Говори

Север соскабливает не только слои кожи, но ещё и слои… личности? Разве можно подобрать иные слова для этого неизбежного процесса? Исчезает все наносное, лишнее, принесенное скукой, праздным довольством, стремлением быть кем-то другим ради шанса произвести положительное впечатление. Любая маска непременно сползает, обнажая остов, суть, костяк человека, который стоит перед тобой... Я уже успела получить от Тристана сдержанную благодарность – ту, самую типичную, которой награждают меня солдаты, панически боящиеся показаться слабаками. Но в его случае это было всё, на что мой новый знакомый, капитан легионеров, измученных холодом, неопределенностью и грязью, нашел в себе силы – кивок, одно «весьма признателен» и резкий переход обратно, в насущное, как будто угрозы его жизни не было, как будто не висела над ним смерть ещё минуту назад. Я привыкла к такому и в большем не нуждалась. Но у меня осталось ощущение, что его маска ещё не снята, что он продолжает притворяться кем-то, кем не является. Ради поддержания мужества в своих людях ли, а может, в самом себе – кто знает. Иная женщина сразу бы прониклась и бросилась «спасать», как это нездоровое самопожертвование предпочитают называть в любовных романах. И тут же натолкнулась бы на каменную стену, и рыдала бы горько: этот капитан хоть силен, высок и статен, будто герой беллетристики, все же в таком спасении не нуждается. Когда-то он кого-то любил, когда-то его предали и бросили, заставив придумать и надеть уродливую маску черствости… Разве нельзя такое сказать о каждом из нас? Разве следует спасать других, пока не научимся спасать себя?.. И я уже успела узнать имена всех, кто присутствовал у этого костра. Самого молодого звали Финн, мужчину постарше – Коналл, старого – Херебард. Всё – имена из родных краев, и каждый из них – соотечественник. Успела подивиться на то, как сильно мои представления о Седьмом Легионе расходились с реальностью. Я всегда воображала себе отряд закаленных мужественных бойцов. Они должны были быть широкоплечими, разговаривать исключительно героическими фразами, не рыгать, не плевать в костер, не задаваться вопросами о будущем и не сомневаться в действиях вышестоящих. Успела с жалостью оценить то, как долго они сидят в этом лесу, никем не востребованные, позабытые, без новостей, без цели: они вырыли несколько землянок и сидели в них, съежившись, почти не разговаривая и не двигаясь. Огни на опушке они разводили не столько за тем, чтобы греться, сколько чтобы привлечь мертвецов. Получить обратно свое предназначение, вернуть себе цель. С ними не было ни одного целителя, их припасы почти иссякли, питались они в основном тем, что подстреливали в лесу и выкапывали из-под снега. Их главным достоянием, помимо ставшего бесполезным оружия, был большой мешок бобов. Они отправляли разведчиков к линии фронта и каждый раз получали от них одни и те же новости: над крепостью висит зиккурат, из которого каждый день сбрасываются новые силы. Дважды они предпринимали попытку напасть с фланга, дважды, пополняя своими людьми бесчисленную армию врага, беспомощно отступали. Уставшие, молчаливые, угрюмые и грязные, без цели и почти без надежды – вот кем стали те мужчины и женщины героического, воспетого бардами Седьмого Легиона, которые пару недель назад отправились на «зачистку» этого леса и оказались отрезаны от крепости внезапной атакой врага. Мы с Донованом становились для некоторых из них воплощением надежды – до тех пор, пока они не узнавали, что мы пришли не с той стороны. У самого дальнего костра, вдоль цепи которых, то и дело зигзагом петляя между землянками и оповещая всех о наличии новоприбывшего целителя, меня повел Тристан, на пне сидела молодая женщина с широким, деревенским лицом и сросшимися на переносице густыми бровями. Она курила трубку, а у ее ног лежало копье восьми футов длиной. Остальным целитель не был нужен: они «болели» усталостью и непригодностью; против таких недугов, как и против голода, я бессильна. А эта женщина действительно нуждалась в целителе: она, как и Тристан, получила незначительное ранение, которое, в силу отсутствия элементарных медикаментов, превратилось в абсцесс и лишило ее способности ходить нормально, не прихрамывая. Её жизни, впрочем, ничто не угрожало, инфекция чудесным образом не попала в кровь. – Что ты использовала? – перевел ей Тристан мой вопрос, когда я сняла повязку. – Чеснок, – виновато улыбнулась она. – Если чеснок забрала ты, то куда делся наш перец? – Дык Айдан пытался с его помощью превратить местного зайца в нормальную жратву. Тристан покачал головой с очевидным осуждением. Похоже, этого Айдана, если они оба доживут до возвращения в крепость, ждало взыскание. – А табак у тебя откуда? – Это не табак. Листья дубовые, – пока я разрезала бинты, она вытряхнула содержимое трубки на снег, наклонилась ко мне и сообщила доверительным тоном: – Зайцы тут отвратные. Жрут дерьмо вольваров и прочего зверья. И на вкус они тоже как дерьмо. В её голосе слышался лордеронский говор, и родом она явно была из какой-то отдаленной провинции… Я где-то слышала такое произношение, но не смогла вспомнить, где и от кого. Я кивнула и ответила, отложив грязный бинт в сторону. – Она уже это знает, – перевел Тристан. – Пойдешь на разведку сегодня, – это был не вопрос. – Можно и я пойду? – раздался за нашими спинами голос Донни. Никто его не заметил, мальчик значительно преуспел в умении прятаться и передвигаться незаметно. – Что это за оборвыш? – Сын Чилдресса. Пришёл со жрицей, – сказал Тристан ещё до того, как Донни успел подобрать правильные слова. – Чилдресса, говоришь… А звать тебя как, оборвыш? – Донован! – А меня – Лайола. Вали-ка ты отсюда, Донован Шлюхин Сын, и не вздумай красться за мной, когда отправлюсь. Если увижу, что пошел за мной, прикручу веревкой к дереву и оставлю за съедение мертвякам. Донни скривился и, смаргивая моментально подступившие слезы, побежал обратно – тем же путем, которым пришел. – Могла бы и помягче отказать, – пожурил её Тристан. – Ребенок и так натерпелся. – Не могла бы. Его папаша – тот ещё кусок дерьма, и сын, небось, не лучше. Обхаживал меня с месяц, сдалась и дала, а потом оказалось – женат. Да к демонам его. Смотри-ка на лес, девка. Видишь, какой тихий? Там, за лесом – морской берег. Ни за что туда не ходи. Ни за что. Лучше пусть тебя поставят с одним ножом против трех мертвяков, чем на этот берег ходить. Я знала, что туда нельзя. Там совсем другие мертвецы. Эти не сожрут твое тело, а вот душу… «Я могу с тобой пойти, на случай, если тебя ранят», – сказала я. Тристан не перевёл. Я выжидающе посмотрела на него – он молчал. Я повторила предложение. Тщетно. – Чего она там балакает? – То, чего не следовало бы. Так он дал мне понять, что снова предлагать – бесполезно. Мы сели на бревна у костра: я – рядом с Лайолой, он – напротив. – А ты девка хорошая, добрая, спасибо, что подлечила. Куришь? Я помотала головой. – Жаль, а то у меня в крепости полный кисет отборного Приозёрного спрятан. Я б угостила. Ладно. С вами хорошо, а закат скоро. Пойду посплю, на рассвете выдвинусь. Она никуда не пошла: просто натянула меховой капюшон, развернула шкуры, лежавшие за бревном, положила поближе к костру с западной стороны, закуталась в них и захрапела уже через пару минут. Тристан подбросил дров в огонь. Я ждала, что он отчитает меня, мол, я не берегу собственную жизнь, рвусь, куда не просят. Но он молчал. Эта тишина действовала мне на нервы. Единственный человек во всей округе, который может со мной поговорить – и тот молчит. «Где ты научился языку жестов?» Редкое знание, очень редкое, говорят даже, что язык жестов, в отличие от языков обычных, веками не менялся в силу того, как редко в нём нуждались; врожденная или вызванная контузией немота и глухота может быть излечена, и легко, даже если человек стар. Мой случай и сходные ему – злая магия, противодействия которой никто не знает, даже колдуны. За последние пять лет событий, в результате которых бы пострадало больше одного человека, оставшись без голоса или слуха, случилось ровно три. Тот, что забрал у меня способность говорить, среди путешественников назывался Красный Инцидент, и произошел около двух лет назад на острове Кровавой Дымки после крушения Экзодара. – Меня научила одна женщина. Её муж немой. Я думал применить этот навык для своего отряда. Больше пяти жестов не прижилось – им было слишком сложно. «Эту женщину звали Раида?» – я произнесла имя своей лучшей подруги по буквам. – Да. Её звали Раида. Мир очень маленький, и нас в нём очень мало, и с каждым днем остается всё меньше… ~*~ Даларан сиял свежестью и новизной. Каждый кирпич, каждый слой краски выглядел так, что любо-дорого смотреть. Чистые улицы, свежий воздух, который ещё не успели отравить сточные канавы; и в этом воздухе – чириканье птичек, ароматы свежего хлеба и женских духов. Дома Сида встретил управитель, Клетус. За прошедшие недели он успел распаковать и расставить по местам мебель, покрасить стены в трех комнатах из шести и даже купить какие-то глупые безделушки для гостиной, вроде оленьих рогов, приколоченных к доске. – Как путешествие? – спросил управитель, поклонившись ему и Шанке. – Нормально, – соврал Сид. – Как перенос города? Он наврал слуге, что его путешествие носит безотлагательный характер, хотя на самом деле просто боялся оставаться в городе, который перенесут на другой материк с помощью невиданного доселе и страшно рискованного трюка. Если всех жителей Даларана по дороге располовинит или выкинет в Круговерть Пустоты, Сида среди них быть не должно. – О, я за всеми хлопотами и не заметил. Вышел на балкон как-то ближе к вечеру – а пейзаж уже изменился… Чуть не забыл, вам записка, – с этими словами он вытащил из кармана клочок бумаги и протянул Сиду. «В Фокуснике в полдень», – гласило послание. – Фокусник? Что за Фокусник? – Таверна в учебном квартале. Нейтральная. Довольно приличная, как я мог убедиться. Я нарисую вам, как пройти. – А кто принес записку? Управитель сжал губы и покачал головой. Сид всё понял сразу. – Она забрала что-нибудь ценное? – Шкатулку с трюмо в спальне. Пару ножей. Некоторое количество одежды. Сказала мне, что больше не вернётся. – Не вернётся. – В таком случае, я могу приготовить на завтрашний обед рыбу? – как ни в чем не бывало спросил Клетус. Мариса ненавидела рыбу и абсолютно, категорически запрещала в любом виде готовить и подавать ее дома. Независимо от того, какой это был дом и кто эту рыбу готовил. Все её знакомые знали, что пригласить госпожу Эрона в гости и приготовить блюдо из рыбы – пусть даже самое изысканное – значило обрести в ее лице врага. – Да, давай рыбу. Жареную. И грибы. Есть грибы? Клетус кивнул. Грибы она тоже терпеть не могла. – Мне, на самом деле, всё равно. Готовь что захочешь. – Замечательно. Здесь вдоволь рыбы и большие перебои с мясом, должен сказать, – и на этом разговор о Марисе был закончен. Сид не нанял бы Клетуса, если бы последний был болтлив и чрезмерно любопытен. Или, по крайней мере, не платил бы ему так много. – Сегодня поем в этой самой таверне, наверное. Натаскай мне воды для ванны. Ванну поставили в нише в спальне же, да? – Нет нужды, милорд, – улыбнулся Клетус. – В городе есть водопровод. Поворачиваете рычаг – и вода течет сама. Чудо, да и только. Пока вас не было, рабочие оборудовали вам отдельную ванную комнату. Довольно грубо выглядит, требуется использовать топливо для нагревания котла… Однако если поставить огненный тотем… – Клетус заискивающе посмотрел на Шанку и склонил голову в вежливом поклоне. Не вовремя ты решила уйти, Мариса. Теперь ты могла бы на долгие часы закрываться в ванной и мокнуть в огромной бадье, пока я тарабанил бы в дверь и придумывал для тебя новые имена... – Тогда пойду-ка я заценю эту ванну. И переоденусь. Шанка, ты подожди в гостиной?.. – Нет, – сказал Шанка. – На кухне. – Есть сушеные яблоки! – радостно сообщил ему Клетус. В таверне было не слишком многолюдно. Две юные дамочки сидели в углу и, тихо разговаривая, пощипывали стоящий перед ними сдобный пирог. За столом в центре, перед тарелкой, заваленной рыбными костями, сидел дородный бородатый мужчина и, запрокинув голову, могучими глотками пил эль из костяной кружки. – Люди, – с осуждением пробурчал Шанка. Люди эти, впрочем, на них никакого внимания не обратили: «нейтральная» таверна пока что оправдывала свою репутацию. Дамочки явно были студентками местной школы магов, а мужчина – библиотекарем или ключником… Сторожем, быть может. Таким маленьким людям, пригретым Кирин Тором, наплевать на межфракционные склоки. Сид сел за стол в центре зала, спиной к двери. Шанка, всем своим видом демонстрируя недоверие, уселся так, чтобы ему хорошо было видно, кто входит и с улицы, и с кухни. Деревянный стул под его задом жалобно скрипнул. – Кушать, пить? – вопросила девушка в коричневом платье и переднике цвета рухнувшей надежды. – Кушать, пить, – эхом отозвался Сид, разглядывая чистенькую солонку. – Вода с лимоном имеется? – Ага. – Мне воду. Ему принесите эля. А есть рыба какая-нибудь? – Речная. Очень вкусная. – Ов’щщи? – вопросил Шанка на всеобщем с таким страшным акцентом, что девушке пришлось напрячься и на пару секунд замолкнуть, чтобы поразмыслить и, наконец, понять, о чем именно ее спрашивают. – Есть пюре из репы, тушеная красная фасоль с луком, квашеная капуста, – наконец ответила она. – И хлеб. Подовый. – Да, – отозвался Шанка. Девушка правильно поняла это как «Несите всё» и вскоре вернулась с широким, от души нагруженным, подносом, в центре которого, в окружении мисок с овощами, на овальном блюде красовалась самая уродливая рыбина, которую Сид когда-либо видел. Рыба была слепой и очень зубастой. Повар избавил ее от чешуи, выпотрошил и после запек целиком, не утруждая себя отделением этой жуткой головы от тела. – Где вы ее выловили, в аду?! – В горной речке внизу, – с этими словами девушка сунула поднос подмышку и отправилась убирать и намывать соседний стол, из-за которого, рыгнув напоследок и звякнув парой монет, только что поднялся толстый бородач. Голод не тетка, так что Сид отрезал голову одним движением ножа и бросил её бродившему между столов огромному рыжему коту, потом вилкой подцепил кожу. Она легко поддалась и открыла белую мякоть, от которой исходил вполне приятный аромат, как от очень свежей вареной трески. – Бывало и хуже, – рассудил он, полил рыбу растопленным маслом и принялся за еду. Вкус рыбы оказался прямо противоположен её внешности: красота, да и только. Шанка взял ломоть хлеба, намазал его горчицей, положил сверху капусты, раскрашенной бусинками моченой клюквы, отправил все это в пасть и принялся с оглушительным хрустом жевать. Дамочки обернулись, изучили его с рогов до копыт и, хихикнув, вернулись к разговору. Некоторое время ели молча. После того, как часы на Лиловой башне отзвонили полдень, в таверну хлынули школяры: люди и квельдореи, молодые, свежие, хорошо одетые и весьма голодные. Сид их не интересовал, на Шанку они смотрели без осуждения, а всего лишь с вялым интересом. Кот, покончив с безглазой головой и выплюнув рыбьи зубы, запрыгнул на подоконник и принялся намывать морду. Студенты то и дело гладили его, но он никак не откликался, и за это Сид проникся к коту уважением: до чего флегматичное и равнодушное к лишней суете существо! Шанка в миниатюре. Юноши и девушки выкрикивали заказы прямо в окошко кухни, и эти заказы ограничивались только словами «кушать», «пить» или «обедать». Девушка в коричневом платье бегала туда-сюда со своим подносом, и каждый из школяров получал печёную рыбину, некоторое количество гарнира, хлеб и, кажется, узвар с медом. Откушав, они спешно уходили – наверное, обратно на лекции или в библиотеку, – но их тут же сменяли новые посетители. Никто из них не платил. Очевидно, в обед здесь всегда бывало много народу – сказывалась близость к учебному заведению. И, если Мариса хотела воспользоваться шумом и суетой, то сейчас самое время… – Пришла, – сказал Шанка сразу после того, как Сиду взбрела в голову эта разумная мысль. Пока он поворачивал голову туда и обратно, Мариса уже успела сесть за третий стул, взять стакан и допить воду с лимоном одним большим глотком. Что ж, она всегда была стремительной: быстро передвигалась, быстро говорила, быстро выполняла супружеский долг. Быстро втыкала нож в бок… Она посмотрела на Сида снисходительно и с некоторой жалостью. – Чего тебе надо? – процедил он. Шанка молчал – не напряженно, а просто молчал. При этом мирно доскребая фасоль со дна миски. Жалкие споры и перебранки его не волновали никогда. – Ты знаешь, что мне надо. Дорогой, – подвинув пару тарелок, она положила на стол свиток пергамента и коробочку с письменными принадлежностями и печатью. Развод. Ей нужен развод. Немедленный. Ей нужно, чтобы Сид написал прошение, отправил его Совету Луносвета и получил псевдо-царское разрешение Их Одноглазости на то, чтобы Мариса вычеркнула мужа из своей жизни. Обобрав его при этом до нитки. Или нет? Если решение будет обоюдным, если прошение подпишут оба супруга, то закон твердо и уверенно разрубит имущество надвое. Если же сейчас Сид откажется, это может повлечь за собой длинную и изнурительную тяжбу, ради которой придется возвращаться на восточный материк, торчать в проклятом душном городе, из которого только что благополучно сбежал, сверкая пятками; и, возможно, в результате потерять всё. У Марисиного папаши наверняка есть знакомые судьи… Но как же так сразу? А разве не будет долгих разговоров, разбирательств, ссоры с криками?.. С чего вдруг она изменила своей извечной манере по каждому мельчайшему поводу разыгрывать театральную драму в три акта до тех пор, пока не вытянет из него все нервы? – Уйди, Шанка, от тебя несёт, – бесцеремонно пропела она, тем самым ясно и окончательно давая понять, кому именно при разводе достанется общий друг. – Я расплачусь, – заверил его Сид. – Встретимся снаружи, ладно? Шанка кивнул и встал. По дороге к двери он погладил кота. Кот не среагировал. – Ты пыталась меня убить, – сказал Сид, глядя на танцующий от сквозняка огонёк сальной свечи. Когда они остались с Марисой вдвоём, Сид почему-то сразу почувствовал себя маленьким обиженным мальчиком, захотелось плакать и звать маму. Он не мог поверить в то, что чувствует: разочарование от понимания того, что драмы и ссор не будет. Ничего больше не будет, Мариса пришла отнять последнее, что у него было. Некоторое время он ждал ответа, но ответа не последовало. Посмотрев на Марису, Сид наткнулся на скучающий взгляд. Свет, да она же сейчас зевать начнет… – Ты пыталась меня убить! – повторил он с нажимом. – Нет, не пыталась, – сказала она таким тоном, каким говорят «Сегодня облачно». – А как это называется?! – Я пырнула тебя ножом, чтобы тебя задержать. Брови Сида поползли вверх против его воли. – Пырнула. Ты пырнула меня ножом. Чтобы… – он на мгновение закрыл лицо руками. – Мариса, когда и что пошло не так? Почему нельзя было просто сказать мне, что тебя не устраивало? Почему нельзя было разобраться? – Опять та же песня… Ты будешь подписывать или нет? – Не буду до тех пор, пока ты не скажешь мне, зачем ты это сделала. Было, было всё. Были ссоры, споры, битье посуды, крики, вопли и разлад. Раньше были только они, и дело не доходило до рукоприкладства… Не говоря уже о… Только в этом году Мариса начала его бить. Очевидно, бессмысленно спрашивать, зачем она пустила в ход нож: да потому, что кулаков ей было уже недостаточно. Но Сид не мог удержаться, не мог не дать волю этому маленькому, обиженному, рыдающему в три ручья малышу внутри, и спрашивал всё равно. – Зачем?! – Ты многого не знаешь… – равнодушно отозвалась женщина, про которую жрец в храме много-много лет назад сказал, что «и в горе, и в радости, и в болезни, и в…» Это, и больше ничего. Она хотела его задержать? Зачем, если теперь они оба здесь? Что за бред, что за идиотская отговорка? И, разумеется, он многого не знает, иначе бы не спрашивал! Сид чувствовал, как в виски бьет кровь, а скулы сводит от злости. – Ты хотя бы понимаешь, что тебя могут арестовать за попытку убийства? – Да? – насмешливо откликнулась она. – А свидетели у тебя есть? А шрам? Попытка убийства. Ох, – она пренебрежительно фыркнула и отломила кусочек от недоеденной Шанкой горбушки. Сид ударил её по руке и выбил этот кусочек. Школяры начали на них оглядываться… Со свидетелями-то понятно, но откуда она знает, что шрама нет? Что за безумие разворачивается в его жизни, ведь ещё три месяца назад всё было как всегда! – Пишите, магистр Эрона, – сказала она уставшим тоном и жестом подозвала официантку, чтобы та убрала стол. – Насколько вам вообще трудно написать собственное имя? Я отправлю всё сама… Быстрее, у меня дела. Хватит ломаться, Сид. Всё кончено. Спорить бесполезно. Препираться бесполезно. Всё кончено. Дождавшись, когда девушка уберёт посуду со стола и протрёт его замызганной тряпкой, Сид развернул пергамент. Всё было оформлено как надо, прошение от первого до последнего слова уже было написано, недоставало только подписи. Он взял перо и в пару росчерков, постыдно дрожащей рукой, вывел своё имя. Потом выковырял из коробочки кусок бордового воска, нагрел металлическую печать над свечой и одним резким ударом по пергаменту выкинул из своей жизни дом на восточном материке, сад с персиковыми деревьями и свою законную жену. – Твою птицу я оставляю себе, – сказала Мариса, сворачивая пергамент. – Она мне понравилась. А обезьянке при случае передай привет. Она отлично поработала. По глазам вижу, что шрама и вправду не осталось. Впрочем, нет, я сама ей передам. Перед тем, как перережу ей горло. Из-за шока и усталости Сид не сразу понял, что именно сейчас услышал, а когда понял, Марисы уже след простыл: остался только слабый запах её приторных духов и оглушительный мяв кота, которого она на прощание кулаком столкнула на пол.