Офицер

Тяжёлая железная дверь в камеру с грохотом и скрежетом распахнулась, и на пороге я увидел одного из надсмотрщиков своей камеры, который принёс мне очередную небольшую дневную порцию еды. Он бросил её на пол, а затем ногой подвинул в мою сторону небольшой кусочек чёрствого хлеба, которым меня здесь кормили. С того момента как меня схватили, прошло уже несколько недель. Весь свой путь до тюрьмы я преодолел с мешком на голове, который с меня никогда не снимали. Я не могу сказать, по какой дороге мы точно ехали, где останавливались и что вообще происходило вокруг. После того, как меня посадили в эту одиночную гнилую камеру, из неё уже я никуда не выходил. По правде говоря, я не уверен даже и в том, доживу ли до завтра. Единственное, что может меня утешить, это мысли о семье, с которой нет возможности связаться. Не сомневаюсь, что Фридрих позаботился об их безопасности после известий о том, что случилось в Мюнхене. Я готов отдать всё за то, чтобы отослать им хотя бы одну весточку о себе. Я смотрю в окошко средних размеров с решётками, вижу как на улице идёт снег. Во время такой погоды и в обычном доме будет очень прохладно, что придётся одеваться теплее. В сырой прогнившей камере мороз и холод ощущаются ещё сильнее. А на мне лишь обычная серая рубашка, чёрные обычные штаны и резиновые сапоги, которые пришлось одевать без носок. Иногда, сидя здесь, я представлял себе тёплый уютный дом, в котором можно развести камин, сделать горячий шоколад, сесть на диван с женой. Это было самое уютное и тёплое время. Однажды я смотрел один из американских фильмов, в котором была высказана мысль о том, что рай, может быть, это то время, которое является самым счастливым для человека. Сидя здесь, поневоле можешь задуматься о том, что ждёт тебя, когда наступит твоё время. Я бы хотел надеяться и верить в то, что рай действительно такой. Возможно, я окажусь в самом счастливом для себя времени, если буду искренне раскаиваться в своих грехах. Если мне суждено предстать перед судом Творца, то, возможно, мне стоит начинать уже сейчас. Я отложил свой дневник в сторону, так как моя предыстория до нынешних дней была закончена. Остаётся лишь сидеть и ждать, что произойдёт дальше. А может быть, ничего. Возможно, мне просто дадут сдохнуть здесь, как крысе, где-нибудь в углу. Мои мысли прервал такой редкий и непривычный разговор за железной дверью камеры. Из-за её толщины я не могу расслышать речь. Однако представляю, что разговор идёт между тремя или четырьмя людьми. Вполне вероятно, что за мной могли прислать одного из надсмотрщиков тюрьмы для отвода на допрос. Когда я был арестован в Мюнхене, со мной никто ещё не говорил из высокопоставленных и наделённых властью лиц. Однако мне кажется, что допрос такого уровня должен проводить не обычный офицер из штаба тюрьмы, а специально присланный из Берлина старший офицер СС. Будет логично, если Гроссер пошлёт на мой допрос целый ряд офицеров из центрального штаба СС. Я не удивлюсь, если сам Ларс Гроссер лично приедет допрашивать меня, чтобы в конечном счёте подписать приказ о моём немедленном расстреле на заднем дворе. Возможно, он бы даже прихватил с собой своего нового дружка, свою «шестёрку» Франка фон Вебера. Человек без чести и достоинства, которому я доверил командование нашей армией и который в конечном счёте продался за 30 Серебренников Ларсу Гроссеру. Впрочем, размышления о Гроссере и фон Вебере лишь только усиливают мою головную боль, которая не прекращается уже довольно долго. Что сделано, то сделано и мои размышления не повернут время вспять. Остаётся лишь дождаться своей судьбы и принять её, какой бы она ни была. Я поднимаюсь со своего места, чтобы подойти к двери и прислушаться к разговору. Я слышу такие слова, как «приказ» и «немедленно». Больше ничего расслышать не могу, хотя слышаться отдельные фрагменты слов, но собрать мозаику воедино у меня не выходит. Со временем разговоры за дверью камеры стихли. Я отошёл от двери и вернулся обратно на своё место. От здешнего холода моё тело окоченело, но никаких сил на то, чтобы размяться у меня уже не было. Я очень сильно устал. Я решил лечь, а время, тем временем тянулось и тянулось. Казалось, я попал в вечность. Вдруг дверь в камеру с железным скрежетом резко распахнулась. Я лежал, но чувствовал, что за моей спиной стоят несколько человек. Один из них ударил меня не слишком сильно ногой в позвоночник. - Вставай, грязная свинья, - твёрдо приказал голос за моей спиной. – Я кому говорю, ублюдок! – послышалось второй раз. После этих слов меня схватили с двух сторон двое других надсмотрщиков, которые пришли вместе с типом, который только что приказывал мне подняться. Меня поднимают за руки и прижимают к стенке. Двое парней - обычные надсмотрщиками. На них надета самая обычная форма чёрного цвета с чёрными кепками. Тот, кто пытался поднять меня ударом в спину и словами, одет не как эти двое. На нём одета форма офицера СС в чине Оберштурмфюрера СС. Я смотрю прям ему в глаза, а он – в мои. Мы обмениваемся взглядами ещё несколько секунд прежде чем он решает сделать ко мне несколько шагов, становясь, как будто, всё выше и выше в росте. Подойдя ко мне практически вплотную, он оказывается на полголовы выше меня. Смотрит мне в глаза и теперь на его лице появилась отвратительная ухмылка. Спустя ещё несколько секунд он достаёт с пояса свою небольшую чёрную дубинку, решая ударить меня ею прямо в печень. Появляется невероятно острая боль, от которой я ещё не сразу могу выпрямиться, однако мне помогают двое надсмотрщиков по бокам. Теперь офицер СС достал небольшой перочинный ножик, подставив его конец к моему глазу. - Я бы с радостью заживо вырезал у тебя оба этих замечательных глаза, а потом скормил бы помойным крысам, что обитают здесь неподалёку, - проговорил офицер с ухмылкой на лице. – А будь моя воля, я отправил бы тебя в подвал одного из наших концентрационных лагерей, где мы с тобой вдвоём на славу побалуемся. Например, вместо глаз я бы с радостью залил тебе в глазницы как можно больше горячей смолы. Как ты смотришь на это? – уже с небольшим злобным смехом проговаривал офицер. Он отошёл от меня, продолжая заливаться смехом и говоря себе под нос - Ха-ха-ха, какая ирония, как ты смотришь на то, чтобы залить в глазницы горячей смолы, - он продолжал заливаться смехом, однако через несколько секунд вновь был серьёзен как и в те первые секунды, что я увидел его. - Вообще-то, я пришёл сообщить, что в данную минуту тебя ожидают в кабинете для допросов. На тебя приехали посмотреть очень важные персоны из Берлина, - начал он говорить, уже при этом проверяя магазин в своём пистолете. – Сегодня решится твоя судьба. И если всё сложится удачно лично для меня, то совсем скоро ты попадёшь в мои лапы, а они давно хотят до тебя добраться. Не могу понять вас и какого вам сейчас, герр полковник. И даже не смогу понять, какого будет, если после допроса будет принято соответствующее решение. Я лишь хочу, чтобы этот процесс поскорее закончился и я получил бы то, что должно принадлежать мне и СС, - закончил он. Я лишь смотрю на него и слушаю всё, что он говорит мне. Я не сказал ни слова ему в ответ. По правде говоря, любые слова и продолжение данного разговора будет идти не мне на пользу и не в моих интересах. Я и сам хочу, чтобы всё поскорее закончилось. Какое бы решение ни было принято, для меня главное не сломиться перед теми трудностями, что ожидают меня. Скорее всего, и сам офицер ожидал, что я отвечу ему что-нибудь после всего того, что он мне сказал. Но я не говорил ни слова и, признаться, его это молчание выбило из колеи. Он подходит ко мне всё ближе и вновь наносит удар, но на этот раз в нос, отчего я падаю в сторону, однако надсмотрщики продолжают держать меня. На лице офицера появляются ярость и злоба от моей невозмутимости. Возможно, я так невозмутим просто-напросто из-за всё той же усталости и бессилия. Офицер поправляет свою причёску, приглаживая волосы, а затем приказывает вести меня на допрос. - Что ж, ведите его. Члены комиссии уже заждались. Хочу поскорее получить свой приз и убраться отсюда, - проговорил он, вытирая пот со лба платком. Меня поволокли из камеры. Меня ведут по длинному тёмному коридору. Это очень мрачное помещение, в котором горят лишь несколько лампочек. В основном днём свет попадает сюда из небольших окошек, расположенных слева от меня под потолком. Даже здесь на окнах присутствует толстая металлическая решётка. Сама атмосфера этого коридора для меня сравнима с той, которую я чувствовал, когда спускался и ходил по узким коридорам подвалов концентрационных лагерей. Холод пробирал до костей. Признаться честно, я удивлён тому, что сидя в своей камере всё это продолжительное время не заболел тяжёлой формой простуды и до сих пор жив, так, по понятным причинам, никаких лекарств и помощи врачей мне, как государственному преступнику, не полагается. Я еле волочу ноги, а двое надсмотрщиков по бокам явно очень сильно надрываются, пытаясь меня вести на встречу своей судьбе. Офицер СС идёт впереди меня. Со спины я вижу его расстёгнутую кобуру, из которой на меня смотрит рукоять его пистолета. Всё это выглядит так, будто офицер специально не стал до конца застёгивать свою кобуру, при этом дразня меня и моё желание вырваться из рук надсмотрщиков и вытащить его пистолет, приставив прямо ко лбу его дуло. Но у меня совершенно нет сил на это. Можно сказать, что план этого офицера явно можно считать успешным. Пройдя ещё несколько десятков метров коридора, в котором теперь начинают появляться резкие и частые повороты, мы попали в отдел, где сидят другие заключённые. Здесь не было таких отдельных камер, какая была у меня. Все камеры были многоместными, в которых могло поместиться до пяти заключённых. При этом размер самих камер составлял 6,5 на 6 метров. В своё время, будучи ещё одним из высокопоставленных офицеров СС, я лично проводил осмотр подобных камер. Размер замерялся лично при мне и сведения заносились в архив лично мной. Такие камеры являлись стандартом во всех тюрьмах страны. Сейчас данные камеры в данной тюрьме были практически заполнены всем оппозиционерами Рейха. Люди содержались примерно в таких же условиях, как и в одиночных камерах в подвалах наших концентрационных лагерей. Люди страдали сильным истощением, сидя при этом на абсолютно холодном бетоне в одних рваных обносках. В некоторых камерах было настолько сыро, что местами образовывались даже лужи. Делая осмотр таких тюрем, можно было наблюдать, что некоторые из заключённых лежали в подобных лужах грязи. Естественно, заключённые умирали прямо на полу. Были случаи, что в довольно крупных тюрьмах, при большом количестве отделов, осмотр подобных камер мог не проходить неделями. Спустя некоторое время людей находили мёртвыми на полу. Если труп на вид был ещё довольно свежий, его могли отдать здешним сторожевым псам. Если честно, подобные места для меня всегда казались ещё одними концентрационными лагерями, при этом просто закрытыми. И хуже всего осознавать для себя сейчас то, идя вдоль подобных камер, что я лично, будучи наделённым некоторой властью, поспособствовал развитию данной системы тюрем. Я смотрел по сторонам, ловя взгляды тех, кто там сидит. Некоторые из них не сводят с меня взгляд. При этом я чувствую ответственность за то, что происходит в данный момент перед моими глазами. Ужас, страх и отчаяние людей, которые умрут здесь. Мы прошли ещё, и теперь попали в нужный нам отдел допросов. Здесь начались различные офисы, включая офис руководителя отдела. Нас встречают несколько охранников. Беседу с ними начал вести офицер, идущий впереди меня. Я даже не обращал внимания на то, о чём они разговаривают, да и это вряд ли имеет сейчас какой-либо смысл. Мы прошли ещё немного и теперь находимся перед той комнатой, в которой меня должны будут допрашивать. Здесь по-прежнему горят обычные небольшие лампочки, а помещение тёмное и мрачное. В духе Рейха. Один из охранников открывает тяжёлую металлическую дверь, которая скрипит примерно также, как и дверь моей камеры. Меня завели в кабинет и усадили на стул перед довольно длинным столом, за которым сидело три человека. На всех была одета форма СС, хотя сначала я сомневался в этом, так как в кабинете практически отсутствовало освещение. Здесь горит единственная лампочка в углу, которая хоть и освещает комнату, но не полностью. Однако спустя некоторое время я смог разглядеть петлицы на форме офицеров, однако сами лица я пока так и не увидел. - Герр Рейхсфюрер, герр Штандартенфюрер, герр Оберфюрер. Заключённый Мартин Гроссманн прибыл согласно расписанию. Будут ли ещё какие-либо распоряжения? – спросил довольно вежливо шедший всю дорогу впереди меня офицер. Однако, услышав из его уст «Рейхсфюрер» я практически сразу прихожу в себя. В центре стола сидел Рейхсфюрер СС Карл Франке, с которым я был знаком уже довольно давно. Мы не были с ним лучшими друзьями, если так можно сказать, но отношения у нас были довольно хорошие. Мы могли спокойно общаться в неформальной обстановке в нерабочее время, когда я был в Берлине по различным делам. Если у меня есть возможность коротко охарактеризовать Карла, то я отвечу, что он мне чем-то напоминает Фридриха – отважный человек, знающий своё дело. Однако это была наша первая встреча лицом к лицу с тех пор, как начались события примерно годичной давности. В различных немецких изданиях упоминалось о том, что думает Рейхсфюрер СС Карл Франке о событиях и гражданской войне, которая началась в стране. Если коротко, то его комментарии, в основном, ограничивались фразами: «Без комментариев. «Охранные отряды» (с нем. Schutzstaffel (SS) — «охранные отряды») занимаются данным вопросом. Прессе на данный момент мне ответить нечего». Я не знаю, что творилось внутри него после известия о том, что я совершил, однако сейчас, я думаю, всё станет ясно окончательно. Только Рейхсфюрер, согласно нашему закону, имеет право подписать приказ о судьбе политического заключённого такого масштаба, каким обладаю я. - К вам вопросов больше нет, герр Оберштурмфюрер, вы можете ждать за дверью, - ответил Оберфюрер, докуривая свою сигарету. Он вышел за дверь, закрыв её за собой. Теперь в кабинете были лишь я и трое высокопоставленных лиц СС. Можно начинать. - Здравствуйте. Вы присутствуете здесь по причине ареста за политические преступления против фюрера и Рейха. На допросе присутствуют Рейхсфюрер СС Карл Франке, Оберфюрер СС Юрген Бирман и я, Штандартенфюрер СС Клаус Бауэр, - произнёс Бауэр глядя меня прямо в глаза. В этот момент Франке поднёс к себе моё личное дело, в котором была указана вся информация обо мне за всё время службы в СС. Такие же личные дела лежали и перед Бирманом и Бауэром. Франке молча медленно листал страницу за страницей, как будто вглядываясь в каждое слово, что там напечатано. - Вас зовут Мартин Гроссманн. Вы родились в городе Франкфурт-на-Майне и год назад служили в войсках СС в чине Штандартенфюрера. Год назад были куратором концентрационных лагерей «Берлин» и «Плашув». Позже вам были предъявлены обвинения в измене Родине, государственных преступлениях и убийстве. Это так? – твёрдо спросил меня Бирман, вновь закуривая новую сигарету. - Да, всё это так, - наконец, произнёс я первые свои слова с момента ареста ещё в Мюнхене. Теперь мне предстояло пересказать допрашивающим меня офицерам всю историю последнего года от начала до момента ареста. Я начал с того момента, как стал куратором концентрационного лагеря «Берлин». Всего на рассказ истории ушло около 45 минут. П ходу допроса два офицера по бокам Карла задают мне различные вопросы, ответы на которые я давал довольно быстро, проясняя тем самым некоторые моменты, которые их интересовали. Все мои слова заносились записывались на диктофон, который в начале допроса на стол положил Бауэр. За всё время допроса Карл не задал мне ни одного вопроса и даже ни разу не посмотрел мне в глаза. Он продолжал смотреть то в окно, то листая моё личное дело, подолгу застывая на одной странице. Мне кажется, он ждёт какого-то определённого момента, чтобы лично поговорить со мной. С глазу на глаз, выставив при этом за дверь своих помощников, если их так можно назвать. Несмотря на всю важность допроса, Рейхсфюрер имел и полное право на то, чтобы проводить допрос политического заключённого в одиночку. - Скажите, а что вы в общем думаете о самом немецком народе, как высшего представителя арийской расы? Наш фюрер Рейха Адольф Гитлер однажды сказал: «Если поделить человечество на три категории: творцов культуры, ее носителей и ее разрушителей, то представителем первой следует считать лишь арийцев... Немецкий народ - воплощение достоинств арийской расы, он призван в качестве расы господ подчинять себе менее ценные народы, прибегая к любым средствам принуждения». Неужели вы не согласны с этим высказыванием, с учётом того, что тоже являетесь немцем, причём чистым? – решил спросить у меня Бирман после того, как я закончил рассказывать события последнего года. Но мой ответ и в этот раз не заставил себя ждать. - Позвольте, как же мы можем говорить о каком-либо превосходстве, если посмотрим хотя бы на то, в каких условиях мы с вами в данный момент находимся, - ответил я, обведя руками мрачное помещение, в котором мы находились. – Впрочем, мне кажется, что вся суть понимания превосходства, если так можно сказать, заключается, прежде всего, во внутреннем мире человека. Человека в глазах других определяют его поступки. Некоторые поступают так, некоторые – иначе. Хотя я и понимаю, что все люди на Земле – разные, а их поступки могут признавать и почитаться одними, но в глазах остальных человек может стать самым настоящим животным. Но я бы хотел процитировать вам одну из фраз покойного фюрера Адольфа Гитлера в продолжение вашей: «…Пусть тот, кто хочет жить, вступает в борьбу, а тот, кто не хочет воевать в этом мире вечной борьбы, не заслуживает права на жизнь». У каждого есть право на выбор. Люди сделали свой выбор, и с этим придётся мириться, а гордыня является смертным грехом, – ответил я сидящим двум офицеров, которые находились по бокам Карла. Я чувствовал, что Карл хочет остаться со мной наедине и с ним у меня есть отдельный разговор. Офицеры не ответили мне ничего, а лишь сделали у себя кое-какие пометки, однако я не мог разглядеть то, что они писали там. Неожиданно в разговор вступил и Карл, который, наконец, приказал выйти на время за дверь своим помощникам. - Выйдите за дверь. Я хочу поговорить с заключённым лично. Все слова в этом кабинете уже сказаны. Запись на диктофон есть и на все нужные вопросы герр Гроссманн ответил. Я хочу провести последний допрос с глазу на глаз прежде чем подпишу соответствующий приказ, господа, - вежливо и довольно тихо сказал Карл. Бирман и Бауэр понимали, что они не имеют права ослушиваться приказа высшего начальства и, по сути, третьего человека во всём Рейхе. Они не спеша встали из-за стола и направились к выходу. Дверь в комнату была довольно толстой, поэтому наш с ним отдельной разговор, скорее всего, никто не услышит. Офицеры вышли и теперь мы остались наедине. Первые несколько секунд мы просто сидели и смотрели друг на друга. - Даже не верится, что за последний год произошло столько дерьма. Я узнал о том, что ты задумал сразу же, однако, зная тебя, я старался сдерживать ситуацию и не давать развитию хода дела в СС. По правде говоря, Мартин, я даже не знаю что и сказать тебе сейчас, - начал беседу Карл выйдя из-за стола и подойдя к небольшому окошку. Некоторое время он смотрел куда-то в даль, а затем вернулся в реальность. - Мне кажется, Карл, объяснять что-либо уже не имеет никакого смысла. Что сделано, то сделано. По крайней мере, мы пытались что-то изменить. Я, и не только я, не могу смотреть на всё то, что происходит в стране на протяжении вот уже десятков лет. Я не стремился к роли героя. Я лишь выполнял свой долг. Но кто-то выполняет долг перед Родиной, а кому-то судьба определила выполнить долг Человеческий, - ответил я. В кабинете на некоторое время вновь опустилась тишина. – После объявления в стране военного положения, первым делом войска были введены в Краков, ведь именно оттуда ты проследовал на юг страны. Было очень много смертей, Марти. Обычные люди: женщины, дети. Все. Выстрелы не прекращались, - продолжил он. - После того, как мы покинули «Плашув», в Кракове осталась девушка по имени Ханна. Ты помнишь такое имя, ведь ты видел списки тех, кто погиб в те дни там. Ханна Рот, - спросил я его. - Да, кажется, помню. Судя по той информации, что я получил, она была супругой коменданта концлагеря «Берлин» Адриана Рота, - ответил он. - Они должны были прожить достойную жизнь, - начал я, посматривая в окно. – Не должны люди погибать напрасно, а Адриан и Ханна погибли именно так, и ещё много миллионов просто людей, Карл. Никого не пощадят, - ответил я ему твёрдо. После этого мы немного помолчали. Карл первым прервал молчание. - Я связывался с Фридрихом, - вдруг сообщил мне Карл. И, по правде говоря, эта новость привела меня в некоторый шок, но теперь я был ещё больше увлечён тем, к чему приведёт в итоге нас наш разговор. – Тайно. Через секретные каналы связи сразу после твоего ареста. Всего пару раз. Он в Бухаресте. Я сообщил ему о твоём положении. По его словам, он готовится к новому походу на Берлин. Однако, всё будет не так просто, как кажется, - продолжил Карл с довольно грустным лицом и небольшим вздохом. – После твоего ареста фон Вебер дал приказ хорватским властям разобрать железнодорожные пути, по которым должны были проехать составы Фридриха. Он был готов начать операцию немедленно, но он бы просто физически не был в состоянии успеть, - закончил Карл. По правде говоря, я ожидал подобных действий со стороны фон Вебера. Лично я в подобной ситуации отдал бы такой же приказ, что значительно ограничить возможности неприятеля с различных фронтов. - Но страна по-прежнему находится в состоянии гражданской войны. После твоего ареста полное командование войсками взял на себя Фридрих. Теперь он готовится начать второй штурм, однако…, - здесь Карл сделал ещё одну паузу. Я прекрасно понимал, что он хотел сообщить мне. – Однако, мне жаль, Марти, но сегодня я должен подписать приказ о твоём расстреле за государственную измену. Приговор должен быть исполнен немедленно после подписания приказа, мне очень жаль, - тихим голосом произнёс Карл. - Ни ты, ни я не должны быть столь удивлены подобному решению. Это решение было очевидно с тех пор, когда война только лишь начиналась. При любой ошибке, при любой оплошности и если бы мы проиграли эту войну, нас бы всё равно расстреляли, - со спокойным голосом произнёс я. Карл ничуть не удивил меня и даже не привёл в особый шок, хотя мне, чисто по-человечески, очень непривычно осознавать тот факт, что это, вероятно, мой последний час. Остаётся лишь вспомнить всё то хорошее, что было в моей жизни до событий годичной давности. На ум сразу же приходит то самое ценное, за что я готов пожертвовать многим, даже жизнью, если это поможет их обезопасить – моя семья. - Фридрих также прислал мне фотографию всей семьи и отсканированную копию письма от Эммы, Мартин. Вот они. Считаю, что последние мгновения тебе нужно провести с ними. Если хочешь, я могу позволить тебе остаться здесь наедине с ними. По закону, даже у подобных заключённых есть право на последнее желание. Что скажешь? – передав мне письмо и фотографию, спросил Карл. Я не знал, что и ответить. С одной стороны, и хотелось побыть одному, но когда рядом есть друг, с которым можно просто поговорить… В итоге, Карл вернулся за стол, а я начал читать письмо Эммы. Некоторые моменты заставляли меня улыбаться, чего меня сейчас очень не хватало. Я рад тому, что может и так, но провожу последние свои мгновения вместе с семьёй, могу видеть их хотя бы фотографии и запомнить их такими жизнерадостными. Возможно, офицеры за дверью прождали довольно долго, но они не имели права вмешиваться в личный допрос Рейхсфюрера, пока он сам не вызовет их обратно. - При встрече с Фридрихом и твоей семьёй я обязательно найду, что сказать, Марти, - сообщил он мне. - Лучше просто обними их всех покрепче. Это моё последнее желание. Исполнишь его? – спросил я его. Карл из тех людей, что никогда не подводили. И сейчас я был полностью уверен в том, что он выполнит свою просьбу. В ответ он отчётливо кивнул мне. - Ну что же, пора вызывать Бауэра и Бирмана обратно. Пора, - наконец, сказал Карл. В кабинет вернулись Бауэр и Бирман. Карл положил на стол тот самый приказ. Я смотрел на то, как он подписывает его, не пропуская ни одной линии в его росписи. Глядя со своего места, я видел там очертания своего имени. Все офицеры расписались следом за Карлом, а затем был вызван один из сотрудников охраны, которому Карл и передал данный приказ. Он, Бирман и Бауэр встали со своих мест, а затем Карл объявил. - Заключённый Мартин Гроссманн, комиссия приняла соответствующее решение на основе законодательства Рейха. Фюрер и комиссия допроса вынесла вам следующий вердикт: смертная казнь. Приговор должен быть приведён в исполнение сегодня в течении часа с момента оглашения приговора. Допрос закрыт, - объявил Карл. Сотрудник охраны, Бирман и Бауэр забрали личные дела, которые лежали перед ними. Карл последним решил покидать кабинет. Проходя мимо меня, он положил руку мне на плечо и мы перекинулись с ними ненадолго взглядами, а затем он коротко произнёс: - Мы будем продолжать бороться. Меня вели за руки с двух сторон два сотрудника охраны. Приговор должен пройти на территории тюрьмы, но не на заднем дворе, а на центральной площади, где всё уже было подготовлено. Это будет публичная казнь на глазах Рейхсфюрера и многих других. Мы шли вновь по узкому холодному коридору, а моё дыхание и сердцебиенье участились. В данной ситуации это ведь очень естественно, каким бы твёрдым и непоколебимым я не казался внешне. Я был таким же простым человеком. Один из тех, кто вёл меня, открыл дверь, ведущую на улицу. Яркий солнечный свет ослепил меня, при этом я мгновенно почувствовал леденящий душу и всё моё существо холод. Осталось пройти метров двести до места, с котором я отправлюсь, надеюсь, в то самое счастливое время, тёплое и уютно. Мне бы хотелось верить, что после звуков выстрела я окажусь именно там. Меня вели довольно быстро, однако каждый шаг кажется настоящей вечностью. Лично я сравнил бы этот момент с пребыванием в своей камеры до момента, когда меня отвели на допрос сегодня днём. Мне казалось, что мы никогда не дойдём до того самого места, однако мы пришли. Это была довольно обширная площадь, а многочисленная толпа в связи с подобной публичной казнью создавала, так называемое, живое или лучше сказать живое полукольцо. Меня поставили к стене, а люди стояли по бокам и спереди меня. Вижу, как на изготовку идут трое вооружённых винтовками солдат вермахта. Моё дыхание по-прежнему такое же частое и практически непрерывное. Могу лишь представлять, что случится после того, как прогремят три выстрела. Солдаты вышли на свои места. Каждый из них стоит на расстоянии около метра друг от друга, а сами собравшиеся стояли на расстоянии примерно 20 или 30 метров от меня. На площади стояла абсолютная тишина. Я могу услышать, как бьётся моё сердце. Вдруг тишину прервал резкий и громкий голос Юргена Бирмана о том, что пора начинать. - Готовсь!..., - прокричал Бирман со своего почётного места. Он, Карл и Бауэр, а также другие приглашённые из Берлина, как мне показалось, лица, стояли в центре полукольца напротив меня. Я услышал три отчётливых щелчка винтовок своих палачей. Мои мышцы напряглись ещё сильнее. Дыхание участилось, на мгновение я даже закрыл глаза, чтобы представить лишь свою семью и всё то самое хорошее, что происходило в жизни. Наверное, у меня перед глазами начала пробегать вся моя жизнь, и мои мысли не могло прервать следующее слово Бирмана. - Цельсь!... – с таким же рёвом прокричал он. Я открыл глаза и увидел смотрящего прямо на меня Карла. Я увидел, что он еле заметно кивнул мне. Через секунду я сразу вспомнил те его слова, которые он сказал мне в комнате для допросов перед тем, как меня вывели на тюремную площадь. Затем мой взгляд упал на Бирмана, который уже был готов произнести самое последнее слово в моей жизни, однако… Вдруг по тюрьме загудел сигнал тревоги, который обычно включается во время каких-нибудь катастроф. Экстренная система оповещения. Поначалу все удивлялись, что случилось, но через мгновение все увидели, что в воздухе летит группа истребителей и воздушных бомбардировщиков. Я не мог спутать их с какими-либо ещё моделями самолётов. Именно такие производились на фабриках нашей армии в течении последнего года. Пролетая над нами, бомбардировщики начали бомбить окресности тюрьмы, а истребители пошли на снижение. Мгновенно собравшейся толпой овладела безумная паника, которая погнала всех куда-то. Я стою ещё несколько секунд прежде чем что-либо предпринять. Единственное, что я хотел сделать, найти ближайшее безопасное укрытие. Я двинулся с места, а затем услышал один выстрел. Всего один. Вдруг моё тело охватил холод, и это был не тот холод из-за той зимы, которая была в это время года. Остановившись, я увидел, что меня ранили в живот. Я упал на колени, а затем услышал ещё один выстрел. Пуля попала в правую грудь. Найдя в себе силы поднять голову, я увидел, что надо мной стоит Бирман, который сделал два выстрела из своего пистолета. Он смотрел прямо на меня и улыбался, готовясь произвести третий выстрел, но буквально через секунду его оттолкнул в сторону Карл. Это было последнее, что я увидел. Я упал на бок, видя то, как Карл пытается бороться с Оберфюрером, который присутствовал сегодня при моём допросе. В глазах темнело, но я вижу, что Карл сумел отобрать у Бирмана оружие. Карл избил его очень сильно. Как только он встал, чтобы подбежать ко мне, в глазах потемнело окончательно. Не нужно теперь лишних слов. Я просто отправлюсь на встречу своему самому счастливому времени. Теперь лишь одному Богу известно, что случится в будущем со всеми теми, кем я дорожил и кто дорожил мной и моими идеями. Я не знаю, обретут ли люди свободу, станут ли они счастливыми, чем закончилась эта смертельная война и история о многих судьбах и жизнях, но моя роль в ней на этом завершена.