Офицер

Перед лицом Бога я клянусь этой священной клятвой фюреру Германского Рейха и народа Адольфу Гитлеру, главнокомандующему вермахта, беспрекословно подчиняться и быть, как храбрый солдат, всегда готовым пожертвовать своею жизнью.

Долг. Честь. Отвага. Когда-то эти качества были свойственны каждому человеку и офицеру в нашей стране. Некогда все жители Рейха верили в священную идею фюрера и готовы были с честью и достоинством поклясться в верности. Благодаря этому германскому народу наш Рейх возвысился до небывалого величия. Невольно начинало казаться, что ты находишься в некоем раю. Роскошь, слава, почёт и уважение. Обладать этими качествами здесь значит обладать мировым господством, но мне даже страшно писать о том, какой ценой было достигнуто это величие. Все мы здесь были когда-то любители вкусной еды и роскоши. Время неотвратимо летит вперёд, но ты уже не в силах воспринимать происходящее «за кулисами сцены». Со временем ты осознаешь для себя, что ранее поставленные всеми нашими предыдущими фюрерами планы канули в небытие. Меня зовут Мартин Гроссманн, мне 46 лет и я сижу в своей камере в засекреченной тюрьме под Берлином: тёмной, холодной, такой безжизненной, но ведь это нисколько не удивительно. Сейчас на улице ранее зимнее морозное утро. Я родился во Франкфурте-на-Майне в семье генерал-майора вермахта. Всё моё воспитание прошло в духе национального немецкого патриотизма, прививании жизненных ценностей и целей. Я не хуже других знаю, что такое отдать долг своей стране, в которой я вырос, и которая дала мне то, что я имел до некоторых пор. Но потом ты начинаешь понимать, какой ценой ты достиг своих целей, уровня и качества своей жизни. Я был готов отдать этот долг, желая во что бы то ни стало излечить свою страну от страшной эпидемии под названием «национал-социализм», от притеснения и угнетения человеческих прав и достоинства, избавить пленных и заключённых от мучений. Порой я думал о том, что эта болезнь страшнее даже чумы. Ожидаю своей участи, которая, вероятно, уже известна вам всем. Я был арестован за поднятый в стране мятеж против фюрера, близкого его окружения, национал-социалистической партии и всех остальных верных и преданных фюреру людей. Я делал это только ради Священной Германии. Не знаю точно, но, вероятно, что нас смогли разбить, а с остальными мятежниками уже могли сделать то же, что сделают и со мной уже скоро. Всё случилось крайне неожиданно. Я был штандартенфюрером СС, на чьи зверства, наравне с гестапо, с отвращением смотрели даже офицеры и генералы вермахта. Хотя я должен признаться, что и я приложил руку к развитию описанной мною выше болезни. Я отдавал приказы о казни, я лично убивал пленных, а иногда, очень редко, расстреливал на месте, просто потому что мне не нравился вид этого человека. В общем, я занимался и всем тем, чего от нас требовала присяга. Здесь я имею при себе лишь свой дневник, который я решил завести, чтобы окончательно не сойти с ума от пребывания в этом помещении. Оно давит на меня, а каждая минута здесь кажется вечностью. С удовольствием бы сейчас поиграл на своей скрипке. Дома вся семья любила слушать звуки скрипки – спокойные, умиротворяющие, такие домашние и уютные. За дверью я слышу разговор двух надсмотрщиков. Я не могу разобрать их разговор через толстую стальную дверь, в котором есть только отверстие, через которое мне обычно передают кусочек чёрствого хлеба и миску с водой раз в день. Удивляюсь, почему мой разум ещё не поплыл окончательно. Больше всего я переживаю за свою семью. Мне совершенно неизвестна их судьба, хотя я бы отдал сейчас всё, лишь бы увидеться с ними, обнять, почувствовать, прикоснуться ко всей своей семье. Я могу молить лишь Бога о том, чтобы с ними всё было в порядке и их не смогли отыскать. Я не жалею о том, что пытался сделать для своей страны, для безопасности её народа и тех пленных людей, которые подверглись ужасным пыткам, голоду, истреблению. Я ещё успею рассказать вам всё по порядку. Надеюсь, что у меня ещё достаточно времени, и вы сможете узнать и понять всю историю от начала и до этого, скорее всего, конца. Это был ноябрь 2011 года. Тогда я курировал один из крупнейших концентрационных лагерей в стране, который был открыт совсем недавно. Он располагался под Берлином. На тот момент в нём находилось почти 4 тысяч заключённых. В основном это были пленные евреи, чьи родственники были задержаны ещё в 40-е годы. Было некоторое количество поляков, а также заключённых других национальностей. Комендантом этого лагеря тогда был штурмбаннфюрер СС Адриан Рот, который славился своей безжалостностью по отношению к заключённым. Он мог запросто подойти к пленному и выстрелить ему из своего пистолета прямо в голову в упор. Нельзя было не признать, что он любил убивать просто из развлечения. Так он любил «убивать» и время. Бывало, что по ночам он приказывал надсмотрщикам в случайном порядке выбирать 3-4 заключённых, а затем отводить их в комнаты для пыток. У меня до сих пор в голове проходят крики людей в камерах. Это не просто крики, это был рёв, который тонул в глухой тишине подвала. Рот был твёрд, но в то же время он понимал, что необходимо сохранять рабский труд, поэтому в некоторых моментах он старался себя сдерживать, хотя это получалось с большим трудом. Всё началось в один из ноябрьских дней, в понедельник, если быть точным. Именно тогда я узнал, что в лагерь должен был приехать с проверкой личный адъютант нашего фюрера Ларс Гроссер. Так как лагерь стоял под Берлином и имел статус одного из крупнейших, он находился под жёстким контролем властей из столицы, а эти проверки проводились в лагере раз в полгода. До этого визита Гроссера у фюрера был другой адъютант, Марк Юнге, но из-за неизвестной никому ссоры с рейхсканцлером он был снят с должности. С тех пор о нём ничего не слышно. О его судьбе неизвестно даже рейхсфюреру СС, близкому соратнику фюрера и, что интересно, моему другу Клаусу Франке. Его судьбой занялся лично фюрер. Гроссер должен был прибыть в полдень, а в лагере тогда было ещё очень раннее утро, точнее, время утреннего построения и проверки заключённых. Пленные стояли длинным колоннами в 4-5 рядов. У проверяющих был список с номерами заключённых и по этим номерам мы проверяли все ли на месте. Так как по прибытию в лагерь заключённый лишался всякого социального статуса и имени, номер – это всё, что у него оставалось. Проверяющие ходили вдоль пленных, Рот вместе с другими представителями младшего офицерского состава стоял в этот момент в центре площади, на которой проводилась проверка. Вся проверка в нашем лагере занимала почти час. - Герр комендант, - подошёл я со спины Рота со сжатыми за спиной кулаками, это было моей привычкой уже с давних пор, и встал рядом с ним. Тогда я был одет в свой плащ с фуражкой, потому что было уже довольно прохладно и пасмурно. – Что у вас здесь, всё в порядке? Пора бы заключённым уже приниматься за свою работу. - Герр полковник, все пленные на месте. Сейчас осматривают последние несколько человек вон там. Каких-либо происшествий не замечалось, хотя сегодня ночью я снова приказал своим людям отвести одного чеха в подвал, - сказал он уверенно, немного повернув ко мне голову, но при этом следя за ходом проверки. - Я давно заметил, что вам это доставляет особое удовольствие, уводить пленных по ночам, - сказал я утвердительно. - Герр полковник, вы же понимаете, почему я это делаю. Тем более, что до этой ночи подобных случаев не было уже полторы недели. Я прекрасно понимаю, что нам необходима рабская сила. Кстати, я иногда замечал это и за вами. Ведь вы не станете отрицать, что и вам нравилось казнить их, - ответил он. В этот момент на моём лице промелькнула странная ухмылка. До этого дня мне ещё никто не говорил подобных правдивых слов, что мне это нравится. На тот момент я даже на секунду не задумывался о том, правильно ли я поступаю и есть ли у меня право без причины убить того или живого человека, ни в чём, собственно говоря, не повинного. Я был обычным, самым простым офицером, которого именно так и воспитывали с детства. - Знаете, герр полковник, что чувствует солдат Рейха, убивая пленного? – спросил Рот. - Отдачу винтовки, - быстро ответил я. - Точно! – ответил Рот, посмеиваясь. - Герр майор, не забудьте, что необходимо ещё закончить все приготовления в конференц-зале. Через несколько часов должен прибыть Ларс Гроссер из Берлина с проверкой. По правде говоря, я не хочу, чтобы Вы особо заводили с ним разговор, - предупредил я Рота. - Всё уже практически готово, полковник. - Этот Гроссер… Он тот ещё ублюдок. Не уважает никого и ничего. Обычный плут, любящий вкусную еду, вино, женщин, только он ещё кровожаднее, чем ты. Адриан, хочу вас попросить, чтобы вы не заводили особых диалогов с ним. Дайте мне во всём разобраться. Он пробудет у нас два дня, поэтому старайтесь не показываться ему на глаза. Я почти уверен, что это он подставил Юнге, когда того снимали с должности адъютанта фюрера. - Это очень громкое заявление, герр полковник. Вы не боитесь, что если о ваших словах узнают, вы можете пострадать? – спросил Рот. Я взял небольшую паузу и хотел уже ответить маойру, как вдруг в этот момент было дано подтверждение, что все заключённые на месте. Мы с Ротом уже собирались уходить, но когда повернулись, то увидели, что из одного ряда выбежал маленький мальчик на вид лет десяти. Команды разойтись ещё не было, он просто взял и побежал в сторону. Тут же из другой колонны выбежала женщина, крича и подзывая мальчика. Это была его мать. Два надсмотрщика завели её обратно в колонну. Я и Рот отправились за мальчиком, которого уже поймали. Адриан взял его за шкирку и с силой повёл в центр площади. Он бросил мальчика на землю и достал свой пистолет. Крики женщины доносились до меня, и я приказал привести её сюда же к нам. Она сразу обняла его со слезами и истерикой. Было ощущение, что она могла умереть даже просто от своей ужасной, дикой истерики и рёва. Её лицо покраснело от повышенного давления. Мальчик тоже обнял её, но он был на редкость спокоен. - Я умоляю вас, прошу, не трогайте его, не надо! – выкрикнула женщина сквозь свои слёзы. Она упала нам в ноги, но один из солдат пнул её в живот ногой в сторону. Она лежала практически без движения. В лагере была полная тишина, и можно было услышать даже пение птиц. Было ощущение, что лагерь просто вымер. - Отведите женщину в её барак и накажите, как положено, - приказал я двум надсмотрщикам. - Как быть с мальчиком, герр полковник? – спросил меня стоявший поблизости роттенфюрер. - Скажите ему, чтобы он шёл обратно в свою колонну. Один, - выдержав паузу, сказал я тихо. Моя пауза продолжалась, я решил закурить. Роттенфюрер поднял мальчика и толкнул его в сторону своей колонны, в которой также стояли и другие дети. Мальчик прошёл шагов 20. Он шёл тихо и медленно. Даже не знаю, о чём он думал на тот момент, а в этот момент Рот сказал мне: - Герр полковник, разве так мож… - я прервал его и он не смог закончить предложение. Я попросил Рота подержать мою сигарету, выхватил у одного из солдат винтовку, немедленно развернулся и при полной тишине выстрелил одним выстрелом мальчику в затылок. Он упал, а эхо от выстрела всё ещё доносилось до нас. Я отдал охраннику его винтовку, забрал у Рота сигарету, но, выкурив ещё всего один раз, бросил на землю. - Ладно, отдавай приказ разойтись и пусть они принимаются за дело, пока я ещё кого-нибудь не захотел пристрелить, - вырвалось у меня. – Пойдём, Рот, у нас ещё много дел на сегодня, надо подготовиться, а вечером я приглашаю тебя к себе на праздник. - А что за повод, герр полковник? - Сегодня у моей жены, Эммы, день рождения. Я надеялся, что ты почтишь нас своим присутствием там, - с улыбкой предложил я ему. - С радостью! – громко сказал Адриан. Однако тогда я ещё не представлял себе, что этот праздник может оказаться для меня началом конца, так как, к всеобщему удивлению, на него в будущем захотел пожаловать Гроссер.