Ловушка для коршуна

Ацинук не был далёк от истины, говоря о войне: новый король вполне мог её объявить. Топсед Седьмой, неискушённый в политике, этикете и различных науках, обожал всё, связанное с военным делом. Горделиво задирая подбородок, он безуспешно копировал военную выправку, мужественно снося неудобства, причиняемые колотящейся о бедро шпагой. Начитавшись книг, прославляющих ратные подвиги его предков, монарх не видел причин улаживать оставленные ему в наследство старшим братом дрязги с соседями. Мысленно почивая на лаврах великого полководца, Топсед так и заявил министрам: зачем-де лебезить перед этими зазнайками, когда можно померяться с ними силой. Неизвестно, во что бы всё вылилось, если бы Абаж и Нушрок, повелев монарху помалкивать, не взялись править дипломатические отношения. Пока министры изощрялись в красноречии, умасливая иностранных послов, Топсед утешался, отплясывая на балах. Либо, реализуя полководческие амбиции, выезжал со свитой на охоту в заповедник Акзакс, где специально для его величества егеря загоняли красного зверя. Конфликта, таким образом, удалось избежать. Нушрок понимал: война обернётся для Королевства катастрофой. День ото дня в народе росло недовольство, прорываясь беспорядками то тут, то там. Зеркальщики, не страшась надсмотрщика, открыто пели запрещённые песни. Кривые зеркала украдкой разбивали по ночам. Установить виновных, покусившихся на святая святых, так и не удалось. Нушрок приказал патрулировать улицы во всех городах Королевства, но такая мера слабо помогла. Не приставишь же караульного к каждому зеркалу! Страна, в особенности столица Олкетс, походила на пороховой погреб. Достаточно одной искры, чтобы грянул оглушительный взрыв. И такой искрой могла стать война. Народный гнев, долженствующий обернуться против внешнего врага, мог с большей долей вероятности обратиться против короля и его министров. А они ещё и сами вложили бы в руки народа оружие! Никогда ещё Нушрок не чувствовал такого нервного напряжения, как в те дни, когда пытался если не предотвратить, то хоть отсрочить грозу. К тому времени, когда иностранные послы отбыли восвояси, он чувствовал себя выжатым лимоном, хоть и не выказывал усталости. Всё, о чём помышлял министр — как можно скорее покинуть Олкетс. Там, в старом замке, со всех сторон стиснутом скалами, он всегда находил покой и уют, восстанавливал душевные силы. Потом подумает, как усмирить дерзких зеркальщиков. Всё потом. — Славно мы потрудились, дорогой друг, — пророкотал Абаж, растягивая пухлые губы в улыбке. — Со стороны короля будет свинством не закатить пир в нашу честь. — К чёрту пиры! К чёрту недоумка Топседа! — буркнул Нушрок. — Лично я направляюсь домой, чтобы отдохнуть от придворной камарильи. — Понимаю ваше стремление, министр Нушрок. Говорят, вы переманили кухарку с дворцовой кухни, так теперь можете и дома наслаждаться королевскими обедами. Самое время оценить её таланты! — Ваши осведомители знают своё дело. Вы ловкач, Абаж! — Такой же, как и вы, Нушрок! Обменявшись любезностями, министры распрощались. Нушрок сердито кривил губы, перемалывая оставшийся после беседы неприятный осадок. Не то чтобы его волновала осведомлённость Абажа: новая кухарка — не такая уж тайна за семью печатями, кто угодно мог о ней узнать. Нушрока отчего-то тревожило совсем иное: не заподозрил ли его Наиглавнейший министр в попытке завести любовницу. В последней фразе Абажа ему почудился двусмысленный намёк. Хотя пусть даже и так, почему, собственно, он должен стесняться чьего-то мнения? Какая, в сущности, разница, кухарка или куртизанка, если все женщины устроены одинаково? Главнейший министр никогда не испытывал особого пиетета относительно женщин. Он делил их на обслугу и пустоголовых трещоток. Предназначением первых был труд в полях, у плиты или у ткацкого станка, вторых — наряды, балы, пустопорожние разговоры и показная благотворительность. Ну и общая для обеих категорий обязанность удовлетворять мужские потребности и производить на свет детей. Единственное исключение представляла собой Анидаг, сочетавшая изысканную женственность с практическим мужским умом. Но только потому, что дочь, по счастью, характером пошла в него и он сам занимался её воспитанием. Отличалась ли покойная Нибур от других женщин — этого Нушрок не знал. Он взял её в жёны по настоянию отца, полюбить не смог, лишь несколько привязался, когда она понесла от него дитя. Слишком мало времени провёл он с Нибур, чтобы как следует изучить её характер, привычки и выстроить отношения. Да ещё вмешалась война, украв часть отведённого им короткого срока. Осталась даже полудетская обида на жену за то, что единственный ребёнок оказался девочкой. Подарить ему сына Нибур не успела. Нушрок не тосковал по ней, просто первое время ощущал пустоту, словно вместе с Нибур исчезла частичка его мира. Он приказал убрать все вещи, напоминавшие о жене, и постепенно забыл её. Вторично Нушрок не женился. Зачем обременять себя лишними заботами? Он привык к постоянному окружению, к давно сложившемуся укладу. Сына-наследника нет, но его вполне заменяет дочь. Для утоления природных потребностей полным-полно доступных и неболтливых девиц. Россказни, циркулировавшие в народе, до сего дня его не волновали: говорят и пусть себе говорят. Собака лает, караван идёт. И тут вдруг какая-то кухарка, зацепившая сильнее, чем бы ему того хотелось. Настолько, что Нушрок по пути в замок даже ощутил нечто похожее на волнение, думая, как устроилась Аксал. В первую их встречу он отметил её молодость, пышущий здоровьем вид и довольно утончённое для простолюдинки лицо. Но отнюдь не эти качества засели в памяти министра. Аксал опустила голову под его взглядом, но не залебезила, не попятилась, как прочие, отвечала толково. Женщина, не похожая на остальных, не попадающая ни под одну из категорий. Женщина, излучающая тепло и ласку, никого не оставляющая равнодушным. Даже жаль, что она не из его круга. Тем временем Аксал освоилась в замке и перезнакомилась с его обитателями. Доброжелательный характер вкупе с природным обаянием помог ей быстро расположить к себе слуг, включая старую кухарку Торк. Постаралась она произвести приятное впечатление и на новую хозяйку. Представляясь госпоже Анидаг, Аксал поразилась, насколько дочь министра не соответствовала наскоро сложившемуся в её воображении образу истеричной притеснительницы, иссохшей от собственной злобы. Встретившее её нежное создание, казалось, не могло никого грубым словом оскорбить, не то что ударить плетью. Уж не приврал ли Бар? Голос девушки звучал мелодично, держалась она с особым изяществом, располагая к себе. И вместе с тем чувствовалось в ней что-то властное, хищное, нушроковское. Аксал, поняв, что за внешней хрупкостью кроется отчаянный характер, решила держаться с хозяйкой настороже. В общем же и целом взаимоотношения со всеми установились ровные. Одна лишь Асырк, камеристка Анидаг, брезгливо сжимала губы в ниточку и фыркала, стоило с ней заговорить. — Не обращай внимания, — пояснил Бар, — Асырк у нас любезна только с господами. Аксал и не думала переживать: было б из-за чего. Гораздо больше неприязни камеристки её интересовало отношение к ней Бара. Старый служака не упускал случая заглянуть на кухню под каким-нибудь благовидным предлогом, сидел за столом, не зная, куда девать руки, вздыхая, косился на Торк, видимо, мешавшую откровенничать. Аксал угощала его чаем, вела хозяйственные разговоры, делая вид, будто не понимает истинной цели визитов. Старая Торк однажды, когда Бар, поблагодарив за гостеприимство, удалился, произнесла с усмешкой: — Ишь, приглянулась ты ему. Ко мне, небось, по десять раз в день не заходил. — Сама вижу, тётушка Торк, не маленькая. — Так чего тянешь? Бар мужчина хороший, ты женщина одинокая. Или министра тебе подавай? — Выдумаете тоже, тётушка Торк! — вспыхнула Аксал. — Я не какая-нибудь там, я женщина порядочная. — Что ты, что ты, девонька, я ведь так только, — пошла на попятную старуха, — ты не серчай. Разговор был неприятен и Аксал прямо попросила Торк тему сводничества больше не затрагивать, мол, она как-нибудь сама разберётся с личной жизнью. Хранить верность покойному Нилифу она не собиралась, но и замуж покамест не тянуло. Чего она там не видала? Оно-то верно, конечно, надо присматриваться, вить собственное гнездо. Не век же одной маяться, скитаясь по чужим углам. Но Аксал привыкла уже рассчитывать сама на себя, быть никому не обязанной и ничем не связанной. Ацинук вон тоже не торопится остепеняться, дескать, семья не главное, надо сперва послужить людям. Только много ли наслужишь, давясь ртутными парами? Хорошо, хоть ей повезло с местом. Насчёт условий Нушрок не обманул: не хуже, чем на королевской кухне, а работы меньше. Комнату выделили не в пример каморке, которую она занимала во дворце. Словом, живи да радуйся, а Аксал скучала. Серые скалы, окружавшие замок, тяготили её. Ни деревца, ни кустика, травинки завалящей не сыскать. Повсюду одни камни да бурный поток, плюющийся пеной. На прогулку не уйти, Ацинука навещать рано, да и сообщать ему пока нечего. Тут поневоле прибытия Нушрока станешь ожидать, как праздника. Аксал и без того ловила себя на слишком частых мыслях о министре. И вот, наконец, Нушрок вернулся в родовое имение. Аксал слышала, как в ущелье затрубил рог, заскрежетали цепи, опуская мост. Двор тут же наполнился голосами, звоном подков и лошадиным ржанием. Министр вышел из кареты и протянул руки к спешащей навстречу Анидаг. — Дорогой отец, могу ли я поздравить вас с благополучным завершением переговоров? — лучезарно улыбнулась девушка, обнимая Нушрока. — Можете, дочь моя. Война Королевству больше не грозит. Ох, как же я устал! Что угодно отдал бы за горячую ванну и вкусный ужин! — Пойдёмте же скорее в дом, отец. Я распорядилась приготовить праздничный ужин в честь вашего возвращения. — Вы как всегда предусмотрительны, чудесная моя Анидаг, — просиял Нушрок и поинтересовался будто невзначай. — Кстати говоря, как там новая кухарка? — Милая женщина, чистоплотная, неглупая, — пожала плечами Анидаг. — Знает свою работу, все ею довольны. — Значит, я не ошибся в ней. Аксал не собиралась подслушивать разговор Нушрока с дочерью. Так уж сложились обстоятельства, позволившие ей оказаться в нужном месте в нужный час. Она собралась мыть посуду, однако Торк оттеснила товарку от таза с водой и щёлоком. Старуха, видимо, стремясь загладить вину за давешнее сводничество, предложила: — Ты, милочка, ступай отдыхать, я тут сама закончу. Спать не хотелось и Аксал решила выйти во двор, полюбоваться на звёзды, которые в горах хороши, как нигде на земле. Выскользнув через чёрный ход, она замерла, услышав приближающиеся голоса и шорох шагов. Как оказалось, не ей одной вздумалось прогуляться под звёздами. Женщина поспешила спрятаться за дверью, пока её не заметили. Можно было сразу уйти в комнату, но Аксал задержалась. — Ах, отец, вы же прекрасно знаете, что я умираю от скуки на балах. Мне по душе охота и верховые прогулки, — произнесла Анидаг. — Всё же вам не мешает иногда выезжать в свет, — усмехался Нушрок, — а то уж поговаривают, будто я нарочно прячу вас в замке. Непринуждённо беседуя, отец и дочь прошли мимо. Аксал, стараясь не шуметь, кралась за ними по пятам вдоль стены замка. Она очень боялась выдать своё присутствие, сердце уходило в пятки от стыда и страха. Она ещё никогда не подслушивала и понимала, что совершает гнусное деяние. Но перед внутренним взором её предстал Ацинук, этот пламенный борец за всеобщее счастье. Ради него… ради благого дела… она должна. И Аксал осторожно шла, пока шаги впереди не затихли. Кухарка прижалась к стене, напряжённо вслушиваясь в темноту, стараясь даже не дышать. Сначала Нушрок и Анидаг ни о чём таком важном не говорили. Аксал пожалела, что последовала за ними, нарушив уединение близких людей, искренне радующихся встрече. От зависти защемило в груди: ей приходилось только мечтать о подобных отношениях с родителями. Какое там! Отец частенько прикладывался к бутылке, а, выпив, поколачивал домочадцев, так что ей с матерью и братом приходилось бежать из дома, ночуя у соседей. Когда Ацинук возмужал, стало легче, отец, раз получив отпор, побаивался распускать руки. Мать, угрюмая, рано состарившаяся, задёрганая работой, не выказывала к детям ни капли нежности. Аксал и поспешила покинуть опостылевший отчий дом, выйдя за первого посватавшегося. Нилиф, правду сказать, был неплохим человеком, но ласки от него она никакой не видела. Сейчас Аксал стала свидетельницей совершенно иных отношений. Не то её удивило, что между родителями и детьми возможны любовь и доверие, а то, что Нушрок, суровый Нушрок, оказывается, нежно любит дочь. А говорят, сердца у него нет. Кухарка хотела было незаметно скрыться, но внезапно слух её уловил нечто интересное. — Как обстоят дела в зеркальных мастерских, отец? — Всё по-прежнему, дорогая Анидаг. Те же песни да требования прибавить жалование. По мне так бездельники не заслуживают и лишнего шорга, но задобрить их придётся во избежание новых волнений. У девушки на сей счёт имелось иное мнение. — А я бы указала на дверь всем несносным крикунам. Через месяц-другой они на коленях просились бы обратно. — Уверяю вас, милая Анидаг, — убеждал Нушрок, — опасны не крикуны, а те, кто исподтишка сеет раздор. Ничего, Кенеф выяснит, кто мутит воду. Однако стало довольно свежо. Не вернуться ли нам в дом? Нушрок и Анидаг удалились. Аксал стояла ни жива, ни мертва, не веря свалившейся на неё удаче. В горле пересохло от волнения. Теперь ей есть о чём поведать Ацинуку и, возможно, откровенность Нушрока спасёт жизнь многим зеркальщикам. Осталось лишь найти способ передать весточку брату.