Лес

Они заметили его по пути к убежищу. Это значило одно — бежать, бежать, бежать. Бежать, как можно дальше. Люди азартны, и это их свойство не останавливаться на пути к своей ужасной цели. Покинув пределы города, Кит старался бежать через места, где могут оказаться человеческие скелеты: люди никогда не проходили мимо, не совершив странный обряд захоронения. Несмотря на отсутствие костей в городе, за его чертой найти их не так сложно, как можно подумать. Возможно, именно это и давало Киту те жалкие, но важные часы форы. Они гнали его на север, всё дальше в лес, где риск попасть на занятую гаки или сикомэ территорию слишком высок. Гаки не так опасны, как сикомэ, но надеяться на удачу — глупо. Если ветер дул со спины, Кит чувствовал запах псин при опасном сокращении дистанции между ним и охотниками. Его выслеживали, гнали, с ним играли, как избалованная кошка с мышью. Людям плевать, что Киту приходилось спать под дождём и есть сырую еду. Плевать, что он безумно хочет жить. Кит уловил запах гаки на пятый день бесконечной погони — его вплотную прижали к чужим территориям. Ещё бы день и он сдался. На границе леса и пространства, полного больных деревьев и мусора человеческого присутствия, висела ободранная ветром и выжженая солнцем некогда красная предупредительная лента. Точно спешное, сделанное на скорую руку давнее предупреждение об опасности впереди. Там — неизвестная территория, занятая только одним альфой, что, конечно, странно и не естественно для большей части гаки. От мускусного запаха у Кита перед глазами вскружились стволы деревьев, шапки кустов на секунду смазались в одну кашу и пересохло резко в горле: запах хранил в себе информацию, навевая страх и ужас тем, кто рискует пересечь границу. Этот альфа… Молодой, несомненно. Сильный. Обычно такие альфы быстро собирают свою стаю или общину, им нет толка в одиночку охранять границы. Почему он до сих пор один? Вряд ли никто не пробовал напроситься к нему. Позади — охотники, они подобрались так близко, грохот шагов и лай собак отдавался вибрацией в пятках. Впереди — лес. Страх перед альфой не смог пересилить страха лишиться головы из-за трусости и глупости. Обернувшись последний раз, он успел разглядеть искаженные эмоциями, перекошенные лица людей. Затем Кит рванул из последних сил вглубь чужого леса. Погоня дальше ленты не продолжилась. Кит не слышал больше ни выстрелов, ни топота, ни рявкающих псин. В лёгких жгло и выжигало, точно в тот роковой день, когда он потерял своих родителей, а люди подарили ему годы скитаний и шрам на ухе от шального куска металла из оружия. Остатки адреналина позволили пробежать около двух километров, прежде чем обезвоживание бесцеремонно толкнуло его прямо на весеннюю траву. Кит лежал лицом вниз может пару минут, а может и час. Потребовалось некоторое время, чтобы немного поаккумулировать под тёплым солнечными лучами. Как же хорошо. С кряхтением Кит потратил накопленные кратким отдыхом силы, чтобы скинуть рюкзак и перевернуться на спину. Под чистым голубым небом, в сияющем зеленью лесу впервые за годы оказаться приятно. Так до глупости уютно вновь чувствовать защиту и спокойствие от вида застенчивости кроны, от этих ярких светло-синих трещин в рыхлом изумрудном море листьев. Безмятежность навалилась внезапно. Пахло смолой от почек деревьев и влажной землёй. Пахло детством. Пахло теми днями, когда отец вместе с ним совершал обход по лесу, проверял силки и ловушки, затем они возвращались. Мама отмывала черные после огорода руки в дождевой воде из бочки, а после обеда она уходила на охоту. В нос ударила щекотливая волна, поднявшаяся откуда-то изнутри. Кит не мог и не хотел останавливать поток беспомощных слёз, пускай они душили его, сотрясали грудь, но вместе с ними выходила скопившаяся в нём тоска по дому, эта громоздкая желчная проблема, ломавшая его на протяжении всех лет вдали от родных мест. Он наконец вернулся. Хоть граница территории и находилась примерно в километре или больше, Кит всё равно чувствовал запах альфы. Возможно, дело в направлении ветра, а возможно Кит просто забыл, насколько далеко чувствуются пограничные метки. Вряд ли он зашёл далеко: территории бывают огромными, Кит знает, что общины порой занимают больше двух сотен километров, если у них достаточно гаки для защиты границ. Каковы размеры этой территории? Не похоже на жалкий клочок для одного. Кит отвлёкся от вялых размышлений, как только понял, что ветер сменился и повеяло речной тиной и влажной свежестью. Река неподалеку? Кит с трудом встал, преодолевая гравитацию и нескончаемую усталость, и поплёлся туда, где его ждала вода, волоча за собой по земле пожитки в драном рюкзаке. Никому не пожелает оказаться в такой ситуации. Желудок так давно пустовал, что уже и не жаловался. В противовес голоду горло яростно драла жажда, не отступая ни на секунду. Через полчаса отвратительно медленного темпа Кит расслышал журчание и всплески потока. Он ускорился и едва не сорвался с крутого склона, появившегося под ногами неожиданно. Через лес проложил себе путь неглубокий, широкий ручей, чистый, светлый, по берегам — россыпь зализанных камней. Кит обессиленно выпустил рюкзак — тот прокатился вниз — и спешно заскользил по заросшему склону. Оказавшись у кромки воды, он бухнулся на колени, сел на пятки и зачерпнул ладонями воду. Грязью и мусором не воняет, а значит ручей не проходит через бывшие земли людей, усеянных ядовитым мусором. От загрязненных источников исходит смрад, пить или даже близко подходить себе хуже. Наполнив желудок холодной водой, Кит замер, опустив ладони в поток. Как же он устал. Устал бежать, бежать, бежать. Бесконечно прятаться. Жить впроголодь. Бояться. Кит умыл лицо, пока грязные разводы с ладоней не сошли. Столько дней провести в бегах, конечно будешь в грязи с ног до головы. Неподалёку зашуршала трава. Кит резко обернулся. Никого, только крупная птица пролетела меж деревьев. На минуту он и забыл, что его могут выгнать территории в любой момент, стоит хозяину леса наткнуться на него. Благо от истощения запаха почти нет и ветер не может выдать его точное местоположение. Он быстро набрал флягу и встал. Стоит остаться или выйти в коридор между границами территорий? Эти пути нейтральны, там негласное табу на нападения и стычки. Хотя вряд ли ему стоит рисковать: всегда найдутся те, кто нарушают правила, а он не в состоянии дать отпор. Кит уселся прямо на землю в восьми метрах от ручья и принялся разгребать свои пожитки. Пара просроченных консерв — сайра в томатном соусе, шпроты в масле, ещё что-то без этикетки, запасная футболка (единственная сменная одежда, что у него есть), бинты в посеревшей мятой упаковке, порванная коробочка пластырей, маникюрные ножницы, потёртый плед, маленькая фоторамка, две упаковки охотничьих спичек, алюминиевая кружка с мятым боком и гнутая ложка. Из оружия только мамин клинок. Хилый набор для выживания. Костёр разжёг неподалёку от ручья: клинком снял дёрн и уложил на землю хворост. Сайра оказалась безнадёжно просрочена, поэтому Кит нагрел шпроты на углях. Не слишком аппетитно, но после продолжительной голодовки даже трава покажется съедобной. На еду желудок истерично отозвался спазмами. Кита вырвало спустя пару минут. Его, стоящего на коленях возле куста, с мокрым от слюны подбородком и желчью на языке, прожгла едкая обида: он нуждался в еде, а организм так легкомысленно её отвергал! Он понимал, в чём причина такой реакции на пищу, с другой стороны несколько лет он только этим и питался, привык, в конце концов, есть всякую дрянь и просрочку. Живот привычно скрутило спазмом. Кит выпил подогретой в кружке воды, накинул на себя плед и улёгся прямо на траве, используя зашарканный рюкзак как подушку. Несмотря на дневное время, сон радостно принял в свои объятия. Через пару часов, когда солнце уже склонилось, а сырая прохлада предвестником вечера кусала за уши и нос, Кит ушёл от ручья вглубь территории. Он не знал, можно ли найти хоть какое-то пропитание в этом лесу, потому что вполне вероятно, что хозяин до сих пор не имеет общины или стаи по причине отсутствия достойных ресурсов. Побродив некоторое время, Кит наконец наткнулся на густые кусты ежевики и малины. Оголодавший, он обобрал почти все ветки, жадно толкая в рот горсти спелой мякоти, ни на секунду не задумавшись, что сейчас не сезон. Кит остановился, лишь когда почувствовал лёгкую тошноту из-за наполнившегося желудка и фантомного ощущения взгляда на себе, как тогда у ручья. Сколько бы он ни приглядывался, ни принюхивался, обнаружить никого не смог. Лёгкая совесть тут же проснулась: Кит хотел свести причины выпереть его с занятой территории к минимуму, чтобы выжать из наступившей передышки максимум. Никогда не знаешь, что будет завтра, от кого придётся спасаться, где придётся спать и что есть. А он вот так нагло ободрал почти все кусты... Кит спешно вытер рукавом испачканное соком лицо и поспешил к ручью, где он оставил свои вещи, чтобы идти налегке. Надуманное ощущение взгляда всё ещё преследовало его. Больше всего он опасался не обнаружить своих вещей на месте, но сил тащить их на себе не осталось. Ещё хуже, конечно, банально потеряться, но Кит всё ещё верил в свои способности и внутренний компас. Вещи оказались на месте, никем ни тронутые. Последняя банка с консервой заманчиво выглядывала из рюкзака, маня блестящей ребристой крышкой, с которой так приятно слизать остатки соуса или ароматного от мяса масла, смотря что находится внутри. Совершенно голая, с кусочком пожелтевшей бумаги на месте, где склеивали этикетку, она казалась слишком загадочной и желанной для простой консервы с неизвестным содержимым. Кит, чувствуя, как рот наполняется едкой слюной, зло затолкал банку на дно рюкзака. Он не знал, чем себя занять: слишком изнурён, чтобы продолжить поиски еды, и недостаточно сыт, чтобы были силы. Кит подкинул ещё веток в костёр, чтобы разбудить спрятавшийся в углях огонь, и лёг рядом, ленно греясь и одновременно нервничая. Его тревожили эти часы спокойствия и неизвестности. Кит уснул, просыпаясь каждые час-два, вплоть до самого утра. Лес окружал его, защищал от опасностей крепкими стволами, пел колыбельные густыми кронами, шептал об опасности листвой. Лес любит своих детей и оберегает их, пока они уважают его заботу и живут по его законам. Но, кажется, Кит слишком давно не появлялся в родных просторах, потому что лес отнёсся к нему с предосторожностью. Больше плодородных кустов с ягодами он не нашёл, наоборот, единственная поляна с земляникой, которую он обнаружил случайно, оказалась даже без цветов с намёком на будущие ягоды. В ручье рыба не водится, как выяснилось. Кит бродил по округе, пытаясь понять, насколько же чужд он этому лесу, если он прячет свои богатства, или обеднённость и есть причина, почему здесь проживает лишь один гаки? На третий день он, наконец, увидел блеск серой шерсти. Кролик. Зверь попался в силки. Он обреченно лежал, тяжело дыша, вперив тёмный неразличимый взгляд в светлое небо. Точно таких же когда-то, но рыжеватых, одного-двух мама приносила домой на ужин. Кит отчётливо помнил, как папа учил его свежевать тушу, и от этого воспоминания в виске забилась глухая боль: тоска по родителям одолевала все, даже крайне важные мысли. Папе больше всего нравилось чему-то учить его, будь это работа у верстака или то же свежевание дичи. Мама часто брала его с собой на охоту и учила выслеживать от маленьких мышек до огромных лосей. Кролику потребовалась секунда, чтобы внезапно вырваться из лески. Кит вновь почувствовал себя в реальности, когда острые когти прошлись по его незащищённой руке. Он крепко держал кролика, инстинктивно схватив его, едва тот собрался бежать. Живое существо брыкалось, а сердце билось так сильно, что чувствовалось даже сквозь мех и плоть. Не медля больше, Кит свернул ему шею. В этот миг мама похвалила бы его за хорошую реакцию, а после вновь показала как делать узлы на силки. Папа бы, наверное, добро посмеялся и пошёл за аптечкой. Кит стёр набежавшие слезы о плечо и оставил кролика там же, где стояла ловушка. Брать чужую добычу он не собирался. На путь обратно ушло ещё больше сил, чем поиски еды за весь день. Кит с трудом обработал трясущимися руками длинную болючую царапину от ладони и почти до локтя. В детстве всё заживало чуть ли не мгновенно, ему редко когда требовалась помощь родителей. Этим же вечером Кит воспользовался бинтами, потому что кровь вяло текла, не останавливаясь. Ночь прошла как один час. Весь день ушёл на жалкие попытки соорудить ловушку и дойти до того места, где попался тот кролик, но ни тушки, ни те силки он не нашёл. Деревья сливались в один сплошной рой стволов и однородных крон. Кит перестал понимать, куда он идёт. Шли секунды, минуты, возможно прошла пара часов, прежде чем последний резерв сил опустошился окончательно. Он понятия не имел, где именно гравитация швырнула его об землю, Кит ощущал лишь как его мотает о землю, пока сознание не угасло окончательно. Очнулся он до мерзостной тошноты сытым, но ещё и в тепле — благословение, не иначе, он же упал в чертов кювет, потеряв сознание от голода. Кит с трудом справился с сонливостью и повернул голову. В свете костра он различил только силуэт у поваленного бревна. Неизвестный сидел, вытянув одну ногу и не спеша тревожа веткой засыпающий огонь, отчего искры испуганно метались по направлению слабого тёплого ветра. Ему бы испугаться, наверное. Но мощная фигура неподалёку совершенно не пугала, наоборот, от неё исходила та же атмосфера, что и от папиного ружья, когда отец ставил его в угол как приходил домой. Страшное оружие убийства, орудие смерти, которое в твоих руках — надёжная защита. Чуждое существо одного с ним вида — гаки, хозяин этого леса, — по сути, мог бы уже придушить его, вышвырнуть или присвоить себе. Кит не сможет сопротивляться, когда даже дыхание ощущается тяжким трудом. Кит всегда боялся оказаться подавленным, порабощенным кем-то, несмотря на все заверения мамы, что такого никогда не произойдет. Но мамы рядом нет. Нет рядом ни папы, ни его ружья. Их больше нет, и за всё пройденное время он так и не достиг смирения со своей потерей. Он хранит воспоминания о них так тщательно, бережно, с какой-то глупой надеждой, что однажды ему повезет вернуться если не в те же, то в подобные хорошие времена, где его окружают любимые и есть дом. И вот сейчас он здесь, в чужом лесу, но впервые с момента гибели родителей вновь окутан ощущением полной безопасности. Кит не чувствовал ни запахов, ни времени суток, ни своих конечностей. Его сдавило тонкое, но неподъемное одеяло, обволакивающее тело со всех сторон. Кит слабо заворочался, пытаясь понять, как вылезти из-под него, но одеяло оказалось огромным коварным коконом. Через минуту он нащупал маленький кусок нагревшегося метала, такой маленький, что схватить его можно только зажав двумя пальцами. В голове тихо зазвенело: застёжка. Застёжка сдвинулась сама, позволив сбросить часть одеяла с груди, или что это за кокон, а горячая ладонь оказалась под спиной, помогая сесть. Кита сотрясла мелкая дрожь, едва подул лёгкий ветер. Он и не замечал, что столько времени мерз, не имея из одежды ничего теплее старой подранной куртки. Он не смог различить в полумраке лицо, как не смог ничего унюхать, отчего чувствовал себя потерявшимся в пространстве. Настолько Кит изнурён многолетней, бесплодной борьбой за жизнь. Всё-таки он окончательно кончился, иссяк, растратил все внутренние ресурсы, год за годом скрупулёзно рассчитывая каждое действие, каждую вылазку, скрываясь, прячась, голодая, выживая, и это — впустую. Кит буквально ощущал, как его позвонки впиваются в чужую ладонь, как в сравнении с ним гаки рядом подобен печке. Тепло, исходящее от альфы, пронизывало насквозь, почти не задерживаясь в теле. От собственной слабости Кита затошнило сильнее. Сознание вновь уплывало, выскальзывало из пальцев, будто в насмешку сдавливая грудь. Но лес ласково шептал, что теперь всё будет хорошо. Лес, кажется, вновь принял его к себе, как бы глупо это ни было со стороны. А хозяину леса, он, наверное, понравился, хотя Кит полный идиот: не смог поставить банальную ловушку из веревок, не свалившись в обморок.