного англичанина, который бог знает, что подумал о них. Англичанин вне защиты своего острова, окруженного рвом с водой шириной с пролив, превращается в существо испуганное и потерянное, которое всеми силами цепляется за остатки достоинства и с удвоенной силой уходит в скорлупу надменности и чопорности. Наблюдать это со стороны было забавно. Впрочем, проколы все-таки иногда случались. Однажды перед ужином Эрни спустился в фойе и закурил в ожидании Дэвида, пока тот рылся наверху в поисках купонов на скидку в дорогой «La Tour d’Argent» (ах, эта вечная его небрежность!). У конторки консьержа Эрни заметил незнакомого человека, явно иностранца, и, судя по звенящему металлическому выговору и то и дело упрямо взмывающей ввысь интонации, англичанина. Эрни бы не обратил на это никакого внимания, но тут консьерж высунулся из-за своей стойки и сказал, кивая в его сторону: - Да вот и он сам. Незнакомый господин вскинул голову (зачесанная лысина, гладкие мясистые щеки, глазки-пуговки без ресниц) и, радушно раскрыв объятия, так, словно Эрни был ему родным племянником, пошел навстречу. В первую секунду Эрни захотел проделать с этим господином ту же штуку, что и с остальными — на все вопросы молоть чепуху по-французски, пока тот не отстанет, однако господин опередил его и радостно воскликнул: - Добрый день мистер… Уэверли, если я не ошибаюсь? - Э-э-м-м-да. Так и есть, - замямлил сбитый с толку Эрни, отступая назад, - А вы, собственно... - Я — мистер Биффин. Вы даже не представляете, мистер Уэверли, как приятно встретить соотечественника в далеком краю. Прошу прощения, я только сегодня приехал в Париж по делам, но, к сожалению, моего школьного французского явно недостаточно, чтобы объяснить этим людям то, что мне нужно. Как же я был рад, когда этот любезный малый сказал, что здесь, в этом гостеприимном доме проживают англичане. Он назвал мне ваше имя, вы уж простите ему эту оплошность. - Не страшно, - отмахнулся Эрни, - Простите за любопытство, Мистер Биффин, а что за... - Эрни, представляешь, я все-таки их нашел - в жилете, который хотел отдать в стирку, - послышался с лестницы торжествующий голос Дэвида. Одетый для ужина, он бодро спрыгнул с последней ступеньки лестницы, но, увидев друга в компании незнакомца, осекся и встал, как вкопанный. А вот мистер Биффин при виде него пришел в совсем уж неописуемый восторг. - А вот и второй! Отлично! Прекрасно! Джентльмены, мы с вами обязательно должны пообщаться! Дэвид удивленно переводил взгляд с мистера Биффина на Эрни и обратно, пытаясь сообразить, что здесь происходит. - Боюсь, что не сейчас, мистер Биффин. Нам пора идти, - с великим спокойствием сказал Эрни и, поманив за собой Дэвида, направился к выходу. - О, конечно, не смею вас задерживать. Но я буду рад вас снова увидеть. До встречи, мои молодые друзья. Развлекайтесь на здоровье. Париж — город соблазнов. Будь я в вашем возрасте, я бы тоже ударился в загул. Он что-то еще говорил им вслед, но они уже не слушали. На улице они потратили некоторое время на обсуждение произошедшего, однако очень скоро забыли об этой странной встрече, отдавшись предвкушениям ужина и других вечерних удовольствий. Уже ночью, вернувшись домой после чудесного спектакля в Комеди Франсэз, Эрни, прежде чем подняться к себе на этаж, остановил Дэвида за локоть и подошел к конторке, за которой мирно посапывал все тот же старый консьерж. - Доброй ночи, мсье Константен. Мистер Биффин больше не спрашивал о нас? - Кто? - сонно вздрогнув, переспросил консьерж. - Мистер Биффин, тот господин, с которым мы виделись перед уходом. - Ах, этот, - лицо мсье Константена просветлело, как от очень приятного воспоминания, но он тут же энергично замотал головой, - Нет, не спрашивал. И вообще больше не появлялся. Он сначала сказал, что ищет квартиру. Потом поинтересовался, есть ли здесь англичане, которые смогли бы ему помочь объясниться. Французский у него, я вам скажу, так себе. Я сказал, что да, у нас как раз живут два молодых джентльмена, вы, то есть. И тут вы как раз спустились. А как вы ушли, так и он почти сразу вслед за вами. Вот и все. - Ладно, пошли уже. Ушел и черт с ним, - устало пробормотал Дэвид и подтолкнул Эрни к лестнице. Больше они мистера Биффина не видели. Не то, чтобы Эрни придавал этому большое значение, но преувеличенная радость незнакомца и ускользающий взгляд его мелких глазок, а также удивительная сговорчивость мсье Константена в вопросах инкогнито постояльцев оставили в его душе неприятный осадок.