Эрнё вернулся домой уже совершенно поздно — когда на здании уже зажглись красные знамёна гербов пятилетки (а это были большие пятиугольники с развёрнутыми поверх флагами цвета революционной борьбы, на которых были изображены позолоченные серп и молот и надпись «Слава пятилетке!»; всё это ночью горело красным и — соответственно — золотистым цветом) и огромные надписи «Слава КПСС!» и «Слава Ленинскому комсомолу!». В подъезде же первого секретаря ЦК ВЛКСМ совершенно разбил висящий на стене портрет Аврорина, гордый взгляд которого казался молодому человеку сейчас укоризненным и указывающим на ничтожность комсомольской персоны по сравнению с генсеком, с первым лицом страны. Печально опустив голову, всё ещё храня память о событиях в Кремле, юноша зашёл в лифт и отправился вверх — на пятнадцатый этаж, практически под самую крышу, где свет надписей регулярно мешал жильцам спать, отчего почти все окна квартир были зашторены. Даже на окна на этаже повесили шторы — и ведь никто не сорвал же до сих пор!
В квартире все спали, свет был уже погашен, и лишь висящий выше герб пятилетки всё же напоминал о себе, доказывая, что алому свечению, как и флагу, никакие заграждения не помеха, даже шторы. Но обитателям данной квартиры это уже не казалось неудобством — столь привычным было. Вместе с Эрнё здесь жили его мать и младший брат. Отец его со своей должностью первого секретаря ЦК Компартии Венгрии уж никак не мог постоянно проживать, поэтому большую часть времени держал с семьёй связь из Будапешта. Так вот — будить членов семьи молодому человеку совершенно не хотелось, поэтому он осторожно снял обувь и совершенно тихо направился в свою комнату.
Зайдя в комнату, Эрнё сразу направился к окну, отодвинул шторы и глянул на улицу. Прекрасна была ночная Москва. На доме напротив группа художников изобразила Ленина с вытянутой рукой. Вдали виднелся стенд с изображением Дворца съездов и головой Владимира Ильича — напоминание о грядущем съезде партии, открытие которого — уж так получилось из-за сбоев во время Гражданки! — должен был проводиться спустя два дня после открытия Международной выставки и за три дня до открытия съезда профсоюзов. Совместными усилиями и партии, и профсоюзам удалось договориться о разграничении времени, ведь такое количество народа, какое предполагали съезды, Дворец вместить в себя явно не мог. Эрнё легко улыбнулся, вспомнив тот момент, когда они вместе с Буркхардтом переносили съезд ВЛКСМ по срокам, чтобы не возникло очередной путаницы. И Калантаришвили, который сам был не очень доволен таким наложением, выразил полную свою поддержку.
А ещё дальше был растянут плакат с изображением нынешнего генсека, который вмиг сбил улыбку с лица юноши и заставил его отшатнуться от окна. И ведь Эрнё хорошо помнил, что ещё утром этого плаката не было! А сейчас орденоносный маршал радостно смотрел на свой город, прямо заявляя, что нет иной власти, есть только он.
Молодой человек же не очень признавал «величие» Юрия Юльевича, приписываемое ему соратниками. Он вообще был очень удивлён, когда узнал, что Калантаришвили ушёл, а генсеком по решению ЦК был избран откуда-то взявшийся Аврорин (если быть точным, то и сам маршал до сих пор не до конца понимал такой благоприятный для него исход). И сегодня, после событий в Кремле, недовольства Эрнё относительно генсека подтвердились.
Но долго мучить душу воспоминаниями юноша не захотел, да и некогда уже было — темно и поздно. Поэтому комсомолец разделся (а ещё по привычке потянулся к лицу с намерением снять очки, но потом вспомнил, что обронил их в кабинете первого лица страны, вот и одёрнул руку, изобразив на лице некоторое раздражение), взял ноутбук, который на самом деле звался «ПСЧ-1» (Переносная ЭВМ системы Чиклина модель 1), но для собственного удобства Эрнё больше пользовался несколько… прозападным вариантом, — и лёг в постель, с головой накрывшись одеялом. Лишь два глаза теперь выглядывали оттуда и упорно смотрели на экран раскрытой ЭВМ. Радовал юношу тот факт, что в РСФСР не было такого количества запрещённых сайтов в интернете, как во многих других советских республиках, где в основном работали лишь сайты партийных, комсомольских и профсоюзных организаций, Советов разных уровней, министерств и различных комитетов, а также — сайт ЦТ. Вот и мог Эрнё спокойно общаться с товарищами по комсомолу через социальные сети, которые всё равно контролировались Комитетом — ну не мог Коньков поверить, что через все эти системы не передаются западным странам секретные данные Союза!
Однако — и пообщаться не с кем было, отчего Эрнё вздохнул и уткнулся лицом в подушку. Лишь Павел Петрович, до ночи сидевший в здании ЦК комсомола и разбирающий там различные документы (ну не мог этот народный артист сидеть без дела!), был на связи, но молодой человек не хотел отвлекать его от работы. Поэтому пришлось просто просматривать новости за день. Почти к каждой публикации в дополнение шёл портрет генсека, а её текст всячески восхвалял деяния «великого Аврорина и родного ЦК», что Эрнё очень не нравилось. Зато потом он обнаружил статьи и про комсомол, где опять-таки с недовольством рассмотрел собственное изображение. «Ой, ну и чего я страшный такой?» — задумался юноша и зарылся рукой в волосы, тем самым скинув с головы одеяло.
— Эрнё, а почему ты не спишь? — прозвучало со стороны двери в комнату, и комсомолец резко повернулся на спину, желая увидеть говорящего. А им оказался младший брат Эрнё — невысокий мальчик в белой майке и полосатых шортах, потирающий глаза — явно сам недавно проснулся.
Юноша улыбнулся и жестом попросил брата подойти к нему. Мальчик просьбу эту выполнил и сразу обнял Эрнё — уж целый день он с ним не виделся, а ведь молодой человек никогда допоздна не задерживался, да и завтра у него много дел. И матери с большим трудом удалось уложить разволновавшегося ребёнка в постель — до того он упорно повторял, что без брата спать не ляжет. Вот и теперь, когда Эрнё пришёл, проснулся и мальчик.
— А почему ты так поздно? — спросил ребёнок, тут же забравшись в постель к брату, из-за чего Эрнё пришлось приподняться и положить ноутбук на стоявший около кровати письменный стол.
— Ими, ну прости меня, у меня дела были, — ответил Эрнё, обняв мальчика в ответ. Тот широко-широко улыбнулся, и у комсомольца стало необычайно легко на душе, даже события, связанные с Аврориным, стали потихоньку уходить из памяти. — Как у тебя дела?
— А я сегодня «пятёрку» в школе получил! — радостно, но предельно тихо, чтобы ненароком не разбудить мать, сообщил ребёнок. — Мы писали рассказ про дедушку Ленина, и мой понравился больше всех!
— Молодец! — похвалил Имре (а именно таким было полное имя мальчика) его брат и потрепал по голове.
— Эрнё, а ты помнишь, что… что ты мне обещал завтра сходить… в «Детский мир»? — неуверенно спросил мальчик, словно стесняясь напоминать брату о его обещании. В конце концов, ему уже двадцать лет — он весь в делах, вот мог и забыть, но Имре так хотелось сходить в этот волшебный магазин! И ведь так ребёнку хотелось получить новую модель советской пушки!
— Конечно, — ответил молодой человек, — но только в том случае, если ты сейчас ляжешь спать.
Условие брата Имре тут же принял — и вмиг прижался к Эрнё, показывая, что уходить он никуда не намерен. Юноша даже не решился возражать, а лёг поудобнее и закрыл глаза. Так они и уснули.
Но одного не знал Эрнё — уж никак он не сможет завтра выполнить данное брату обещание, ведь ждал его визит из КГБ, а такие визиты обычно ничем хорошим не заканчивались. Не закончатся и в этот раз…
***
Пока Найт упорно куда-то собирался, Эрик удивлённо смотрел на него. Караульные уже заступили на пост — ну и куда теперь его отпустят? Тем более, залётов перед начальством у молодых людей столько, что ещё один в любой момент мог стать фатальным. Да и теперь, когда их под особый надзор взял Победоносцев, подобные действия стали ещё более опасными. Нет, и сам Невин периодически отлучался из армейского дома по ночам, но сейчас и он понимал, что делать этого явно не стоило.
— Найт, ты куда? — в который раз спросил молодой человек, но его друг вновь проигнорировал вопрос, чем-то занимаясь перед зеркалом. Ну не могло быть обычного дела у советского человека ночью, да ещё и такого, чтобы этот самый человек так упорно к нему готовится. А не на свидание ли собрался Торрет? Лицо Эрика вмиг расплылось в улыбке, но когда из раскрытого окна послышался знакомый голос Эрнста Константиновича, который что-то упорно объяснял караульным, эта улыбка вмиг сошла на нет. И Невин крикнул своему другу: — Слушай, ты понимаешь, что будет, если он тебя поймает?
— Да пошёл он… Честно, Эрик, плевать мне на него, — отозвался сержант и, помахав другу, направился к выходу.
Но стоило ему открыть дверь — в коридоре тут же была обнаружена неприятная картина. А она была такова: прямо около лестницы стояли и что-то тихо обсуждали Победоносцев и комендант армейского дома. И если на капитана молодому человеку было действительно по барабану, то демонстрировать свою самоволку замполиту, который и так был с ним в не самых лучших отношениях, Найту не хотелось. Выбора было два: либо нестись через лестницу и распихивать офицеров, либо вылезти из окна — благо, практически под этим самым окном был навес, с которого можно было безболезненно спуститься на землю. И второй как-то более импонировал, поэтому Торрет тихо закрыл дверь, чтобы офицеры лишний раз не оборачивались, и вернулся в квартиру.
Эрик, вновь вернувшийся к уставам и уже едва сдерживающий желание уснуть, поднял голову и с ещё большим удивлением глянул на высунувшегося в окно друга. Похоже, последние мозги у Торрета выветрились вместе с запахом алкоголя. Но Невин даже сказать ничего не успел — его друг уже оказался на навесе, и раздался гулкий звук.
Капитан Калиберда, стоявший как раз под навесом, поднял голову. Снега не было, сосульки падать не могли, так что же могло так звучно удариться о металл? Диверсанты? Эрнст Константинович хоть и был в основе своей
кабинетным офицером, всё же был
советским офицером, трусость, соответственно, проявлять не мог, вот и приложил руку к кобуре. Но лишь удивление постигло капитана, когда он увидел спокойно спустившегося с навеса Торрета, глянувшего по сторонам и направившегося в сторону КПП. Калиберда усмехнулся и окликнул молодого человека:
— Эй, красавец, далеко собрался?
И вмиг перед глазами Торрета пронеслись все моменты его жизни. Казалось, не было в жизни молодого человека большего позора. И ведь Эрик предупреждал его! Можно, конечно, было и послать капитана далеко и надолго, но ведь он тут же побежит жаловаться Победоносцеву. Хотя… Ай, в любом случае Калиберда будет жаловаться — другого рычага воздействия по причине своей непопулярности офицер не имел, вот и приходилось со всеми его делами разбираться генерал-полковнику.
— Торрет, ты не охренел ли часом? — спросил офицер, подойдя к Найту. Тот даже не хотел смотреть на командира, а лишь отвернулся. — Понятно, — протянул Калиберда, — будем исправлять.
И тут же капитан ударил юношу в живот, да так сильно, что тут грохнулся перед Эрнстом на колени и громко закашлялся. Калиберда осмотрелся — ещё не хватало, чтобы всё это действо увидели караульные.
— Вставай, родной, пойдём к товарищу генерал-полковнику. Он очень любит такие залёты разбирать!
***
К счастью, Победоносцев с комендантом успели запереться в дежурке и принять решение никому её не открывать. И капитан не был исключением. Долго он злился, долго стучал в дверь, а Торрет всё это время сдавленно улыбался — сейчас Калиберда вёл себя совершенно по-идиотски, но это было так интересно и в какой-то степени забавно. Найт и так не очень уважал армейское начальство, но Эрнст Константинович, пожалуй, был самым мерзким из разряда этого самого командования. Не верилось юноше, что такой человек вообще может выйти на защиту Социалистического Отечества.
В итоге, капитан, нарушая все уставы, отправил нарушителя обратно в квартиру, а сам отправился строчить рапорт. На пути в обиталище Торрет послал вдогонку уходящему офицеру «идеологически неправильный палец», а второй рукой нащупал в кармане телефон. Нужно было срочно позвонить Мире и предупредить о том, что планы несколько изменились. Трубку девушка взяла быстро.
— Алло. Найт, что-то случилось? — довольно беззаботно спросила комсомолка.
— Да… Мира, понимаешь… тут кое-что произошло и… В общем, извини, я сегодня прийти не смогу… — виновато ответил юноша. И ведь так противно было нарушать собственное обещание!
— Найт, не волнуйся, я всё понимаю, — добродушно ответила Мира, и Торрет действительно начал успокаиваться. — Я же обещала, что завтра приду. Вот и увидимся. А сейчас — иди спать.
— Ага, хорошо, — неуверенно заверил Найт и попрощался с девушкой.
Но спать он и не думал ложиться. Нет, напротив — он, стоило ему оказаться дома, выудил уже початую бутылку коньяка и направился к своей кровати. Вздохнув, он глянул в окно, потом перевёл взгляд на заснувшего Эрика, чья голова покоилась на раскрытых страницах уставов, и пододвинул к себе стакан. Эх, как же он хотел, чтобы вместе с горем утопился бы в алкоголе и капитан Калиберда, да только вот пока это дело было невыполнимо.
***
Антисоветчики ясно поняли, что ночью собрались зря — лидер их «кружка» никак не хотел выходить к ним. Занятие было одно — это обсуждать то, как все они пойдут и одновременно сдадутся сотрудникам комитета. Отдельной темой было обсуждение глаз этих самых сотрудников, которую подняли некоторые молодые люди из этой группировки. Только вот обсуждение обсуждениями, а желание сна брало своё. Вот и обнаружил «командир» всех своих «подчинённых» уже спящими. Тревожить он их не решился.
И лишь один вопрос тревожил мужчину:
«Что день грядущий нам готовит?»
