Восемнадцать колес

Ночь была синяя и ветреная, она волокла тяжелые черно-серые тучи над дикой изумрудной травой. Кейд смотрел на тяжелую желтую голову, а она слегка печально наклонилась к нему, словно разглядывая в ответ, – одна из сотен. – Не думал, что цветы могут выглядеть так жутко, – пробормотал Кейд, застегивая ширинку. Подсолнухи были повсюду: лохматые, с широкими листьями, высокие, выше человеческого роста. Непонятно было, ухаживал за ними кто-то или они роняли семена, чтобы, не сходя с места, следовать за солнцем, плодиться подобно сорнякам все больше, все дальше – от асфальта до ночного горизонта, служить прибежищем насекомым и порой людям. Желтое на синем. У Кейда зарябило в глазах. Поодаль, на другой стороне дороги возвышалась над необработанной землей высокая силосная башня, призрачно белеющая каменными боками в полуночной дымке. Если в округе и был скот, он давно вымер, а корм сгнил. Оптимус сидел рядом с башней и ничем не напоминал о своем существовании, пока при приближении человека оптические датчики не зажглись прожекторами. – Ты намекаешь, что я бесполезен? – Чего? – Кейд отвлекся от мыслей о круглоголовом воинстве, – нет, намекаешь всегда ты, а я говорю как есть. Он сел рядом, по правую руку от Прайма, на грубо обтесанное бревно, когда-то служившее скамьей. Оптимус зашевелился и, уперевшись коленом в землю, наклонился к спутнику, сказав проникновенно, словно понадеявшись, что человек от вежливого тона станет лучше соображать. – До войны я занимался научными изысканиями. – А теперь ты таскаешь грязные прицепы, – Кейд вытянул зубами сигарету из помятой пачки, но на Прайма не посмотрел, хотя его лицо оказалось совсем рядом, так что Кейд мог слышать, как поскрипывают пластины. От этой близости ему как обычно захотелось говорить и делать всякие глупости. Но губы еще болели после вчерашнего, и он выбрал мучительное бездействие. – Смирись. – Прайм не из тех, кто смиряется, – Оптимус выпрямил спину, резко, со скрежетом, рассыпая искры. Он выглядел так, словно не понял до сих пор, когда это из-под него успели выдернуть трон. Последнее слово Оптимус как будто пожевал и выплюнул. – Я Оптимус Прайм, лидер автоботов. И я не смирюсь. – Аминь, брат. Следующие минуты протекли вслед за табачным дымом в гробовой тишине, потом Кейд сказал: – Мой отец вставал каждый день на рассвете и трудился до самого вечера, и так шесть дней в неделю, а на седьмой он ходил в церковь, а потом снова трудился, потому что на ферме не бывает выходных. А до него так делал дед, а до него, наверно, вся моя родня еще начиная со времен освоения Фронтира. Я думал, что я лучше него и добьюсь большего, я не хотел заниматься ни пшеницей, ни скотиной, а в итоге точно так же встаю с утра, работаю и ничем от него не отличаюсь, кроме того, что угробил все дело и не знаю, как теперь это исправить, – он вяло махнул рукой. – Короче, никто в моей семье не отлынивал от работы и ты не будешь исключением. Он успел только затушить сигарету, растерев ботинком о влажную после недавнего слабенького дождя траву, как получил крепкий тычок под ребра, отчего едва не свалился со скамьи. – Моя доля. Оптимус протянул ладонь и пошевелил пальцами. Кейд в замешательстве уставился на Прайма, но тот ничем себя не выдавал и смотрел строго. – Мои честно заработанные в совместном предприятии унизнаки. – С ними все в порядке, – Кейд похлопал себя по карману джинсов, однако лезть в него не спешил. Оптимус продолжал хранить серьезный вид и Кейд почувствовал, как его начинает разбирать от смеха: – Только позволь узнать, на что ты собираешься их потратить? На канистру дешевого дизельного пойла в ближайшей заправке? Или ты засунешь их какой-нибудь симпатичной легковушке под капот или отложишь на гараж, чтобы коротать в нем остаток жизни? – Потрачу на чистку салона, – автобот встряхнул манипулятором, отчего в воздух взвились облачка невесомой пыли, постоянно забивавшейся во время пути между сочленениями. – Как ты, наверно, заметил, меня сегодня трогали... люди. – Да... – Кейд разогнал пыль бейсболкой. – Надо было дать ему в морду. А прицеп угнать. Питались бы апельсинами до конца жизни. Подтянувшись, он забрался автоботу на ладонь. Оптимус поднял манипулятор, как будто захотел рассмотреть человека получше. Кейд какое-то время устраивался, потом скинул ботинки вместе с носками в траву, проследив, куда они именно упали. Ботинки нынче на вес золота. И растянулся на огромной руке, ощущая ступнями приятную прохладу. Понемногу его начало клонить в сон, когда Оптимус сказал: – Между тем, раньше я возил прицеп. Его разработали рекеры специально для моих нужд. – Держу пари, он был под завязку забит поучительными баснями. – Он был полон оружия, – воспоминания об арсенале взбодрили автобота. – К сожалению, в Чикаго он был уничтожен. Но это была достойная битва. И ее финал был хорош. Последние слова он произнес каким-то особенным тоном, заскрипели электронные шумы, похожие на песчаную крошку на зубах. Оптимус стер с металлических осей маскировочный слой человечности, как стираешь ногтем защитный слой с лотерейного билета, и Кейд, до того момента вольготно, насколько позволяла конструкция механической руки, развалившийся на его предплечье, почувствовал себя неуютно и сел. – Тогда люди погибли. – Тогда много кто погиб. Оптимус прогудел что-то на своем языке, потом замолчал, лицевые пластины перестали двигаться и взгляд его постепенно расфокусировался. Автобот заглушил внутреннюю машинерию, замер, и окружающее пространство оцепенело вслед за ним. Ничего не выдавало в этом колоссе присутствие жизни, только оптические датчики продолжали гореть, однако ничего не выражали, словно Гипнос забыл выдернуть шнур из розетки. Кейд похлопал его по руке, но безрезультатно. Потом посмотрел вниз, прикидывая расстояние, и решил, что прыгать с такой высоты чревато. Невольно его взгляд зацепился за подсолнухи. Занятно было бы засадить все свои акры этими большеголовыми ребятами. Сидеть на крыльце в ожидании сезона торнадо и пить пиво, наблюдая, как они разрастаются до горизонта, не чета соседской кукурузе. И когда-нибудь там, среди огромных стеблей под раскатами грома родится бог намного сильнее кукурузного и намного кровожаднее. Бред какой-то. Оптимус разворачивал его сущность, как слои луковицы, и если он без особых сложностей смог подобрать к Кейду ключик, то, разочаровавшись или заскучав, смог бы так же легко выжать его досуха и бросить пустую оболочку на обочине, как надоевшую игрушку. Эта мысль внушала беспокойство. Может, нынешнее молчание – специфический способ припомнить Кейду сегодняшнюю поездку? Он явно много себе позволил, а язык-то просто помело. Кейд мысленно выругался. Лучше бы они завершили вечер чем-нибудь непристойным, после чего человеку ненадолго стало бы стыдно и надолго – хорошо. В любом случае лучше, чем сидеть рядом с чем-то, что не дышит, не ест, не пьет, а теперь еще и не шевелится. Живое так себя не ведет. Последнее Кейд вроде бы произнес вслух и увидел, что Оптимус скосил оптику и пристально, с долей насмешки за ним наблюдает. – Ты собирался выспаться еще с утра, – сказал Прайм. – Спасибо, расхотелось, – Кейд нервно почесал щетину на подбородке. Прямо сейчас он бы не отказался от хорошего глотка виски. Впрочем, выбор был невелик. В компании местных ночевать Кейду тоже было не по душе. * Едва освободившись от груза, Оптимус с удвоенной энергией устремился уничтожать трассу. По мнению Кейда, от работников склада он удирал даже с большим энтузиазмом, чем от бойцов "Могильного ветра". Кейд законам физики противиться не мог, поэтому и отодрать себя от спинки кресла, куда его вдавливали скоростные рывки, у него не получалось. Равнинная местность была необжитой, голой и заброшенной, небо посерело от жары и пыли и только спустя пару сотен миль, ближе к вечеру, когда солнце стало растекаться рыжим пятном на горизонте, они обнаружили стоящий вдалеке от дороги трейлерный парк. Неуверенный в том, что делает, Кейд покинул кабину и направился к ближайшему дому на колесах. Лампочка гудела над плотно захлопнутой дверью, и на его стук никто не отозвался. Тогда он двинулся дальше, меж потрепанных бело-серых жестяных боков, врастающих в землю колес, разбросанных на клочках травы костей, лопнувших покрышек и мусорных баков. Позади скрипнула дверь, но Кейд не успел разглядеть человека, только увидел, как мелькнула сгорбленная спина в шерстяной кофте. Жил здесь явно «белый мусор», а среди таких людей редко встретишь воспитанного южного джентльмена. Чужаков они не жаловали. И сам Кейд не любил, когда кто-то слонялся на его земле, поэтому не удивился бы, увидев выглядывающий из какого-нибудь засиженного мухами окна ствол. Чем дальше он блуждал между запертыми вагончинками, тем сильнее ему казалось, что он заблудился среди хлама. Иронично, если бы не смутное ощущение тревоги. Стоянка постепенно разрасталась в джанк-ярд, где свой конец нашли десятки битых, ржавых, ломаных автомобилей. Кое-где сквозь разверстые, лишенные моторов капоты пробивалась джонсонова трава, такой же сор, как и вся остальная округа. Когда-то такие свалки были его любимыми местами, наравне с гаражными распродажами. Сейчас Кейду стало не по себе, словно он и впрямь оказался на кладбище. Кладбищ он старался избегать. Черная птица шумно сорвалась с ржавой автомобильной двери, и Кейд решил, что делать здесь больше нечего, но выбраться на дорогу вдруг оказалось не так просто. Он не помнил, где находился трейлер с гудящей лампочкой. Как правило, трейлеры располагаются ровными рядами, но эти были наляпаны так и эдак, узко, неудобно, словно над стоянкой потрудился слепой, но энергичный архитектор. И царила в этом лабиринте душная, отупляющая тишина. Он не слышал ни собак, ни звуков человеческой жизни, только прерывистое трещание насекомых в траве. От однообразного звука ему захотелось зевать. Может, стоило залезть в какой-нибудь бесхозный трейлер и выспаться там назло здравому смыслу, пока за окнами мелькают чьи-то горбатые спины. Ход его мыслей нарушил громкий гудок, от которого Кейд вздрогнул. Поплутав некоторое время, он вернулся на дорогу, однако не там, где заходил – Оптимус стоял гораздо дальше, чем Кейд рассчитывал, видимо, тоже не собирался здесь задерживаться. Ввалившись в кабину, Кейд пристегнулся покрепче без напоминаний и только тогда почувствовал себя в безопасности. – Здесь несколько тепловых сигналов, – сказал Оптимус скучным тоном. – Не хочу я выяснять, чьи это сигналы, – и Кейд нажал педаль газа. Ему хотелось поскорее убраться из сорного человеческого мирка. * Теперь он думал, может, и надо было выяснить, что это за сигналы, перекинуться парой слов с милыми людьми и купить у них пару бутылок муншайна. – Теперь это воспоминания, – Оптимус оставался на волне имени себя. – Но память воина определяется битвами. А чем определяется твоя? – он аккуратно ткнул Кейда пальцем, как будто нажал на кнопку в плюшевой игрушке. Сегодняшняя память определялась кучей глупых шуток, за которые тому стало стыдно. – Извини, – Кейд придержал его манипулятор обеими руками. – Я не хотел тебя использовать. – Никто не может заставить Прайма действовать против воли. Оптимус весь подобрался, словно вспомнив что-то неприятное. – Там было до черта оружия, да? – Кейд стукнул его кулаком по грудной пластине, ему захотелось как-то расшевелить Прайма, чтобы тот не делался немым и страшным. – В твоем прицепе? – До черта, – Оптимус оживился, и Кейд, вздохнув с облегчением, улегся обратно на ребристые пластины предплечья. – Позволь же рассказать тебе о каждой единице подробно...