в клочья

Свист чайника больше напоминает скулеж побитой злыми людьми собаки, и Ремус раздраженно шипит на него, будто кусок металла способен его понять. Проливает кипяток на слабые пальцы, но словно и не чувствует этого — скоро полнолуние, и боль, изнуряющая все его тело, с ожогом от воды не сравнится. Он живет в этой каморке уже бог знает сколько лет, как убогий и отверженный прячется от людского холода и порицания, которое видит в каждом взгляде, и запрещает себе что-либо вспоминать. Его бы Обливиэйтом, чтобы жить было проще, но на самого себя накладывать — чревато, а позволить другому выборочно убирать воспоминания — опасно. Да и кому? Воспоминания слепят, как вспышка молнии, затуманивают разум, заставляют забывать то, почему он хочет все забыть. В них Джеймс, Лили и Питер живы, а Сириус смеется радостно и любит честно, без подвоха, фальши и притворства ради высшей цели. Он не хочет думать о моменте, когда все устои Сириуса перестали иметь для него значение. (Да и были ли они вообще?) Ремус трясет головой с остервенением, будто хочет этим движением заставить назойливые чувства вылететь из головы снарядом и убить его самого — дурака влюбленного, которому все почему-то нужно повторять дважды. Как детсадовцу он вдалбливает в голову прописные истины: Сириус плохой, Сириус предатель, Сириус лгал нам всем, Сириус не любил тебя, идиот ты несчастный, но сердце будто закрывается от мозга толстым свинцовым щитом и не позволяет правде через него пройти. Сердце хватается за память о Блэке, как утопающий за соломинку, заставляет Ремуса вспоминать его губы на своей шее, холодные и в то же время искрящиеся голубые глаза, игривую ухмылку и радостную возбуждённость после трансформации. Чай без сахара жжет ему пальцы через жестяную кружку, но если бы у Ремуса была возможность сгореть заживо, он бы не преминул ей воспользоваться. Косвенный суицид как вид самонаказания за доверие он практиковал уже восемь лет. Настенный пожелтевший календарик мозолил глаза датой "третье ноября 1988 года", где-то в морской пучине, на одинокой скале, Сириус Блэк праздновал свой двадцать восьмой день рождения, а Ремус Люпин хотел разорвать себя в клочья своими же когтями за то, что еще смел это помнить. В сотнях миль от него, в морской пучине, на одинокой скале, Сириус Блэк собирал себя по кусочкам, потому что забывать Ремуса не смел.