Кицунэ в валенках

Новый петух, весьма гордой наружности, не зная ещё местных порядков, нагло вскочил на приоткрытое оконце и выдал звонкое «Кукареку», за что незамедлительно был сбит подушкой. - Головааа,- прохрипел я, не открывая глаз. Не, как паршиво-то. Пить хочу, моченьки нет, в голове, как будто наш местный поп, которого мы давеча навещали, решил прозвонить во все колокола по Богородице. У меня прям голова вибрировала от того звона внутри. Да и всю ночь снилось, что кто-то душит меня, верёвки вокруг затягивает. Но проблема состояла в том: что я уже проснулся, а ощущения никуда не делись. Ндааа. Перепил. С огромной силой воли приоткрываю левое веко и застываю в маленьком ахуе. Напротив меня стоит Пётр I, да и поглядывает таким взглядом: будто я ему что-то должен. Опять закрываю глаз, приоткрываю уже два вместе и обнаруживаю: что это портрет, тот самый, который висел в библиотеке. Только сейчас он почему-то стоит в кресле напротив моей кровати, да ещё и укрытый меховым покрывалом. Эко мы вчера погуляли! Только вот где… Тут что-то подле меня, а точнее на мне, пошевелилось. Я скосил глаза немного в сторонушку и обнаружил Акиро, мирно дремавшего на моей левой руке. Вот о чём-то сон был. С этой мыслью, я выплюнул изо рта прядь волос, определённо не своих. «Так, надо подниматься, пока Марья Ивановна нас не застукала, я ж оправдания не придумаю», - подумал я, резко отворачивая одеяло с себя, но тут же моментально заворачивая его обратно. Твою мать. Я всё могу понять: своё состояние - по отрывкам из воспоминаний о сегодняшней ночи, Петра Алексеевича, даже Акиро под боком, мало ли - не дошёл до гостевой, а мы с ним не шибко ниже пояса различаемся (у меня всё равно больше), чтоб друг друга стесняться… НО ПОЧЕМУ Я ГОЛЫЙ?! Вот это вопрос… Вот ЭТОГО я няньке точно не объясню. До меня дошли кой-какие сомненья, и я, сдвинув брови, чуть приподнял пуховое покрывало и над Акиро: - Твою богомышь, тьфу, точнее, боголис, он тоже! – шёпотом проговорил я, опуская на место покрывало, прикрывающее наш совместный срам. Ну, по древней народной традиции: кто первый свалил с места пьянки - тот и прав. Я попытался высвободить руку, что, кстати, у меня и получилось, как тут паренёк чуть задёргался. Аж дышать перестал, лишь бы только он не проснулся, я ж в эти бесстыжие глаза и смотреть не хочу. Споил меня тут вчера, понимаете ли! Воспользовался ситуацией… Лис только перевернулся, обнимая меня рукой поперёк груди, и снова блаженно засопел. Покосился на свою освобожденную руку и на небольшое тельце, которое теперь почивало на моей груди, горько вздохнул. Ну, а теперь как? Недовольно засопел глядя в потолок, но тут что-то у меня внутри дернулось, и я перевёл взгляд на Акиро. Его тихое дыхание каждый раз при выдохе опаляло теплотой мою обнажённую грудь, а губы чуть заметно подрагивали, как будто он с кем-то говорил во сне. Такой тихий и мирный - когда спит, а то в бодром состоянии невозможно подойти ближе, чем на сажень - ехидством захлебнёшься. Хмыкнул, заулыбавшись от своих мыслей, не понимая, что нашёл в них забавного: ведь лежу в обнимку с парнем, при этом откровенно разглядывая его. Неволей залюбовался прекрасным лицом, да и не каждая девушка сможет похвастаться такими длинными косами, как у этого японца. По смоляным локонам то и дело прыгали солнечные зайчики, как бы катаясь в блеске. «Хочу прикоснуться к ним», - подумал я, даже сам не замечая, что уже давно глажу его по голове, зарываясь пальцами в пряди. Ух ты, а они такие мягкие, как заморская парча, которую отец привозил для матушки, да и Марье Ивановне платочек. У крепостных девок-то волосы знатные: длиннющие, да только жёсткие как конские; а тут прядку берёшь, а она в руке как шёлковые нити. Интересно, а что если их накрутить щипцами (у матушки где-то были такие) или в мелкие косички заплести? Я ехидно улыбнулся мирно спящему пареньку. *** Я гордо прошествовал по кухне, распугав челядь, и усадил свой зад на дубовую скамью. Ну, как усадил, скорее, брякнулся на неё как мешок с картошкой. Сфокусировал взгляд на няньке и горько вздохнул: - Ой, Марья Ивановна, душа болит. Болела у меня не только душа, но и всё, что к ней прилагается. Едва с кровати поднялся, выкрутившись из-под Лиса, когда закончил «работу». Эко он «порадуется». - Это, Алёшенька, не душа, а похмелье. Ты так много болей не пей, а то ж никакого рассолу не хватит, - запричитала нянька, подавая мне крынку с антипохмелином. Моментально, и с огромной жадностью, я вылакал с половину. И тут же, когда жажда отошла немножечко на второй план, в памяти всплыл утренний «казус», которой ещё, наверняка, валялся в моей кровати. Ну, и у кого ж мне ещё узнать подробности этой совместной ночёвки, как не у любимой няньки, от чьего ока никто и ничто в этом доме не скроется. Естественно, решил начать аккуратно, постепенно и издалека: - Марья Ивановна, мы не «поздно» вчера пришли? – при этом сделав такое масленое лицо, что самому противно стало. Глупость же порю несусветную. Ведь после хаты Отца Василия ничего не помню, а всё потому, что мы с Акиро обнаружили бочоночек настоянного на травах вина, и осушили его в два лица. А точнее: в одно лицо и в одну лисью морду. Дальше - одна тёмная полоса (видно травки для вина поп собирал вместе с моей нянькой на пару). Так что «пришли» тут довольно сильное слово, но просто я не знаю, как ещё можно назвать «походку червяка», причём тоже не особо трезвого, ибо мы ползли петляя… - Да нет, касатик мой, прям к третьим петухам, никого не разбудили, да и как раз там, где надо бурьян проредили. Я в тот момент рассол пил. Подавился. На лице моментально отобразилось такое выражение, как будто у меня в крынке вместо солоноватой жижи оказался уксус. - И много душ нас видели? - Да почитай с десяток, аккурат засветло девок в огород прибирать траву послала, - беспечно отмахнулась нянька, а я помрачнел. – Да не горюй, Алёшенька, ты таким весёлым да лихим стал, а то всё за книгами хоронился. Тихо застонал. Когда первая партия рассола откочевала «лечить мою душеньку», вспомнил: почему мы грязные, как свиньи, вернулись. А все как всегда началось с моей фразы: «Давай срежем. Не хочу перед черней позориться!». Потому пошли через огород, ползком и прикрываясь листом лопуха. Одним на двоих. Ещё ж ползли так ТИХО: хихикая через каждый аршин, а под конец вообще спели парочку матерных частушек про огурцы. После содержания которых, девок можно было с варёными раками путать. Пётр выпил, по нашему не шибко ясному мнению, больше всех, потому на «ногах» не стоял, сколько мы его не пытались поставить. Поэтому мы, на правах царевых друзей, волокли его за собой следом…. Ну, вот жил себе спокойно, никого не трогал, мечтал о морях, чужедальних странах и приключениях. Ну почему ж ты, Господи, полностью проигнорировал два первых пункта, а по третьему воздал в таком количестве, притом сразу на месте, чтоб далеко плавать не пришлось. Сверху раздался не просто крик, а дикий звериный рык. - О, Акиро проснулся, - причмокнул я губами, предвкушая разнос, который уже вовсю бежал ко мне, шлёпая босыми ногами по полу. Через мгновение влетело это чудо. В моём домашнем халате, босякАми, пуская глазами гром и молнии. - Лешааааааааааа, - с ором ко мне подбежало косматое нечто. Косички он, как погляжу, расплёл до самой последней, только вот волосы теперь стояли таким столбом, что будто бы лисом всю ночь дымоход чистили. Марья Ивановна заохала, прикладывая ладонь к сердцу, видно ей было жаль его кудрей. Я примерно вытянулся за столом, аккуратно сложил ручки, выдавил из себя самое фальшивое удивление, поверх которого улыбался во все мои зубы сарказм: - А что это с тобой? Может, съел чего-то не того? Когда из копны волос на меня бросили свет два жёлтых огонька и послышался щелчок клыков, я понял, что надо сваливать, но остатки медовухи и «волшебных травок» ещё не до конца были утоплены в рассоле, а потому опасности задницей я пока не ощущал: - Ааааа, знаю-знаю. Ты, наверное, места попутал, и свои «хундюши» на голову надел, вот волосы у тебя там так и завились? Я, довольный своими насмешками, как победитель присосался к крынке с рассолом аки к животворящей чаше, но тут же сильно подавился и раскашлялся, увидев, как Акиро распахнул халат, кое-что демонстрируя. А именно его, уже знакомую мне, набедренную повязку, но теперь украшенную не менее знакомой мне вышивкой в зайчики. Парень нервно сопел и смотрел только на меня. Как будто это был мой косяк, а не моей радушной няньки, которая явно перепутала его труселя с носовым платком. Да ещё так расстаралась: чтоб зайка вышел добрым и миленьким, она ему глаза раза в три увеличила. Красивые такие глазки - голубые, с ресничками. Вот смотрю я на достоинство японца, а оно на меня в ответ смотрит. - У тебя… - хотел договорить фразу, но после первых слов заржал как конь, снова набрал в лёгкие воздух. – Глаза… – опять заржал, выдохнул и собрался с силами, - Такие красивые и большие… Всё! Стёк под лавку вместе с рассолом, от моего смеха аж ложки на столешнице подрагивали. Лис зарычал, подпрыгивая на месте, но тут голос подала моя нянька: - Ой, прости меня, Акирочка, касатик мой, - запричитала она. – Я ж не знала, что это… Вот ЧТО! Я ж думала полотенчико, дай-ка, думаю, принаряжу его. Не обижайся, зайчик… Акиро был готов расплакаться, ибо над его символом мужества «надругались» вдоль и поперёк, а сделать-то он ничего не мог. Ну вот, только успокоился и перестал размазывать по себе слёзы от истерического смеха, как загоготал с новой силой: - Ха-ха-ха-хах. Заинька моя! А почему у тебя такие большие глазки? Чтобы в темноте не промазать! - Лёша? - тихим и холодным голосом позвал меня Акиро. И у меня пробежали мурашки, ведь такую тишь и холод только с кладбищем можно ассоциировать. Стол надо мной ушёл в воздух, я только и успел, что покрепче обнять любимое солёное пойло, целуя его на прощанье в круглый бочок крынки. Лис с диким ором кинулся на меня, а я кинул в него крынку с рассолом: - Прости меня, любимый, - прохрипел я божественной жиже, чуть не плача от такой жертвы, но тут же давая деру, пока Акиро выплёвывал солёную морковку. *** «Уважаемый батюшка…» Моё перо тихо проскрипело по листку, и я поморщился даже от такого шума... Ну да, голова была как церковный колокол, который уже полдня гудел на всю округу. Это наш знакомый Отец Василий нечисть решил от поселенья отогнать. Да с такими темпами я действительно отсюда съеду. Где это видано, чтобы барин в собственном поместье в кладовке шухарился! Со свечкой в руках! Церковной… Нянька для пасхи держит, других здесь не нашёл, да и по такому случаю - будет хоть что за упокой оставить. «Пишет Вам Ваш сын Алексей…» Ндааа, не хорошо как-то с Акиро вышло, а теперь и выходить боязно, еле ж с кухни удрал. Сижу, батюшке письмо жалобное отписываю, лишь бы приехал да меня забрал! Интересно, а где же… В дверь культурно постучали… - Кто там? - не подумав, по инерции ляпнул я. - Сто грамм! – ехидным голоском протянул Лис. Меня чуть не вывернуло, я на спиртное не то что смотреть не могу, но и слушать о нём тоже: - Не-не-не-не-не…Иди погуляй до Нового Года! – но потом подумал лучше, и давясь неприятным привкусом во рту добавил. - А лучше до Пасхи… - Выходи, - Акиро заскрёб ногтями по дереву, и у меня от такого звука аж холодок прошёлся по спине и спрятался под штаны. - Не выйду! – рыкнул я в ответ, а сам быстро зачиркал гусиным пером, зачеркнув первые фразы и большими буквами написав слово «Завещание». Надо хоть с этим успеть. Так, что написать… «Вначале было слово…» Нет, продолжение у данного рассказа тоже матерное намечается. Ведь слово с которого всё это началось было из шести букв… Так, о последнем дне нужно писать кратко и по сути: - Лешааааа, - завыл Акиро. – Если не выйдешь – знаешь, что я с тобой сделаю… «Меня окружили враги, грозясь о расправе…Бежать не было сил - я сидел в засаде!» - Лёша, сдавайся по-хорошему! – не унимался Лис. «Русские не сдаются, – прокричал я, но только свет свечи освещал моё мрачное будущее». А какой свечи? Нет, мне, конечно, без разницы, но может потомкам будет интересно, что держал в руках их героический родственник в последние свои минуты. А может, и Лиса спроважу… - Акиро, иди, спроси у Марьи Ивановны, какие свечи она здесь хранит, - не отрываясь от листа бумаги, прокричал я. – Смоленские или Земляновские? - Ректальные! – гаркнул Лис, осознавая, что я его вообще не слушаю. – Ой, для тебя лучше бы они там оказались… Я надулся от такой наглости и быстро дописал в предсмертной автобиографии: «Басурмане угрожали нечеловеческими пытками и издевались!» - Лёша, я ж дверь выломаю, и мы с тобой долго и серьёзно будем разговаривать… «Моя смерть будет долгой и мучительной…». Тихо завыл, но продолжил писать…. - Ты чем там занимаешься? – вообще взбесился парень из-за того, что я ему не отвечаю. – Поговори со мной! «Я не поддавался попыткам переговоров и твёрдо стоял на своём!» - Иначе, я в твоей библиотеке порядок наведу! «На провокации тоже не поддавался… Но держался из последних сил». - Не хочешь выходить - не надо… А что папеньке скажешь? – ехидно протянул Лис. – А как же Марья Ивановна… «Давили на жалость, но я гордо защищал свой родной угол!» - Лёша! По двери стукнули так, что я аж подскочил на том несчастном сундуке, с которого вытер всю пыль штанами. Чернила расплескались по всей кладовке, не минуя ни пола, ни полок, ни потолка, и естественно ни меня! - Выламываю дверь… Раз. Двааа.. Тр.. Здравствуй, смерть моя, ну хотя бы теперь по поводу чернил волноваться не надо. И так в чистое переоденут… - Алёшенька! – раздался живительный старческий голосок где-то поодаль. - Ой, Акирочка. Что, опять наш касатик чудит? Алёшенька, открывай и иди завтракать! Тут у меня истерика прошла и такая злость пробрала! Я с ноги распахнул дверь, блистая чёрной мордой на весь коридор. Нянька ахнула, а у японца озадачено подпрыгнули брови. - Спасибо, я уже потрапезничал! А Вы сударь… ЭТО ВОЙНА! Марья Ивановна заохала, кинувшись ко мне, но я лишь отстранил от себя старушку и гордо хлопнул дверью… Кладовки. Промазал. - Не там выход! – раздался весёлый голос Лиса за деревянной доской