Утро начинало свой забег. Министр внутренних дел искренне не понимал любовь Уршеева ставить соратников перед фактом очередного своего действия. Отоспаться ему практически не дали, а по пробуждению, скоро наступившему, Эрдэнэ ждал не самый приятный сюрприз — все комплекты его формы оказались постираны, соответственно — высохнуть за два часа они явно не успели. Министр понимал, что ругаться на жену — дело ужасное, недостойное чести советского милиционера, поэтому и вытащил из гардероба самую приличную вещь — свой монгольский генеральский мундир, увешенный медалями и орденами (изначально Хотгойд хотел снять их, но потом передумал, ибо занятие это было долгое и ненужное в сути своей).
Теперь же, находясь уже совсем близко к обозначенной чекистом точке прибытия, Эрдэнэ понимал (то ли теснота машины, выделенной ему, то ли отсутствие действительно стоящих собеседников, то ли стук медалей пробуждали осознание, — министр сам не мог сказать), что хочет убить буквально-таки всех: Уршеева, Нидхегга, сотрудников монетного двора и производителей стиральных порошков. Все они, складываясь в общую безобразную химеру, являлись фактом исключительного недовольства милиционера.
Кавалькада, чудом не разбитая торчащими ветками, наконец-то добралась до нужного места. Чёрные воздухомобили КГБ узнать было исключительно легко, да и никого тут более быть не должно было. Чекисты уже покинули свои машины и сейчас занимались исключительно своими делами — общались, курили, сверялись с картами. Верховодил, конечно же, бессменный Уршеев, даже не надевший всего своего иконостаса, но вооружившийся биноклем. Эрдэнэ посетила улыбка — нечто ироничное находил генерал-майор в мундире полного генерала в такой смене ролей, когда Башиила Армаанович, лютый любитель всевозможных наград и один из сторонников «засранок» Аврорина, сейчас явился без этого всего, а сам Хотгойд, прослывший орденоносцем только на парадах, едет нынче весь в орденах и медалях.
Когда же министр вылез из своей машины — лицо Уршеева поразило удивление. Башииле докладывали, что Эрдэнэ во времена Гражданки командовал монгольскими войсками на территории Японии, но увидеть его в генеральском мундире, да и в бытность Монголии уже советской республикой, чекист никак не ожидал.
— А я чего-то не понял, — начал генерал-лейтенант, направляясь к товарищу, — у нас что, Монголия вышла из состава Союза?
Эрдэнэ лишь вздохнул. Действительно, реши он отправиться в таком виде к начальству — его бы мигом обвинили в сепаратизме. Поэтому министр очень надеялся, что к моменту отправления «Кирова» хотя бы один комплект его формы успеет высохнуть — перед генсеком, например, уж точно в монгольском мундире появляться было нельзя.
— Нет. У нас была генеральная стирка — только вот генеральскую форму и оставила. Понимаешь, приехал я домой, лёг спать, а жена моя взяла и постирала мой китель. Думаю, бог с ним, парадный надену — так она его тоже постирала. Представить можешь? — Со всех медали поснимала, в стопочку на полке сложила — и вперёд стирать мундиры. Так что из приличных вещей — только вот это вот, — объяснил Хотгойд, дёрнув несколько раз полы кителя.
— Ладно, бог с твоей женой, ты мне лучше объясни, Эрдэнэ Ананович, с какого переляку ты в генералы заделался?! — крикнул чекист. А министр только лишь ухмыльнулся — и это вот этот человек возглавляет КГБ? Уровень осведомлённости явно оставлял желать лучшего.
— Ну я тебе напомню, что я командовал монгольскими войсками здесь именно в звании генерала, а уж потом, при перепрофилировании, мне дали генерал-майора. А вот почему ты, председатель КГБ, не имеешь представления о прошлом своих коллег? — это меня порядком волнует.
Уршеев почесал затылок и ответил:
— Я тут, понимаешь, про каждого жулика информацию знать должен, а ты — морда генеральская — ещё и нос воротишь. И по званию выше меня, зараза, — совершеннейшим шёпотом произнёс чекист, стремясь скрыть за ним некую обиду от того факта, что человек, которого Башиила считал исключительно младшим, оказался… гораздо выше.
Эрдэнэ лишь посмеялся. Хотя особых поводов-то и не было. Заскоки Башиилы — это вещь известная, хоть и порой достаточно анекдотичная, ведь видеть периодически капризного чекиста было интересной вещью.
— Ну ладно, чёрт с тобой, гляди только, чтобы за твои соёмбо тебя никто тут не прибил. Вы же это, — Уршеев ткнул товарища локтем в бок, — с японцами друг друга не любите? — Ответом были лишь недовольный взгляд, вот Башиила Армаанович и прокашлялся, словно призывая забыть о прежде сказанных словах. — Хорошо, смотри, вон там это чудо обитает, — сказал чекист и махнул в сторону стоящего неподалёку домика. — Наши все при оружии, в случае чего — сам понимаешь. Значит, по поводу заложников — это дело всё тщательно изучим, потому что… не знаю, может, он опять дурковать начал, но показывать пленников сотруднику КГБ, мне кажется, это дело для последнего идиота.
Хотгойд лишь кивнул. Процессия двинулась вперёд: впереди два генерала, а за ними уж — остальные служащие. Волнение и некий страх были нынешними соседями любого сотрудника, ведь тот же Уршеев частенько напоминал, что на территории страны содержится бывший военный преступник, отличившийся своими изощрёнными методами уничтожения противников.
Подойдя к домику, Башиила Армаанович постучал по двери и крикнул:
— Эй, полудурошный, открывай!
— Чего же сразу "полудурошный"?.. — послышалось из-за полуоткрытой двери. На пороге объявился, сутулый и недовольный, Керман. — Я вас слушаю.
Реакция министров тут же разделилась: Уршеев растянулся в улыбке, а Эрдэнэ лишь внимательно осмотрел вышедшего к ним человека. До этого момента министр внутренних дел возможности лично видеться с Керманом не имел (да и не особо хотел, основываясь на собственном мнении из «Циркуляра»), а одно лишь досье, позже отданное КГБ, всей полноты информации дать, увы, не смогло. Для Хотгойда, снявшего фуражку с крупным соёмбо на кокарде в знак некого уничижительного приветствия — мол, не дорос ты ещё, чтобы тебе министр честь отдавал, — этот мужчина был вряд ли идеалом высшего зла, но россказни Уршеева и донос его сотрудника о захваченных заложниках заставили генерала свободной от фуражки рукой невзначай коснуться кобуры пистолета.
Совершенно иначе вёл себя улыбавшийся Башиила — словно и не было перед ним дурно прославившегося ссыльного, которого генсек Брудер панически боялся, а Калантаришвили — считал «силой, одновременно сокрушающей и созидающей». Силы вернуть эту самую силу, правда, Иосифу Сергеевичу никто не дал, поэтому и остался Керман с именем военного преступника. Но Уршеев и не чувствовал этого — для него первостепенным делом было указать мужчине на то, что здесь рулят именно они с Эрдэнэ, а не Нидхегг. Продемонстрировать, что послать их, как сделал обитатель леса с обычным чекистом, у Кермана не получится — это был важный ход Башиилы Армаановича.
— А кто ты? Самый настоящий полудурошный. Ну что, лесной житель, дашь лачужку свою посмотреть? Уж больно интересные вещи мне мой сотрудник про твоё обиталище рассказал… А? Сможешь так же послать председателя КГБ и министра внутренних дел? — надменно спросил Уршеев, уперев руку в дверь — то ли он решил воспрепятствовать её закрытию, то ли просто показать возможность раскрепощённого поведения.
Эрдэнэ лишь вздохнул и украдкой глянул на чекистов и милиционеров, каждый из которых был уже готов достать оружие и открыть огонь по военному преступнику. Нужна была лишь команда, но Хотгойд же надеялся на благоразумность Башиилы. В крайнем случае — брать дело в своё дело придётся именно монгольскому генерал-майору в генеральском, что вновь показалось Эрдэнэ ироничным, мундире. Вот и узнает ли его вышедший мужчина? Ещё подумает, быть может, что министр внутренних дел сошёл с ума и нацепил чужую форму. Или ещё лучше — вовсе не признает.
Керман министров признал сразу и, как говорится, против начальства не попёр, потому легко и, будто бы по воздуху, бесшумно сдвинулся чуть в бок, как бы приглашая гостей внутрь. Он их не боялся, нет. Коротко глянув на сопровождение этих двух особ, он не без иронии (да и своей фирменной ядовитой усмешки) заметил, что стоит лишний раз дёрнуться — будут стрелять. Смерть — тоже не есть штука страшная. Пристрелят и пристрелят. Однако настроение было у него весьма и весьма мирное, даже доброе в своей садистской интерпретации. Скинутые в подвал пленные едва-едва стенали, тихо бормоча нечто на старо-японском. Возможно, этакий шёпот из-под пола и припугнёт новоприбывших... Было бы забавно посмотреть на их лица. От того Керман расплылся в гадкой ухмылке и приторно-вежливо пропел:
— Предупреждаю, марафет в комнатах навести не успел.
— А нам твой марафет и не нужен, чай — не свататься пришли, — ответил Уршеев и зашёл первым, показывая этим поступком всю свою значимость.
Уж далее зашёл Эрдэнэ, смущаясь от постоянного бренчания медалей, а после него — несколько чекистов. Всех милиционеров же вместе с остатками сотрудников КГБ оставили на улице. Они рассредоточились по периметру и создали некое кольцо, полностью оцепив местность. Безопасность никогда лишней в деле охраны государства не была.
Процессия домик осматривала недолго. Да и особо смотреть нечего — на орденоносного ссыльного благополучно закрыли глаза все службы (кроме, конечно, вечно бдящего КГБ), поэтому особой роскоши в доме уж явно не наблюдалось. И пока Уршеев и его подчинённые лазили по шкафам, Эрдэнэ же, одними глазами наблюдая за Керманом, чей тон уж явно не понравился министру, сам вслушивался — уж явно слышались ему слова, часть из которых генерал мог даже осмыслить, ведь он честно и преданно в Монголии изучал японский язык.
Эрдэнэ никогда не был дураком. Да и дураку бы не доверили борьбу с подпольщиками во время Гражданский войн. Десять банд неугомонный монгол вычислил — все они активно болтали, даже их пресловутое подполье издавало звуки столь громкие, что слышал их, вероятно, весь военный контингент из МНР. Вот и сейчас Хотгойд ясно понял, что чистота комнат дома — это лишь фасад, идеальный и обманчивый, однако вот торец был тем самым вместилищем ужасом, о котором, скорее всего, и докладывал Уршееву его чекист.
— Слушай, — тихо-тихо обратился председатель КГБ к товарищу, подойдя ближе, — похоже, это мой трёхнулся — тут действительно никого и ничего нет. Выходит, что…
— Выходит, — громко ответил Эрдэнэ, специально привлекая внимание Кермана, — что не всё вы видите, товарищ генерал-лейтенант. Вслушайтесь.
Башиила Армаанович действительно вслушался — и показались ему голоса. Он достаточно растерянно посмотрел на Эрдэнэ, словно спрашивая, что же делать.
— Подвал или погреб в доме есть? — спросил министр внутренних дел, вплотную подойдя к Керману и показывая ему, что врать или увиливать явно не стоит — опыта у Эрдэнэ достаточно, чтобы вскрыть ложь. Уршеев же махнул рукой своим чекистам, и группка их мигом образовалась за спиной монгольского генерала, готовясь — в исключительном случае! — к самым жёстким мерам. В конце концов, возможно — только так с Керманом общаться и надо было.
Тот же лишь ухмыльнулся и слегка сощурил глаза, отчего сделался вдруг похожим на змея — хитрого и по-своему страшного. Тон министра ему ну совсем не нравился. Он демонстративно сунул руки в карманы и протянул:
— Ну, как сказать. Подвал есть. Но вы уверены, что хотите туда спуститься? Вот посыльный ваш — не захотел. И прав был.
Легко вывернувшись из-под руки стоящего над ним горой недовольного и явно злого начальника, Керман прошёл в спальню, попутно вырвав из рук одного из чекистов старую, потёртую книжку, и открыл дверь в подвал. Стенания и всхлипы стали громче, намного громче. Снизу пахнуло сыростью и вязким запахом крови со спиртом. Прям как пламя в аду, снизу едва-едва горел красный огонёк.
— Милости прошу, коли не страшно! Наградами за крюки не зацепитесь!
— А ты за мои награды не переживай — я их на войне получил, они и не такое видели, — ответил подошедший к Керману министр внутренних дел. Чувствовал Эрдэнэ, что стоит уж расстрелять наглого мужчину на месте, но без соответствующей санкции сделать это не представлялось возможным.
Попытка первым залезть в подвал была прервана подбежавшим к товарищу Уршеевым, который оставил подчинённых стоять у двери, успев при этом отправить туда и чекиста из спальни. Уж явно день не самый лучший — книги нет, начальство кричит.
— Подождите, товарищ генерал… генерал-майор! — поправил самого себя Башиила, напоминая, что в Советском Союзе Эрдэнэ всё-таки ещё пока генерал-майор. — Слушай, — обратился чекист уже к Керману, смерив его ужасно недовольным взглядом и зажав нос от не самого приятного запаха из подвала, что был так благополучно проигнорирован Хотгойдом, — ты, у тебя что, в этом подвале сдох кто-то? Чего там запах такой?
— Никак нет, товарищ, никак нет. Все мои жертвы скончались в чащобах леса, будьте уверены. А запах?.. Опыты ставил, — легко приподняв уголки губ в приторно милом оскале и пожав плечами, сказал Нидхегг. — Идите за мной. А про войну вы мне не говорите. Я знаю, что это. Поверьте, есть вещи страшнее, — взгляд его похолодел и стал неистово-зверским. Настолько пугающим, что, кажется, кто-то из чекистов поспешил ретироваться.
Керман медленно поплыл вниз по ступенькам, будто и не замечая взглядов, направленных в его спину.
«С такими чекистами впору уж за государство начать бояться», — решил Эрдэнэ, который успел пролезть вперёд Уршеева. Министр внутренних дел явно хотел первым увидеть все прелести и чудеса подземелий.
Башиила Армаанович, несколько стыдящийся за подчинённых, которые больше не держали вахту у двери, а искали, видимо, пути спасения, полез следом. И вот любовь его к делам более кабинетным начала вопить о том, что надо покинуть это место и командовать издалека, из кабинета, под зорким взглядом Феликса Эдмундовича…
Уже ступеньки так с десятой и до самого пола тянулся длинный ящик с различными ножами и иглами, далее - дверь. Невысокая, деревянная. И над ней мигала, будто предостерегая, красная лампочка. Керман открыл её и, бесшумно раскрыв нараспашку, прошёл дальше. Стоны и ругань стали совсем уже явными.
Помещение за дверью было куда чище, чем пропахшие сыростью и мхом старые ступеньки: большое и светлое, оно напоминало скорее кабинет врача. За исключением развешанных на стенах и стоящих в углу различных оружий и орудий... Разного размера, калибра и назначения. В прямо напротив двери, у дальней стены, стояла клетка, в которой и сидели трое заключённых странной наружности.
Лично министру внутренних дел было совершенно не новым занятием посещения различного рода подвалов (виной всему та самая борьба с подпольем), но нынешнее зрелище порядком заставляло задуматься о надобности нахождения здесь. Уж больше Эрдэнэ склонялся к мнению, что пытки уже превратились в архаизм, но это помещение перечёркивало прежнее его убеждение.
Уршеев же за время спуска успел слазить обратно наверх и затащить с собой вниз двух чекистов — предосторожность не повредит, тем более — в общении с тем, кто умудряется дерзить министрам и жить в доме с утыканным… инструментами подвалом.
Хотойд, краем глаза заметил вернувшихся гэбистов и достал из нагрудного кармана мундира пенсне на золотой цепочке, прежде пристёгнутой к пуговице этого кармана. В следующий миг министр стал видеть гораздо лучше — и сидящие в клетке странного вида люди оказались вполне реальными. (До этого генерал больше склонялся к тому, что это вполне могло ему померещиться.) Подошедший ближе чекист, улыбнувшись от вида монгольского офицера в буржуазном пенсне (сказывалось пролетарское нутро Уршеева), ныне же стал совершеннейшим истуканом и весь побелел. Выходит, его сотрудник был прав.
— Нидхегг, мать твою налево, это что такое? Кто это? Ты где их взял?! — закричал Башиила Армаанович, взмахнув рукой для пущего подтверждения серьёзности своих слов.
Эрдэнэ же, решив не поддаваться излишней в данном случае эмоциональности, только спросил:
— Возможно ли с ними поговорить?
Керман скептично фыркнул, заметив золотую цепочку и пробубнив себе под нос нечто про выпендрёж и мажорство, вытащил с пояса короткий нож и принялся вертеть его на пальцах. Пленники резко замолкли; повисла такая тишина, что было слышно гудение ламп и перешёптывания чекистов наверху. И голос садиста в этой оглушающей тишине показался громогласным и едва ли не насмешливым:
— Моя налево не пойдёт, товарищ. Ибо нет никакой «моей». Откуда они — я представляю весьма и весьма примерно, — и уже обращаясь к Эрдэнэ, продолжил, — а поговорить можно с любым человеком. Вопрос лишь в том, станет ли он отвечать. — Нож, брошенный сильной рукой, со звоном вонзился в мишень на стене, едва ли в метре от клетки. — Вот мне всегда отвечают.
— Чего это нет «моей», а? — спросил Уршеев, усмехнувшись. Некую боязливую радость ему дало метание ножа. Что-то необычное виделось чекисту в этом поступке. — И вообще…
Прервал чекиста Эрдэнэ, вскинувший вверх руку. Этот жест тотчас требовал замолчать и дать слово ему. Башиила Армаанович вздохнул, ожидая получить ответ на свой вопрос, и дал право голоса министру. Хотгойд же поправил пенсне и оглядел заключённых. Двое — совершенно необычного вида, с розовыми длинными волосами. Что-то среднее в них казалось Эрдэнэ между рыцарями из сказок и членами замаскированного от Советской власти педерастического клуба. От одного их вида генералу стало уж явно нехорошо. (Уршеев же отнёсся к их виду совершенно спокойно, приготовив лучшие свои мнения напоследок.) Третий пленник был… достаточно обычен — настолько, насколько обычность могла гарантировать данная ситуация. Поговорить, конечно, Эрдэнэ желал со всеми.
— Ответят, не переживай, — заверил Кермана генерал, надевший на голову фуражку (от движения рукой затряслись все офицерские медали, на что заключённые, как понял сам Эрдэнэ, отреагировали). Был даже Хотгойд готов к оскорблениям — ведь напряжённые отношения между Японией и Монголией к разрядке подходить не решались, вот и теперь министр думал, что его — «засоёмбенного», — могут всячески полить грязью. — Вот с этим дай поговорить, начнём с него, — указал Эрдэнэ на Хачиску и заложил руки за спину.
«Буржуй», — подумал Уршеев и отошёл разглядывать висящие на стенах орудия.
Керман, довольный собой, прошёл до клетки и на чистом японском попросил у притихших — очевидно же! — запуганных до смерти, но от того не менее злобно зыркающих на него, пленников:
— Будьте вежливы с министрами, ребятки, — Куньюки скорчил гримасу и отвернулся, а Созда перевёл взгляд на стоящих за спиной их мучителя мужчин. И только Котетсу продолжал пялится на него злым волком. — Ну, насколько я понял, они вам вред причинять не собираются.
Розововолосый дёрнулся, отчего подобие брони на нём нелепо скрипнуло и звякнуло. Нидхегг открыл дверь и за шкирку вытащил оного наружу, усадил на стул, не удосужившись проверить, крепко ли связаны у него руки. Этакая самоуверенность, этакий эгоизм в его глазах так и вторил: «не сбежит, не от меня».
Отойдя чуть назад, Керман перевёл взгляд на презрительно косящегося в его сторону Уршеева. Тот осматривал комнату, как показалось ссыльному, с нескрытым сарказмом во взгляде, будто сомневаясь в подлинности оружия. Как бы доказывая, мол, настоящее, мужчина снял со стены лук и стрелы. И трижды спустил тетиву — все три выстрела пришлись аккурат над головой сжавшегося в нервный комок Хачиски. А потом вернулся к выведенному из «зоны комфорта» подобию рыцаря в золотых доспехах, громко хлопнув его по плечам.
— Милости прошу, разговаривайте.
— Могёшь, однако, — решил Уршеев и подошёл к товарищу.
Эрдэнэ же, с заложенными за спину руками, в фуражке, сдвинутой на лоб и оттого прикрывавшей лицо, и с глазами, смотрящими из-под стёкол пенсне прямо на пленника, был едва ли не идеалом образа некого такого тирана, который вот-вот применит всю свою мощь против противника. Но делать этого, на счастье одних и на горе вторых, Хотгойд ни разу не хотел. Уж больше в душе смущался он, не решит ли его нынешний оппонент говорить что-нибудь о монгольском происхождении министра. Ведь многие, кого Эрдэнэ удалось допрашивать, педалировали именно эту тему. Соёмбо, соёмбо, Сухэ-Батор, опять соёмбо, Чойбалсан… Будто и не было других тем.
— Представьтесь. Имя, фамилия, возраст, национальность и партийность, — приказал Эрдэнэ, машинально приложив руку к пенсне в знак требовательности.
Хачиска едва сщурил глаза, явно не понимая, чего именно от него хотят. Назвать своё имя? Возраст? Национальность? Партию? А стоит ли? Хотя, в прошлый раз, когда он решил хранить молчание, его пытали. А час назад вкололи какую-то дрянь, от которой перед глазами вставали жуткие картины: мёртвые братья, друзья, знакомые... Наверное, стоит ответить? Да, наверное — одного взгляда на подленько скалящегося Кермана ему хватало, чтобы присечь на корню даже саму мысль о сопротивлении и молчании. Как бы то глупо не звучало — он боялся. Они все боялись. Потому, борясь с адской сухостью во рту, он хрипло ответил:
— Хачиска Котецу. Японец.
Керман зашёлся смехом, прикрыв глаза рукой. Он прекрасно понимал, что перед тем как ответить, мечника бросил испуганный взгляд на него — именно его он боялся и уважал, не министра — его! Чёрт возьми, как же это тешило его самолюбие. Успокоившись, он опёрся спиной на решётку, нисколько не беспокоясь, что кто-то из двух сидящих там заключённых попытается его убить — не смогут. Хотя бы потому, что у одного простреляно колено и он просто не сможет встать на ноги, а второй слишком вымотан.
— Ну, скажи им то же, что сказал мне... Расскажи про свою цитадель и про то, что ты — и не человек вовсе... И что тебе за несколько сотен лет.
Нидхегг уже почти чувствовал те удивлённые и невероятием взгляды на себе, видел, как бледнеют лица новоприбывших. Хотя, они же военные - им не впервой слушать ахинею. Может, они и не удивятся вообще. А может и да. И от этой неопределённости ему было так сладко на душе, так хотелось раскрыть интригу!.. Мечник злобно зыркнул на своего мучителя и повторил всё им сказанное, только на своём, старо-японском.
Эрдэнэ же, хоть и изобразил на лице большущее недоумение, понял суть происходящего достаточно быстро. И тут же решил поделиться своим пониманием ситуации с товарищем, главным интересом даже после услышанного оставались развешанные орудия.
— Что скажешь по ним? — тихо и по-русски спросил Хотгойд, образовавшийся около Уршеева. Временно генерала перестал интересовать и пленник, и Керман, и весь подвал в общем. Как и остальные присутствующие.
— А что можно сказать? Пид… — начал было Башиила, но потом исправился, вспомнив антипатию Эрдэнэ к мату: — В смысле, нетрадиционно ориентированные.
Хотгойд кивнул и склонил голову в бок, словно призывая Уршеева обратиться к анналам памяти. И тут словно что-то просияло в голове председателя КГБ, что-то такое, что было подобно путеводной полярной звезде.
— Подожди, я же это уже недавно говорил…
— Правильно, вчера в тюрьме ты это говорил.
Теперь уж лицо Башиилы Армаановича ясно было сражено удивлением — выходит, что эти пленники и заключённые тюрем есть части одного целого, за которым так остервенело наблюдает генсек. Но ведь им же сообщали, что зеки — это нынче единственная подобная угроза Советской власти.
— Это получается, что…
— Что обо всём этом необходимо будет сообщить в Москву и получить дальнейшие директивы, — подтвердил Эрдэнэ, похлопав товарища по плечу.
Подойдя к пленнику и внимательно осмотрев его, генерал подумал лишь одно — и вот как в таких доспехах нынче вообще можно воевать? Но не это сейчас было важнейшей вещью. Эрдэнэ достал пистолет из кобуры и демонстративно зарядил его, однако понял, что особо бояться тут его никто не собирается.
— Ну что же… Хачиска, давай знакомиться, — легко и достаточно непринуждённо начал министр, ловя на себе отныне пристальный взгляд Уршеева. — Меня зовут Эрдэнэ Хотгойд, я генерал-майор и министр внутренних дел Дальневосточной Советской Социалистической Республики, в прошлом — генерал Монгольской Народной Армии. И сейчас, если ты желаешь целым вернуться к… вероятнее всего, ждущим тебя товарищам, то прошу сказать лишь одно — где находится ваша цитадель?
Керман, отлично понимавший русскую речь, сделал вид, будто ничего и не слышал. Значит, считай, он поймал неких врагов народа, чьи товарищи загремели в тюрьму, заклеймённые особо опасными преступниками? Или он не так понял? Сжав кулаки, мужчина медленно попытался успокоить вдруг резко забившееся сердце.
А Хачиска молчал, лишь тихо скуля что-то на своём, старо-японском, понятном лишь отчасти. А потом, резко подняв голову, заявил, что и слова о цитадели не скажет. Для пущей убедительности закусил губу до крови.
— Помочь, товарищ министр?.. — с полуухмылкой спросил Керман. Руки отчаянно чесались приступить к новым пыткам. Особенно после того, как он узнал, что они — враги народа. — Или вы в этом же ключе попробуете вызнать чего у тех двоих?..
— Помочь? Что же, мне нужна лишь информация о местонахождении этой цитадели, источник информации — вещь второстепенная, — ответил министр и как-то странно направил дуло своего пистолета на сидящего подле мечника, но стрелять совершенно не собираясь — не было дозволено.
— Действительно, — влез в разговор Башиила, наконец отошедший от стены с инструментами и решивший, что одному Эрдэнэ уж говорить точно не надо. — Выведи сюда одного — и приступай. А третий пусть сидит и смотрит, как товарищам плохо. Быть может, посговорчивее станет.
Ныне Уршеев пустил в глаза особый чекистский блеск, который мог любому дать понять всю тщетность бытия, когда КГБ за него берётся. Даже Эрдэнэ обратил на генерал-лейтенанта свой взгляд из-под пенсне, ведь до этого председатель конторы не давал поводов для серьёзного дела. Всё больше он походил на большого ребёнка, болтаясь у стены и не обращая практически никакого внимания на пленников. И неужто было всё это для чекиста обыденностью?
— У этого вон, у которого волосы идеологически неправильного цвета, с ногой, я погляжу, чего-то, а второй, похоже, ходячий, — указывал Уршеев, попеременно переводя указательный палец на каждого из двух оставшихся в клетке пленников. — Давай-ка его сюда. Сейчас, коли милицию послали, — усмехнулся Башиила, пропустив через пальцы волосы Хачиски (и получив в ответ вопрошающие взгляды как от мечника, так и от Эрдэнэ), — за дело возьмётся КГБ.
Керман не без злорадства развёл руки в стороны, поднимая Куньюки с пола за связанные руки. Тот зашипел, как змея и сжал кулаки настолько крепко, как то было возможно. Сквозь и без того грязно-бордовую от частых засохших кровавых точек рубашку просочились новые, ярко-алые капли.
— Ой, прости, забыл...
Пленник был на несколько секунд развязан, прежде чем Керман плотно заковал его в цепи, привинченные к стене. Наручники изнутри были покрыты шипами, смазанными чем-то незнакомым ни мечнику, ни боязливо косящимся в его сторону Содзе с Хачиской, — чем-то бледно-голубого цвета. Ногами Куньюки теперь стоял в неком подобие таза — широком и глубоком, почти по щиколотку.
Нидхегг, напевая под нос нечто смутно напоминающее гимн, залил в таз холодную воду. По взгляду было понятно, что мечник прибывает в недоумении, переступая с ноги на ногу, будто бы то поможет ему согреться. Потом он встал ровно, лишь изредка пытаясь то ли встать на бортик, то ли вылезти из этой бадьи. Не получалось. А ещё спустя минуты две-три — лицо его побледнело, колени мелко задрожали. Стало ясно, что его пробил озноб, стало холодно.
— Ну, товарищи, ещё немного, — Керман подбросил в воду несколько кубиков льда, заботливо вытащенных из морозильной камеры, — и будем наслаждаться зрелищем... Попытки его выбраться будут очень забавно выглядеть, поверьте.
Уршеев, услышав о предстоящем зрелище, тотчас расплылся в очередной злобной улыбке — задачей было максимально напустить на себя образ ужасного и безжалостного чекиста (которым, правда, Башиила Армаанович в силу совершенно иного характера никогда не был). Далее же генерал-лейтенант вытащил из кармана небольшой серенький аппарат с загоревшимся после нажатия кнопки синим цветом экраном. Это был изобретённый советскими техниками «Автоматический переводчик-М1», ставший знакомым почти каждому пришлому обитателю хотя бы той же самой Дальневосточной ССР — прибывавшие в страну специалисты по русификации просто не могли на равных разговаривать с местными, вот и приходилось им закупаться этими автоматическими переводчиками.
Пока Эрдэнэ всё глядел из-под своего золотого пенсне на Хачиску, надеясь, что тому наконец-таки надоест кусать губы и совершенно бессмысленно молчать, отягощая своё положение (сам министр уже всерьёз думал — а не пальнуть бы по этому «нечеловеку» с многотысячным возрастом из своего пистолета?) — Керман, как понял Хотгойд, будет рад продемонстрировать все свои способности и на этом пленнике, — Башиила нажал что-то на дисплее своего переводчика и тихонько подошёл к Куньюки, проговорив:
— Ну что, мальчик, — Отчего вдруг именно так чекист решил назвать пленника, вероятно, было неизвестно даже самому Уршееву, — не холодно? Хочешь, согреем?
И тут же его слова каким-то металлическим мужским голосом выдал аппарат, при этом экран его начал активно мерцать.
При виде автоматического переводчика всё, что Керман смог выдать, это сухое "гады". Когда его сослали в Японскую глубинку, подобной штукой не снабдили — вот и умучался он со словарями, уча язык с нуля. Конечно, за неимением никаких особых целей, изучение новой дисциплины несколько скрашивало его одиночество, но сам факт, что в начале было бы куда проще, имей он при себе переводчик, никуда не девался. Негодуя, Нидхегг уставился на бледнеющего с каждым мигом всё больше Содзу едва ли не в упор.
— Ну что, товарищ, будешь говорить? Ты тут у нас настрадался больше остальных... Вдруг жалость к друзьям проснётся? Мол, чтоб им не страдать так же, как страдал ты?.. Как насчёт того, чтобы я и вот тому, - он указал на Хачиску, - колено прострелил? Или лучше на него итальянский сапог натянуть?..
Мечник бледнел с каждой секундой всё сильнее. Было видно, что ему трудно решится. Куньюки же уже едва ли не стучал зубами, умоляюще уставившись куда-то вверх, будто бы кто-то придёт их отсюда вытаскивать. Котецу же смотрел на него, на Содзу, сердитым, пойманным в капкан волком. Казалось, он тоже думал. Думал, что делать: как бежать? как сопротивляться? что ответить?
Да, Котецу было в разы тяжелее. Он и впрямь понятия не имел, что делать с текущей ситуации. Отвечать ли вообще? Послать этого мужчину лесом, или быть учтивым? Додумать ни одному из способных к размышлениям мечникам не дал Керман, ловкими, буквально по-секундными, бросками вонзив у головы каждого по короткому ножу. Один чуть было не зацепил министра, за что Нидхегг спешно извинился.
— Пять минут, ребятки. Пять минут и вот он вот, — указал на этот раз на Акаши, — уже не сможет стоять. А шипы мало того, что вскроют ему вены, повредят сухожилия и нанесут непоправимый вред двигательному суставу, так ещё и ядом смазаны... А у яда этого есть очень специфичное свойство — он на разные группы крови по-разному влияет.. Интересно, что с ним станет?
Уршеев вновь странно улыбнулся и глянул в таз с водой. И не додумался бы он, бравый и давно служащий чекист, что бывшие военнослужащие Советской армии и члены партии могут с таким усердием и довольством использовать в общении столь парадоксальные для Страны Советов методы. Приближающийся к ничтожнейшему вид мечников: один уж не мог терпеть пытки местного, другой находился под прессингом Эрдэнэ, который, видимо, пытался сжечь несчастного своим взглядом, третий и вовсе был пересечением мучений обоих пленников, — порядком смешил Башиилу. Ну никак он не мог взять в голову, что враги народа могут быть такими слабыми. Или же мучитель — сильным?
Нахождение новых антисоветчиков, правда, означало новые проблемы. Во-первых, если догадки Хотгойда верны, то личная заинтересованность генсека в этом деле рождала усиленную ответственность. Во-вторых — обязательно придётся поднимать всю партийную верхушку ( Новгород-Северский же больше предпочитал заниматься вопросами представления Дальнего Востока на Международной выставке народных достижений, а к очередной директиве из Москвы обращался с мученическим лицом и вздохами). В-третьих, стоит узнать о… о том, что нужно узнать (в силу того, что Уршеев знал японский в упрощённом виде, принятом Советской властью, всей полноты информации он не получил), как тут же начнётся едва ли не военная операция по выкорчёвыванию врагов народа. И всё это — из-за этих людей педерастичной наружности.
— Ну что, мальчик, терпишь ещё? — ехидно спросил Башиила, но переводчик таким тоном говорить не умел, вот и выдал совершенно обычный вопрос, однако — сокрушающий.
Эрдэнэ же с совершенно спокойным видом свободной от пистолета рукой вытащил отправленный Керманом в полёт нож и лёгким движением срезал прядь волос Хачиски, уложив её после себе на ладонь.
— Подарок первому секретарю от нынче скончавшихся, — объявил министр внутренних дел. Затем же наклонился к пленнику и проговорил ему на ухо, стремясь быть максимально убедительным: — Я очень не хочу, чтобы всё закончилось именно здесь. Убеди своих товарищей — или расскажи всё сам, — но нам нужна информация о вашей цитадели. В этом случае к вам отнесутся должным образом. Слово советского офицера.
И выпрямился, ожидая ответа и поглядывая на улыбающегося Уршеева, который, видимо, начал ощущать радость от этой поездки.
Чтобы завершилось всё для врагов народа благополучно Керман не хотел, но и спорить с министрами — дело неблагодарное, потому и смолчал, лишь тихо хмыкнул. В общем и целом он был доволен. Взять хотя бы тот факт, что три антисоветчика сейчас страдают. Акаши бледнел, синел, шёл пятнами, пытаясь не упасть. Было отчётливо видно, как дрожат его руки и трясутся ноги. Содза, казалось, и вовсе дар речи потерял – сидел смирно, словно фарфоровая кукла, неподвижный и грустный.
Хачиска бросал косые взгляды с одного министра на другого, изредка злобно пялил гляделки на него, но молчал. По мнению Нидхегга, он проявлял просто героическое мужество. Начать хотя бы с того, что на него был направлен пристальный взгляд непонятно-злобного, совершенно не по-министерски ведущего себя дядьки… Да ещё и, считай, надавили на него, прядь волос срезав… А он молчит. Вот уж точно самурай… Или, скорее, партизан. И как-то совсем не верилось, кто каких-то минут пятнадцать назад эта молчаливая троица напугала своими криками чекистов сверху… Нет, дело понятное — разок громыхнёшь чем — и весь эффект средства спадёт, будто и не было ничего. И кто бы мог подумать, что так всё сложится? Знал бы — не послал бы того несчастного паренька. Авось и пронесло бы. Ясное дело, теперь его вызовут к начальству — разбираться, что к чему. Лишняя морока. А ведь ему ничего и не надо было, просто выпал случай вспомнить былое, грех отказываться. Ну а вышло всё вот так вот. Даже досадно.
Из мыслей мужчину вывел тихо сказанная, но ясная фраза:
— Я скажу, — Котецу вдруг дёрнулся, настолько сильно, что его стул опасно накренился и со стуком упал на пол. Содза весь сжался в ком и продолжил: — Если мы сейчас умрём от пыток, от той дряни, что он нам вкалывал, или же падём от пули или ножа — никак не поможем нашим друзьям.
— Если выдадим их местоположение — тоже!
— А ты думаешь они его не узнают?! — Садист даже несколько удивился тону голоса Содзы, но виду не подал. Ему вообще не сильно хотелось встревать во всё это, но для наглядности он всё же демонстративно поиграл ножом между пальцами. – Лучше договорится… - Самондзи уставился на министра внутренних дел и тихо что-то прошипел. – Правильно ведь?
Керман вдруг понял, что мужчина абсолютно серьёзен. И если они сейчас действительно отпустят двух мучеников, то им всё выложат, как на блюдечке. Действительно, а почему нет? Вытаскивать Хачиску из лап министра Керману не хотелось — мало ли и за это ему тоже достанется, потому с нескрываемой досадой он медленно снял наручники с Куньюки. Тот, будто в раз прибавив кило сто, звучно грохнулся аж по пояс в ледяную воду и крупно задрожал, обняв себя руками. Нидхегг подавил желание прирезать его на месте, такого беспомощного и мерзко жалкого, и ограничился окунанием с головой. Когда Акаши перестал барахтаться, Керман легко поднял его на воздух за волосы и приложил об бетонную стену носом.
— Я для профилактики. Говори, Содза, тебя все внимательно слушают.
А ещё вдруг стало ясно, как летний день, что если Самондзи соврёт, Хачиска будет вести себя спокойно. А если скажет правду — будет бесноваться. Вот они, пережитки тех, древних, времён. Люди слишком честны в своих эмоциях, не умеют нацепить маски равнодушия. И это ему в частности на руку.
— На острове Хоккайдо есть деревушка у моря. Малоизвестная... Помню, Санива-доно рассказывал, что там был его дом... и что из него он и сотворил цитадель... во дворе того дома растут сакуры. А в поле — дальше — стоит столетняя, высокая вишня... Потому и деревня имеет соответствующее название: Сакурамбо...
— Ну что, в ЦК? — спросил у Эрдэнэ быстро подошедший к нему чекист. Ответом министра послужил простой кивок головой.
Поверить только — оказывается, что не всё так гладко и чисто, как было в установках Аврорина; оказывается — есть ещё мечи, которых в каждой кремлёвской директиве упорно звали «врагами народа»; оказывается — есть ещё работа и у КГБ, и у МВД (если не у всех министерств Союза одновременно). И работу эту надо было выполнить безукоризненно. И Уршеев, и Хотгойд понимали, что переданная Новгород-Северскому информация в любом случае попадёт к Аврорину, потому и надо скорейшим образом известить партийное руководства. А вот реакция Кремля ждать себя не заставит — явится следом за решением республиканского руководства.
После Эрдэнэ обратился к Керману на русском — чтобы пленники не поняли его речей:
— Будьте готовы к потрясениям. И сделайте так, чтобы вот они, — Хотгойд указал на мечников, — были к ним не готовы. Поверьте мне, скоро сюда явится едва ли не всё руководство страны. Подумайте заодно над тем, как будете себя презентовать генсеку.
Министр махнул рукой, призывая процессию покинуть дом. В конце концов, объявилось новое дело, а ведь ещё и со старым надо разобраться — «Киров» ведь может и без них уплыть.
Керман проводил министров до самой двери. А после спустился обратно в подвал и, присев на один из стульев, закрыл глаза рукой. Кто же знал, что всего-то парочка этаких типов… нетрадиционной наружности приведёт его к подобному раскладу карт. Партия проиграна заранее, с тех самых пор, как руки ему попали эти три, казалось бы, туза… Нидхег сдавленно засмеялся.
— О боги… Ну и зачем вы так? — он тяжко выдохнул и потёр лоб холодной ладонью. — Ну, ребятки, что скажите вы? Наша участь решена заранее. Всех нас, всех, благополучно убьют. Так почему бы не поговорить напоследок?.. По душам. Я вас даже мучить не буду. Честно.
Он поднял руки в примирительном жесте, но всё, что услышал в ответ на своё предложение — тишина. И сдавленное фырканье кого-то из мечников. А потом — ясный голос разума. Ведь, действительно, из пленников с ним никогда никто не разговаривал. Так с чего бы этим ломать систему? Керман бросил им в клетку ключ, поднимаясь с места.
— От наручников. Считайте прощальным подарком. Вас заберут куда подальше, меня сошлют ещё в глушь какую…
— А если мы решим сбежать? — прервал его тираду Хачиска. Его глаза зло блеснули, когда в его руках оказался ключ. Наручники запоздало упали на пол.
— Всё равно вы слишком слабы, чтобы хоть один прут выбить из этой клетки… Куда уж там до «сбежать»…
Нидхег махнул рукой и пошёл прочь. Мечи услышали, как щелкнул замок – дверь в подвал, а потом и глухо стукнуло дерево – это уже упала верхняя дверь.
***
Будучи модельером не особо известным, да и не очень талантливым, получив весьма-таки крупный заказ, Каору, мягко говоря, растерялся. Во-первых, почему он? Во-вторых, где искать моделей? И, в-третьих, как быть с его незаконченной коллекцией? Ну, если с последней можно было бы покончить на текущем варианте — десяти платьев ведь достаточно? Наверное.
Второй вопрос решался не так легко. На его взгляд, все нынешние девушки и мужчины, гордо демонстрирующие на подиуме красоту тех или иных одежд, были слишком вульгарны и вызывающи для традиционных японских кимоно и хакама. Да и эти навороченные шпильки под тридцать сантиметров высотой — ничто, в сравнении с национальной японской женской обувью. А если девушки из разу раз наворачивались на них, что будет с гете и покури? Кошмар. Будучи рьяным любителем своей родной мужчина просто не мог доверить такое важное дело обычной модели. Такие пусть представляют его новую коллекцию в следующем месяце, а тут, когда есть возможность осуществить свою мечту, просто нельзя оплошать. Может, прийти с прошением в национальный театр…
— Пробы?.. — вслух предложил он сам себе, шаркнув ногой по земле и откинувшись на спинку скамейки. Прямо над ним взорвался фейерверк. Взгляд модельера сам собой наткнулся на сцену подле смотровой площадки, где он сидел. Фестиваль был в самом разгаре. По ярко-освещённым улицами, довольные собой, вышагивали молодые люди и девушки. — Или просто дёрнуть первого встречного с должной осанкой? Терять мне нечего.
***
— Итак, как разведка превратилась в поход по лавочками с украшениями? — фыркнул Ишкиримару, то ли пытаясь силой мысли оттащить Джиротачи от прилавка с заколками для волос, то ли сверля в спине товарища дырку. Каким-то непонятным образом они, прибыв на предполагаемую центральную площадь города, сначала, нарушив все правила приличия и все моральные устои самураев, побили ни в чём не повинного гражданина, просто из любопытства придравшегося к их наряду и взявшего Таротачи за руку. Конечно, в их время подобные жесты считались не культурными, но сейчас-то всё изменилось… Только вот сёстры не особо его слушали. Одна с ходу вытащила меч, а вторая прокляла потерявшего сознание гражданина самым изощрённым способом. Пришлось по-быстрому уходить. Ишкиримару долго сетовал на некомпетентное поведение друзей, да только изменить ничего не смог. Наотрез отказавшаяся от официальной одежды Джиротачи очень выделялась — пришлось искать место потише. Не вышло. Зато при свете фестивальных огней она выглядела несколько спокойнее. А потом пошли небольшие магазинчики и дело приобрело куда более крутой оборот.
— Красота! Вам так идёт! — хлопнула в ладоши продавщица, после чего основательно закрепила свой взгляд на Ишкиримару. — Вы же купите ей этот гребень?
— Нет, — твёрдо отрезал мужчина и двинулся было прочь, как его под руку поймал некто не менее странный, чем красующаяся перед сестрой Джиро.
— Отчего же? — спросил он, забавно стукнув каблуками друг об друга на манер официального приветствия немецкого аристократа. — Позвольте тогда мне.
— Милости прошу, — по привычке склонил голову мечник. Мужчина удивился ещё сильнее и будто бы повеселел. Снова стукнул пятками.
— Как вас зовут? Вас, и ваших спутниц? — спросил он, не глядя всучив продавщице несколько монет. — Я Каору. Каору Ногами.
— Я… Иш…и…киримару… — запнувшись на секунду, ответил он, вновь склонив голову.
— О, Иши, значит. Рад знакомству, — Мечник смолчал, что просто запнулся в ненужный момент. В конце концов, так даже лучше. — А дамы?
Не придумав ничего оригинальнее, и их имена Ишкиримару разделил:
— Таро и Джиро Тачи…
— О, здорово, сёстры! То-то вы обе так очаровательны. — Каору снова смешно стукнул пятками и протянул продавщице теперь уже купюру. — Таро, выбери себе что-нибудь тоже. — Девушка обвела всё на прилавке критичным взглядом и взяла в руки короткий нож-бабочку. — Мило. Итак, к делу. Не хотите ли поработать со мной? Я вам обещаю, ни в чём нуждаться не будите! Просто попрошу вас побыть моделями.
Мечники задумались. Как минимум, стоило посоветоваться с Мицутадой. Как максимум — со всеми. Только у Джиро язык первее мысли. Девушка громко оповестила, кажется, всю улицу, что они согласны.
***
Новгород-Северский сидел в своём кабинете и смотрел в окно, на разрывающиеся в небе фейерверки — и лишь качал головой. Находившийся рядом помощник с удовольствием присоединился к занятию начальства, и оба сейчас пытались решить одну простую задачу: зачем пускать эти чудеса пиротехники утром, когда свет только-только пробуждался, да ещё и в городе, где введено военное положение? Благо, солдаты уже сегодня, после отплытия «Кирова», должны были покинуть столицу, но рано распугивать советских людей взрывами — это было дело не самое хорошее, ведь земля эта уже вдоволь наслушалась взрывов.
— Вот дурни-то, — заключил первый секретарь и развернулся к помощнику. — Ну ладно, ты мне лучше скажи, наша делегация на выставку готова?
К принятию Международной выставки Советский Союз начал готовиться во время окончания правления Брудера (во время Гражданской войны было не до этого, да и не могли государству, в котором происходят такие столкновения, доверить проводить столь значимое мероприятие), поэтому большую часть работы делал уже Калантаришвили. И сделал хорошо. Из всех советских республик не отослали в Кремль свои программы только три, но и у них всё было подготовлено.
— Почти, — ответил помощник, глянув в папку. — Нам осталось лишь утвердить национальные костюмы, которые мы повезём в Москву. Модельер, которого мы выбрали, до сих пор не представил в ЦК свои предложения. И я не знаю, успеет ли он за неделю сделать столько…
— Давай не будем делать из одного человека фабрику «Большевичка», — возразил Геннадий. — Пусть сделает столько, сколько успеет. Самое главное — чтобы мы не опозорились перед всеми странами. Там же и все наши республики, и весь соцблок, и некоторые капиталистические страны тоже свои делегации отправят. Так что надо бы этому товарищу пистон-то вставить, чтобы не тянул. Хотя, знаешь, по мне так, что национальный костюм, что голяк — одна фигня, советский костюм — вот это да! — гордо объявил Новгород-Северский и одёрнул полы своего пиджака. — Но ты всё равно вызови-ка его сегодня ко мне, я с ним побеседую. Как его звать-то?
— Каору Ногами, — ответил помощник, снова взглянув в папку.
— Ну вот его и вызови. Чтобы, знаешь, не было ни у кого мнения, мол, Советская власть одобряет задержки. Так хоть с чем-то разберёмся. А то свалилось всё разом — и эти зеки, и выставки, и вот этот вот твой Ногами, Руками, Глазами, короче — вот он. Хоть от чего-то освободимся.
И очень жаль, что первый секретарь и не подозревал, какую радостную весть ему привезут министр внутренних дел и председатель КГБ…
***
Мать Эрнё и Имре очень удивилась, когда под утро не обнаружила своего младшего сына в его постели. Мальчик спал довольно крепко, вот и ходьба по ночам была чужда ему. Оттого женщина сразу направилась в комнату старшего, чтобы и того разбудить, и про брата его узнать, и тут же обнаружила обоих своих детей вместе: Имре обхватил руку старшего брата и уткнулся в его плечо, а лицо Эрнё покоилось на светлой головке младшего. И Рената — собственно, их мать, — не смогла сдержать улыбки, ведь настолько живыми были отношения её детей, настолько братья любили друг друга, что уж точно и основательно — в обиду они друг друга не дадут. Если, к примеру, Эрнё где-то задерживался или не отвечал на звонки, которые регулярно совершал его брат, то Имре был уже готов бежать и искать «пропажу» по всей Москве — и только Рената не давала мальчику этим заниматься, ведь ещё хуже — если он где-то заблудится. И Эрнё, случись что-нибудь с Ими, буквально срывался с места и мчался домой — он видел в себе практически единственный способ защитить ребёнка от угроз большого мира. Ведь отголоски Гражданки ещё давали о себе знать.
Рената хотела разбудить Эрнё и уже потянулась к его плечу, свободному от головы Имре, как вдруг мальчик открыл свои глаза — и буквально полез на шею матери. Ловко выбравшись из-под одеяла и аккуратно опустив голову брата полностью на подушку, Ими обнял женщину и совершенно по-детски улыбнулся. Даже приход мамы в комнату вызвал у ребёнка бурю радостных эмоций.
Позже поднялся и Эрнё, тут же извинившись перед Ренатой за поздний свой приход. Сославшись на то, что позавтракает он в любом случае в здании ЦК, молодой человек сразу полез за костюмом — уже нормальным, не тем, который он решил надеть на встречу с генсеком. И пока он его искал, попутно выкладывал на постель все остальные. Один из пиджаков, оказавшийся отдельно от брюк, привлёк внимание Имре висящей на нём медалью ВЛКСМ. Мальчик тут же принялся перебирать в руках латунный кругляшок и улыбаться доброму дедушке Ленину. Уж сильно Ими он полюбился!
Эрнё, надев белую рубашку и чёрные брюки, но временно отложив пиджак, повернулся к брату и спросил, улыбнувшись:
— Нравится?
— Ага! — радостно ответил мальчик, закивав головой.
Молодой человек решительно подошёл к кровати и легко отцепил медаль от пиджака. Повертев её в руках, он потянулся к брату и повесил награду на его майку. У Имре тут же расширились глаза — и теперь уж ребёнок повис на шее Эрнё.
— Спасибо-спасибо-спасибо! — протараторил Ими. — Эрнё, ты самый хороший!
— Ладно, перестань, — отмахнулся молодой человек, надев пиджак. — Значит так, я сегодня пораньше приду — и мы с тобой идём в «Детский мир». Согласен?
— Конечно! — закричал Имре и захлопал в ладоши — столько радости ему принесла эта новость.
Позже Эрнё со всеми распрощался и вышел, а мальчик принялся собираться в школу. В конце концов, учёбу никто не отменял.
***
А уже проснувшийся генсек успел вызвать к себе Павла Буркхардта. Народный артист должен был явиться сразу после приёма Аврориным первых секретарей трёх республик. И цель у разговора с Павлом Петровичем была одна —
смена руководства комсомолом.
