Говори

«Что на самом деле произошло между м. Гаритосом и К.?» Вопрос застал его врасплох. Он даже не заметил, как Лин его написала. Последние полчаса – не меньше – Сид смотрел в пространство и выводил пальцами одно и то же слово, вновь и вновь. Поддавшись отчего-то на его уговоры научить языку жестов (в этот раз её даже не пришлось уговаривать, интересно, с какой стати она так переменила мнение?) Лин за время завтрака показала ему половину букв алфавита и дала «задание для пальцев» – слово «ВЕСНА». Если бы только это слово было заклинанием, Сид уже успел бы вызвать весну не только на континенте, но и по всей планете. Он пытался и пытался. Но увы. – Что на самом деле… – пробормотал он, читая заново, дабы убедиться, что правильно понял. – Между маршалом Гаритосом и Их Высочеством? «Да». – Я бы сперва спросил, какую версию рассказывали тебе, но… Она невесело усмехнулась. – Насколько я знаю, Гаритос использовал какой-то мелкий повод, чтобы запихнуть Кель’Таса и всю его свиту в тюрьму. Сам Кель’Тас избегал говорить, что именно это был за повод. Шла война, потом старый Даларан разрушили, и теперь уже точно не выяснишь. В результате Их Высочество с компанией из тюрьмы хитроумным образом сбежали и, обнаружив поутру пустые камеры, Гаритос с горя повесился. Лин закинула голову и беззвучно рассмеялась. – Да, я тоже так считаю. Абсурд. Чтобы маршал – и повесился… Но, видишь ли, это часть так называемой «новой человеческой мифологии». «Верят?» – написала она, отсмеявшись. – Верит ли в это кто-то? Много кто. Почему бы и не верить. Некоторые до сих пор считают Их Высочество непогрешимым. И за примерами далеко ходить не надо… Лично я думаю, что Гаритоса убил кто-то из охраны принца, как и всю стражу тюрьмы. А тебе что рассказывали? Тюрьма наличествовала? «Да». – А в качестве преступления что указывают? Она горько вздохнула, развела руками и затем вывела большими, красивыми буквами: «КОЛЛАБОРАЦИОНИЗМ». – Анар’эла, с кем?! Неужели с ходячими мертвецами?! Красивое, ладное и треклятое, ненавистное слово на букву ка пришлось стереть, вместо него Лин написала: «Наги». И вновь рассмеялась. Сид не понял, что в этом смешного. – А… Ну это, в принципе… Могло бы быть логично… Чего ты смеёшься? Стоп. Дай угадаю. Ты считаешь, что наг не существует? «Да». – Мне вот интересно, во что ты ещё не веришь. Учитывая то, что в некоторые вещи ты веришь почти безоговорочно… Ты мне потом списочек напиши, ладно? А то очень любопытно. Лин как-то странно посмотрела на него. Сиду в этом взгляде померещилась… нежность? – В целом, суть данной истории не имеет особенного значения. Важно лишь то, что один этот маленький, дурацкий инцидент теперь тысячи, а то и десятки тысяч граждан считают основной причиной конфликта между нашими народами. «А ты?» – Что я считаю основной причиной конфликта? «Да». – Я считаю, что конфликта не было в принципе. Вообще для индивида, который, с его собственных слов «терпеть не может политику», Их Одноглазость удивительно подкован в политических играх. Говорить, что он не разбирается в том, что делает – это часть игры. Было бы довольно забавно, если бы обнаружилось, что на самом деле он любит… Что ты делаешь? Лин подняла на мгновение указательный палец, закончила поспешно убирать со стола, достала чернила, перо, бумагу и села что-то строчить. Сид поднялся – нет, вскочил, – и встал у неё за спиной, чтобы читать сразу. Правда, вместо этого он несколько мгновений изучал пучок волос на её голове и думал, достаточно ли одного движения, чтобы распустить его. «Ты считаешь, что условной причиной конфликта на самом деле была элементарная география. Квель’Талас примыкает к землям, захваченным Ордой, и у регента просто не было иных мирных путей, кроме как присягнуть на верность Орде. Он убил этим двух зайцев, а то и целый выводок. И да, было бы забавно обнаружить, что на самом деле он любит нас». Невероятно меткое попадание. Марисе на тот момент, когда она назвала подобные доводы «бредом сумасшедшего», было больше ста. Лин – двадцать, а мыслит куда более здраво. Она подняла голову, ожидая его ответа. Сид поначалу и не знал, как реагировать. Следует ли просто радоваться тому, насколько их мнения совпадают? Нормально ли это вообще – испытывать такую всеобъемлющую радость от того, что считается мелочью? Следует ли дуреть от удивления или, может быть, следует горевать от того, что столько лет потеряно рядом с теми, кто скорее вспух бы, чем высказал искренние слова поддержки или хотя бы простое «да, во всём с вами согласен»?.. – Знаешь, в чём наша с тобой проблема? Мы – анахронизмы. Немой вопрос. – Мы родились не в своё время. Мы, наверное, опережаем его. Мы мыслим не так, как полагается мыслить в эту эпоху. Ты знаешь, как смеялись над Эгвинн, когда она боролась за права женщин? Тогда и помыслить о подобном не могли – женщина на руководящей должности. Да что там, женщина, изучающая магию, – это уже было что-то запредельное. А сейчас – посмотри вокруг. Беженцев из Лордерона спасала женщина. Которая теперь в Совете Шести, помимо всего прочего. Цитаделью руководит женщина. В самой Цитадели упразднили сначала запрет на обучение женщин, потом – на раздельное обучение. В армию теперь принимают девочек… В рыцари… Я слышал, женщины есть даже в личной охране короля, даже в Седьмом Легионе. – Что на обед? – спросил тот же студент, что интересовался вчера, сунув нос в кухонное окошко. Что он вообще там делает? Завтрак же давно закончился! – Еда! – закричал Сид и бесцеремонно опустил заслонку. – Ты ведь, наверное, лучше меня знаешь. Есть там женщины? «Около четверти состава». – Лин? Она подняла голову. – Ты любишь его? Вопрос пришёл как будто из ниоткуда и вырвался прежде, чем Сид сумел удержать его. Просто вспомнил о Седьмом Легионе, и он вдруг как-то, сам по себе… Она отпустила перо, замерла на мгновение. Покачала головой. Потом зачем-то ещё и на бумаге отрывисто вывела «н е т». – Тогда зачем?.. Она изобразила жест, слегка похожий на то, как человеческие солдаты отдают честь. – Что это значит? «Значит – я не знаю». «Сейчас она поинтересуется, зачем я об этом спрашиваю», – подумал Сид. Но она не поинтересовалась. Сид уже ненавидел себя за свой длинный язык. Надо же было ляпнуть такое и моментально испаршивить интересный разговор. Может быть, прав был тот, кто сказал, что в мужчине никогда, ни при каких обстоятельствах, не умирает глупый, неуверенный в себе подросток?.. Что обязательно однажды, в самый неподходящий момент, как эрекция на причастии, вылезает и начинает портить жизнь. Снаружи стучали: – Простите, а какая именно еда? Он, конечно, не ответил. Он всё ждал, что она ещё напишет, а она молчала. ~*~ Я всё ждала, что он вздохнёт и начнёт отповедь: мол, посмотри на меня, много ли хорошего мне принёс брак по расчету, в самом начале это казалось практичным, но потом… И так далее. Но Сид молчал. Я чувствовала его присутствие за моей спиной – больше, чем видела. Мой взгляд всё сверлил это «я не знаю», обернуться я не решалась. – Лин, – сказал он. – Извини, пожалуйста. Я не имел права об этом спрашивать. Но ведь зачем-то спросил. Я всё еще ждала отповеди. Я жаждала её, я хотела услышать все эти чудесные доводы, всё то, что по уровню логики пересилило бы принятое мною предложение. Но это не его работа, не его доля – решать за меня. Это не было бы его долей, знай он меня как следует не несколько дней, а несколько лет. Или десятилетий. Каждое решение нужно принимать самостоятельно, и нести ответственность за него тоже нужно самостоятельно, ни на чьи плечи не перекладывая. «Тогда зачем?» – эхом откликнулась я. Его рука легла на моё плечо. Я обернулась. «Я не знаю», – сказал он жестом. И улыбнулся. – Видишь, я быстро учусь. А теперь показывай, как на языке жестов сказать «отвратительный, двуличный, жрущий дерьмо сын шакала». Пойду к Этасу в следующий раз – скажу и притворюсь, что это комплимент. Три дня всё было хорошо. Я научила Сида чистить рыбу и говорить самые витиеватые ругательства, которые мы только могли придумать. Последнее пригодилось в процессе овладения первым. По вечерам я исписывала целые стопки бумаги и изводила одно гусиное перо за другим. Наши разговоры каждый раз получались хаотичными и слегка безумными, потому что мы перескакивали с одного на другое, потому что мне хотелось сказать так много всего, а получалось – так мало. Раньше я думала, что если двое во всём совпадают, то им будет решительно нечего обсуждать, оказалось – наоборот. Ничто не объединяет так сильно, как одинаковое виденье мира. Ничто иное не может, кажется, вызывать такое ощущение внутреннего комфорта и единения. Сид провёл меня в раздел библиотеки, куда прежде меня не пускали, и показал фолианты, доступные только преподавателям Цитадели и полноправным магам. Я не знаю, зачем я принялась искать среди этих книг ритуалы общения с духами. В любом случае, я их не нашла, а, когда одна из книг больно укусила меня, решила в принципе забыть об этой затее. Клетус совершил, по словам Сида, неслыханное: поделился со мной секретом своей закваски. Записывать не разрешил, потому что это «тайна, которой достоин далеко не каждый». Донни так и не объявился в казармах. Теперь я уже была уверена, что он каким-то образом пробрался на корабль и уехал вместе с армией. Я ничего не могла сделать – только надеяться на то, что этот глупый, непоседливый ребёнок будет заперт в трюме до конца военной кампании, и вернётся невредимым. Конечно, я желала того же и Тристану. Но мысль о грядущем объяснении с ним внушала ужас. Ему уже разбивали сердце раньше, сумеет ли он понять мои доводы, сумеет ли принять и простить тот факт, что я не могу, не готова? Я не собиралась говорить ему всей правды, я выбирала между несколькими полуправдами. Самой удачной мне казалась «хочу посвятить себя служению», и уж это-то точно должен понять любой, тем более – солдат; проблема лишь в том, что это была больше ложь, чем полуправда. Чёрт подери, это была чистейшая ложь. Я не хотела посвящать себя служению кому-либо и чему-либо, я хотела печь хлеб и радоваться жизни. Три дня всё было хорошо. На четвёртый вернулся Иона. Он пришёл после обеда, здоровый, бодрый и отдохнувший, хозяйским жестом распахнул дверь на кухню, с отвращением посмотрел на Сида, на меня, на незаконченную партию игры в крестики-нолики на аспидной доске, и твёрдо, уверенно сказал: – Убирайтесь. Сейчас же. Нельзя сказать, что я не ждала этого. Есть предел терпения даже у самого безвольного человека, рано или поздно он всегда срывается. Нельзя сказать, что боялась. Уже нет. Более того, я испытала некоторое облегчение, пусть и не могла объяснить его до конца. Лесли прибежала вслед за ним и теперь маячила в дверном проёме за его спиной. Отчего-то она отреагировала первой, раньше нас. Толкнула его плечом, стащила с себя фартук, кинула ему в лицо, скрылась за ширмой. Через секунду она вышла оттуда со связкой своей одежды в руках, держа спину неестественно прямо. – Жри дерьмо, – сказала она Ионе. И была такова. Следом появился бармен с неизменной книгой в руках. – Да, вот раз уж пошла такая пьянка… – сострил он и крикнул, подняв голову: – Мэгги, ты идёшь? Горничная простучала деревянными туфлями по лестнице. В руках у неё был заспанный кот по имени Кот. – Что такое? – спросила она, заходя на непривычно людную кухню. – Таки увольняюсь, – сказал бармен. – Вина всё равно больше нет. Посетителей нет. М-да. – Чудно. Я тогда тоже. За уборку общежитий всё равно больше платят. И со студентами хотя бы весело. Забрав плащи, оба ушли. Кота захватили с собой. Он, кстати, не сопротивлялся. Иону всё это сбило с толку, ведь он собирался уволить только меня. Он продолжал стоять, но его поза уже не выражала «я здесь главный». Да ничего, кроме растерянности, его вид уже не выражал. Я посмотрела на Сида. Он сиял. Улыбка его была такой широкой и торжествующей, что прямо-таки ослепляла. – Та-да-а-а! – сказал он и развёл руками в театральном жесте. И мне сразу стало понятно, кого следует благодарить за этот единодушный исход. Вот зачем он потащил меня в Цитадель, вот о чём разговаривал с заведующим хозяйством, пока я рылась в книгах. Вот почему он утром сказал мне: «Помни, что бы ни случилось, студенты голодными не останутся». Теперь я полностью доверяла ему, так что нисколько не расстроилась. Рано или поздно это должно было случиться, и лучше уж так, чем после жуткого скандала и пожара на кухне. Два часа и полкуска лавандового мыла спустя я смыла с себя все запахи кухни. – Хвала всем Богам, древним, молодым, существующим и не очень, – сказал Сид, расставляя фигуры на доске для игры в шахматы. Я скорчила рожицу и упала в кресло. – Ну что-о-о-о?! – Он засмеялся. – Я, кстати, ещё и распространил разнообразные слухи о нём не без помощи студентов, так что можешь быть уверена, что к нему ещё долго никто не пойдёт работать. Придётся Модере самой разбираться с бардаком, раз уж она так ценит этого пьянчугу. Я не стала говорить, что Модера, скорее всего, сама назначит ему работников. Это, в конце концов, не так уж и плохо. Если новые будут подчиняться ей, а не Ионе, им придётся гораздо легче, а Ионе – сложнее. Уже не получится безнаказанно напиваться и буйствовать на рабочем месте. Он присел на корточки рядом со мной и посмотрел мне в лицо снизу вверх. Улыбка попросту отказывалась сходить с его лица. – Я молодец? «Да». Конечно, молодец. Но не потому, что распространял слухи, а потому что озаботился тем, чтобы подыскать старым работникам новые места. Мне кажется, так называемый «старый Сид», как он называл себя, когда рассказывал о жизни до развода с женой, о таком бы даже не подумал. – Как думаешь, достоин ли я какой-нибудь награды? Я повела бровями. Какой ещё награды? Не медаль же ему на шею вешать за самоотверженность! – Например, поцелуя. Я наклонилась и клюнула его в щёку. Отстранилась. Увидела, что он больше не улыбается. И только тогда поняла, какой поцелуй он имел в виду. «Да», – сказала я. Да, да, да, тысячу раз да. Я ждала, что он поцелует меня сразу – так, как это делал Тристан: крепко, властно, с напором и слегка жуткой решимостью. Нет. Он убрал с моего лица прядь мокрых волос, погладил мою щеку. Только от этого прикосновения мне уже стало жарко. Сид опустился на колени, приблизил своё лицо к моему, он делал это невозможно медленно. А когда он всё-таки поцеловал меня, когда мои губы расступились перед его горячим и ласковым, как прикосновение шёлка, языком, я подумала, что проваливаюсь сквозь кресло, сквозь пол, сквозь мироздание. Никто и никогда не проявлял ко мне такой нежности. Никто и никогда не проявлял такой нежности ни к кому. Пять секунд, пять минут, пять лет спустя, когда дышать стало невозможно, когда сердце начало разрываться, а руки, по собственной воле утонувшие в его волосах, – трястись, я оторвалась. – Милая, – сказал он. – Милая моя девочка. Я столькое хотела бы сказать ему. Вместо этого – снова притянула его к себе. Ещё, пожалуйста, ещё. Пусть это не заканчивается никогда. Пусть мы не закончимся никогда. В моей голове приглушенно звонили колокола и разрывались фейерверки. Сид целовал меня снова и снова, мои губы, лоб, щёки, шею, руки, и вновь губы. Я не знаю, сколько нам понадобилось времени, чтобы понять – колокола звонят не в воображении. И не в нём гремят фейерверки. – Мёртв! – кричали с улицы, запуская шутихи прямо под распахнутыми окнами, визжа, свистя и улюлюкая. – Мёртв, он мёртв! Мёртв! Выходите, выходите, выходите! Война окончена! Он мёртв! Сид положил голову мне на грудь, я обхватила его обеими руками. – Не уезжай, пожалуйста. «Ни за что, – сказала я одними губами, изо всех сил надеясь, что он поймёт без слов. – Ты самое чудесное, что случилось в моей жизни. И я ни за что не уеду». Дин. Дон. Дин. Дон. Мёртв, мёртв, мёртв.